24-09-2018 Готфрид Келлер (Gottfried Keller) 68

Готфрид Келлер. Мартин Заландер. Глава I

Мартин Заландер. Глава I. Роман. Готфрид Келлер (Gottfried Keller). Читать онлайн

He старый еще мужчина, хорошо одетый, с дорожной сумкой английской работы через плечо, шагал от вокзала швейцарского города Мюнстербурга, по новым улицам, однако не в сторону центра, а решительно направляясь куда-то в окрестности, как человек, знакомый со здешними местами и уверенный в себе. Но скоро он волей-неволей остановился, чтобы осмотреться получше, ведь эти улицы уже не были давними новыми улицами, какими он хаживал когда-то; а оглянувшись, он заметил, что и вышел не из того вокзала, с которого уехал много лет назад, — на прежнем месте высилось куда большее здание.

Замысловатая, прямо-таки необозримая каменная громада блистала в лучах послеполуденного солнца до того безмятежным великолепием, что мужчина как завороженный смотрел на нее, пока суматоха уличного движения беспощадно не вторглась в его задумчивость и не принудила продолжить путь. Но высоко поднятая голова и мягко покачивающаяся у бедра дорожная сумка свидетельствовали, с каким душевным подъемом и удовлетворением он возвращается к жене и детям, туда, где оставил их много лет назад. Впрочем, он тщетно искал среди муравьиной мешанины построек следы давних тропинок, что некогда, тенистые и приветливые, бежали среди лугов и садов вверх по склону. Ведь эти тропинки скрывались теперь под пыльными или засыпанными твердым щебнем проезжими дорогами. Хотя все это непрерывно увеличивало его восхищение, в конце концов его таки ждал приятный сюрприз: свернув за угол, он ненароком очутился в окружении домов, которые тотчас узнал по их стародавнему сельскому облику. Нависающие крыши, красные балки фахверка, палисаднички — все те же, как в незапамятные времена.

— Ба, да ведь это Цайзиг! — воскликнул путник, остановившись и с любовью оглядывая окрестности. — Вправду Цайзиг! Я в Цайзиге, так здесь говорят! Кто скажет, отчего этакая штука и этакое слово за семь лет ни разу не вспомнились, а ведь школьниками, коли заводилась монетка-другая, мы пили здесь замечательный яблочный сидр! И старый источник целехонек, которым, бывало, дразнили цайзигского хозяина: он, мол, сидром и молоком оттуда кормится!

В самом деле, прозрачная горная вода, как прежде, струилась из ветхого деревянного столба в давнишний желоб, и вытекала она из того же спиленного ружейного ствола, торчащего из столба вместо железной фонтанной трубки. Это открытие вызвало у путника новый прилив восторга.

— Привет тебе, почтенный знак мирной силы оружия! — вслух подумал он. — Трубка, некогда изрыгавшая огонь, дарует людям и животным чистую родниковую воду! Однако в каждом доме, как я слыхал, уже висит винтовка, ждет серьезного испытания, но пусть родимый край будет подольше от него избавлен!

В этот миг к источнику, играя, приблизилась ватага ребятишек, мелюзга от двух до шести лет. Шестилетнего возраста достигли, пожалуй, два мальчугана, вдобавок близнецы, потому что были они совершенно одного роста, с совершенно одинаковыми круглыми толстощекими головами, оба в передниках, выкроенных из одной и той же клеенки в мелкий цветочек, вероятно, чтобы и отличить их от других, и защитить одежду. Чуть в стороне сиротливо стоял бледный мальчонка лет восьми от роду, он-то и дал повод к небольшому происшествию, которое отвлекло внимание путника от старого ружейного ствола.

Один из парочки в передниках заносчиво крикнул бледному мальчонке:

— Ты что здесь делаешь? Чего тебе надо?

Когда тот не ответил и лишь печально посмотрел на него, второй близнец, заложив руки за спину и выпятив обтянутый передником живот, шагнул поближе и нагло осведомился:

— Да, чего ты тут ждешь?

— Я жду свою матушку! — на сей раз ответил мальчонка, уже не уверенный, вправе ли он стоять здесь. Противник же, сухо и презрительно, как взрослый, обронил:

— Та-ак, у тебя есть матушка?

А брат его с громким смехом выкрикнул:

— Ха-ха! У него есть матушка!

И тотчас ребячий хор, потешно копируя смех старших, закричал нараспев:

— У него есть матушка!

Более радостного смеха от этакой мелюзги, кажется, и услышать невозможно. Словно презабавнейшее происшествие веселило их прямо-таки по-царски, они извлекали из глубины своих доверчивых детских сердечек все новые «ха-ха-ха», обступив кольцом двухлетнего карапуза, а тот, уперев в бока пухлые ладошки, повторял:

— О! У него есть матуска!

Когда эта забава, как и все на свете, мало — помалу подошла к концу, человек с дорожной сумкой, который наблюдал за происходящим и ничего не понял, дружелюбно полюбопытствовал:

— Отчего это вам, дети, так смешно, что у этого мальчика есть матушка? Разве у вас матушки нет?

— Нет! Мы говорим «мама»! — объявил один из предводителей мелюзги, подбирая с земли глиняный черепок; им он зачерпнул воды из желоба и выплеснул на обладателя матушки. Однако на сей раз тот не стерпел. Бросился к зловредному близнецу, чтобы задать ему трепку, а оба братца немедля заревели во все горло и закричали:

— Мама! Мама!

— Исидор! Юлиан! В чем дело? Что сызнова стряслось? — послышалось в ответ, и на пороге одного из домов появилась дюжая женщина, которую определенно оторвали от стирки. Намокший фартук подоткнут, на выставленном вперед кулаке надета соломенная шляпа, по моде украшенная цветами и шелком; локтем другой руки, загорелым и красным от горячего пара, она попыталась утереть потный лоб и, обращаясь к шедшей следом модистке, бранчливо вскричала, что шляпа не удалась, цветы никудышные, она хочет такие же красивые и большие, как у других женщин, и ленты белые, а не коричневые. Непонятно ей, почему она не может носить белые ленты, как такая-то и такая-то, и пускай она не советница, но в свое время вполне может заполучить одну, а не то и двух в невестки!

Модистка, успевшая меж тем забрать у нее шляпу, с робким вызовом заметила: вот, мол, и хорошо, что ленты не белые, иначе она бы вконец их испортила мокрыми руками, и вообще покамест неясно, удастся ли отчистить пятна с этих, с коричневых. Посмотрим, что скажет хозяйка. Засим она положила шляпу в картонку, в которой принесла ее сюда, и раздосадованная пошла прочь, а прачка крикнула ей вдогонку, что шляпа должна быть готова к следующему воскресенью, потому что она хочет надеть ее в церковь. После этого она наконец взглянула на своих отпрысков, Юлиана и Исидора, которые не переставали реветь, хотя чужой мальчонка вернулся на прежнее место.

— Что с вами стряслось? Кто вас обижает? — громко спросила она, и близнецы хором завопили:

— Вон тот мальчишка хотел нас побить!

Однако тут бдительный путник почел своим долгом вмешаться и сообщил женщине, что ее сыновья первые облили того мальчонку водой и насмехались над ним, оттого что у него матушка, а не мама.

— Ой как нехорошо с вашей стороны, — с мягкой укоризной попеняла женщина своим отпрыскам, — он не виноват, что родители у него люди бедные и неученые, а вам, благодарение Богу, живется получше!

Человек с дорожной сумкой не удержался и спросил, уж не считается ли здесь признаком бедности или упадка, коли в народе еще называют родителей «отец» и «мать», и задал он этот вопрос из благоприличной любознательности, без насмешки, ожидая опять услышать что-нибудь новое, быть может полезное и похвальное. Женщина, однако ж, посмотрела на него с удивлением, немного подумала и, решив, что речь идет о необоснованном и непозволительном выпаде, отвечала с подчеркнутым нажимом:

— Мы тут не народ, мы — люди, имеющие одинаковое право добиться высокого положения! И все одинаково благородные! И для своих детей я — мама, чтобы не пришлось им стыдиться перед господами, чтобы шли они по жизни с высоко поднятой головой! Каждой хорошей матери пора об этом позаботиться!

— Что это ты расшумелась, жена? — спросил ее подошедший муж; он поставил возле источника большую корзину моркови и добавил: — Надо помыть овощи! Я сей же час перекопаю грядку и снова засею, а ребятишки могут покамест все это помыть! А чтоб не загрязнили воду в желобе, дай им ведерко, жена, и вообще приглядывай, чтоб не мутили воду, скотине надобно чистое питье!

Этакие речи, да при незнакомце, казалось, привели славную женщину в еще большее раздражение. Мальчуганы-то одеты чин чином, незачем им сызнова гваздаться! Морковь она сама после перемоет, спешить некуда, ведь заберут ее только завтра утром.

Близнецы в свою очередь закричали:

— Отец, мама говорит, нельзя нам гваздаться! Что же мы должны делать? Можем идти куда хошь?

Не дожидаясь ответа, они вместе с остальными ребятишками побежали прочь; незнакомец же, вместо того чтобы последовать их примеру, по-прежнему не двигался с места, размышлял о новом факте, что для детей муж мамы все-таки просто отец, а вдобавок и авторитета у него куда меньше, чем у нее.

Тут крестьянин, или огородник, прервал ход его размышлений вопросом:

— А с вами, сударь, что приключилось? Что вам надобно?

— Да ничего ему, поди, не надобно! — перебила его жена. — Он назвал нас народом и дивился, что мальчики меня мамой кличут!

— Я совсем другое хотел сказать! — с улыбкой возразил незнакомец. — Напротив, порадовался совершенствованию здешних нравов и растущему равенству граждан, вижу, однако, что главу семейства по-прежнему называют отцом, а не папой! Как прикажете это понимать?

Женщина сердито посмотрела на мужа, который, вероятно, в этом пункте доставлял ей достаточно огорчений, но в остальном держалась тихо. Муж теперь в свою очередь окинул незнакомца испытующим взглядом, как перед тем жена и, убедившись, что лицо у него открытое и добродушное, соблаговолил ответить доверительно:

— Видите ли, добрый друг, об этом деле есть что порассказать! Равенство, конечно, существует, и все мы стремимся подняться повыше. В особенности охочи до этого женщины; одна за другой присваивают себе упомянутое звание, тогда как нам, мужчинам, при наших занятиях этакие финтифлюшки без надобности. Мы бы сами над собою смеялись, во всяком случае до поры до времени, к тому же — а это главное — нам наверняка взвинтят налоги, коли мы папами заделаемся. Так намекнул господин пастор в школьном комитете, когда про это зашел разговор, потому как классный наставник, говоря о родителях иных учеников, именовал их папами и мамами. Понятно, что эти ученики как раз приносили хорошие подарки. У женщин, сказал пастор, это не столь уж важно, ведь они известны своим тщеславием; а вот мужчины, коли велят называть себя папами, свидетельствуют тем самым, что причисляют себя к состоятельным и солидным, а коль скоро они еще и налогов платят чересчур мало, то вскорости их и тут оценят повыше. И всем шести учителям сей же час строго-настрого приказали избегать в школе слова «папа», во имя равенства, и что бедных, что богатых именовать только «отец»!

Жена еще в начале этой речи сердито ушла к себе на кухню; крестьянин тоже поспешил прочь, вспомнив, что у него еще множество дел и что он изрядно заболтался; незнакомец остался один на тихой площади. Лишь теперь он заметил на старом доме вывеску «Овощеводство и молочное хозяйство Петера Вайделиха». Стало быть, эти люди зовутся Вайделих, пробормотал он тихонько, не отдавая себе в этом отчета. Слегка потер лоб, как человек, который не вполне сознает, где сейчас находится, потом сообразил, что идти ему осталось еще минут десять, не больше, и он увидит своих близких. Но едва он повернулся, собираясь сделать шаг, кто-то положил руку ему на плечо и спросил:

— Уж не Мартин ли это Заландер?

Действительно, таково было его имя, ведь он молниеносно обернулся, так как впервые услышал его на родной земле и увидел первое знакомое лицо.

— А ты — Мёни Вигхарт, в самом деле! — воскликнул он. Мужчины обменялись рукопожатием, внимательно и не без удовольствия глядя друг на друга, как добрые старые друзья, которые ничем один другому не обязаны и ничего друг от друга никогда не хотели. Такая встреча у родимого порога всегда приятна.

Означенный Мёни, сиречь Саломон, казался лет на десять постарше г-на Мартина Заландера, однако ж при своих усах и бакенбардах выглядел по-прежнему вполне свежо и опрятно и в руках сжимал все ту же трость с набалдашником в виде золоченой собачьей головы, как и двадцать лет назад. Со всеми порядочными людьми он был на «ты», хотя ни один в точности не знал, с каких пор. Тем не менее врагов он никогда не имел, ведь для всякого своего знакомца был оазисом покоя, передышкой средь неотступных забот и мыслей или же, коли тот просто бродил в рассеянности, — удобной опорою для возвращения к сосредоточенности.

— Мартин Заландер! Кто бы мог подумать! Давно ли ты в родной стране? Или только — только приехал? — опять спросил Вигхарт.

— Я прямо с вокзала!

— Да что ты! И я тоже оттуда, каждый день пью там кофе и смотрю, кто приезжает — уезжает, а тебя не приметил! Черт побери! Ну и ну, Мартин Заландер воротился! Прямиком из Америки, верно?

— Из Бразилии, то бишь еще на полтора месяца задержался в Ливерпуле, по делам. А теперь пора и к жене, целых полгода я не имел вестей от нее и моих троих детей, что и говорить, они, поди, заждались. Надеюсь, с ними все хорошо.

— Кстати, где они? Здесь, наверху? — Этот вопрос старый друг задал не вполне уверенным тоном, и в ответе собеседника тоже сквозило легкое замешательство:

— Конечно, она ведь уже который год арендует на Кройцхальде, полагаю, недалеко отсюда, маленькую летнюю кофейню и пансион для проезжающих.

Про себя же Заландер подумал: стало быть, он ничего об этом не знает или, по крайней мере, делает такой вид; по всей видимости, этот вечный фланёр и любитель вина ни разу там не бывал. Значит, дела идут не блестяще, и, уж во всяком случае, отменным вином у бедняжки Марии не угостишься!

Перескочив это маленькое затруднение, Вигхарт схватил руку, на прощание протянутую Заландером, и задержал ее в своей.

— Я бы пошел с тобой прямо сейчас, но при первой вашей встрече этак не годится, тут посторонние зеваки без надобности! Однако всего в десятке шагов, за углом, у старого мирового судьи Хаузера в «Рыжем парне» подают прошлогоднее, пьется как небесный нектар. В хорошую погоду я каждый день непременно пропускаю там бокальчик. И сейчас намерен поступить так же, и ты, сударь мой Мартин, должен по случаю нашей встречи осушить со мною бутылочку! За полчасика, за двадцать минут управимся, так что времени у тебя останется сколько угодно! Идем! Не разводи церемонии! Я обязательно хочу выпить с тобой первый бокальчик и долго тебя не задержу, обещаю!

Мартин Заландер, чью руку добрый старый друг не выпускал из своей, всерьез упирался, горя желанием поскорее увидеть жену и детей, которые уже так близко; однако ж человек, проделавший долгий путь и нередко впустую совершавший большие объезды и остановки, легко мог добавить к семи годам отсутствия еще полчаса, чтобы отметить нежданную встречу, поэтому в конце концов он уступил. Знал, конечно, что обходительному господину особенно не терпелось скоренько узнать хоть какие-нибудь подробности его судеб, чтобы вечером первым в городе сообщить о его прибытии и кое-что порассказать; но теперь он и сам вдруг ощутил потребность немного расспросить этого всегда хорошо осведомленного человека об обстоятельствах в родном краю. И вместо того чтобы продолжить путь на Кройцхальде, он направился с Мёни Вигхартом в другую сторону, к «Рыжему парню», крестьянской усадьбе, где богатый хозяин-старожил попутно угощал посетителей добрым вином с собственных виноградников.

Площадь возле источника совершенно затихла и опустела; лишь в уголке по-прежнему стоял мальчонка, который ждал матушку и был младшим сыном только что ушедшего Мартина Заландера.