«Семья Тибо» и традиции реализма
Валентина Дынник
Имя Роже Мартен дю Гара связано в представлении отечественных читателей главным образом с его многотомным, монументальным романом «Семья Тибо», первые части которого были изданы у нас еще в тридцатые годы, когда все произведение не было еще закончено французским писателем. Сейчас мы располагаем полным текстом романа, кончая «Эпилогом».
Мартен дю Гар посвятил созданию «Семьи Тибо» около двадцати лет напряженного и вдохновенного труда, притом труда, сознательно сосредоточенного не на полировке фразы, не на приукрашении стиля, а на углублении смысла, на максимальном приближении к жизни, какой ее видел и хотел воплотить художник. Это не значит, что он пренебрегал литературной формой, — это значит, что совершенства формы он искал в освобождении ее от всего того, что, отвлекая внимание к словесной вязи, мешает восприятию образа. Наш Горький восхищался прозрачностью стиля в произведениях Флобера. При всем различии между Мартен дю Гаром и Флобером их сближает такое, чисто реалистическое, отношение к одной из важнейших проблем художественного мастерства. Но еще явственнее и крепче в этом смысле связь романа дю Гара с реалистической традицией, идущей от Л. Толстого, — недаром сам дю Гар, говоря в своих «Воспоминаниях» о том, как много значил для него автор «Войны и мира», с восторгом отмечает удивительную простоту и естественность толстовского стиля, полную, органическую слиянность его с содержанием.
Забота дю Гара о простоте и естественности стиля, то есть в конечном счете о его правдивости, — лишь частное проявление тех поисков жизненной правды, какими отмечены и образы «Семьи Тибо», и общий замысел этого романа, и его многосложное идейное содержание, и сюжет, и композиция. Пафос правдивости, достоверности, каким овеяно повествование о семье Тибо, позволяет уверенно причислить дю Гара к прямым наследникам реалистов XIX века — Бальзака, Стендаля, Флобера, Золя и опять-таки Льва Толстого. «Семья Тибо» — не «семейный роман», эго история французского общества начала XX века, воспринятая через судьбы Оскара, Антуана и Жака Тибо и некоторых других персонажей из их окружения, обобщенная в их типических образах. Говоря об историзме «Семьи Тибо», нельзя не вспомнить о «Человеческой комедии» Бальзака, где он выступает, по собственному определению, как секретарь своей эпохи; и о романе Стендаля «Красное и черное», имеющем в подзаголовке слово «хроника»; нельзя не вспомнить и о «Ругон-Маккарах». Золя, где, несмотря на ощутимое наличие натуралистического биологизма, персонажи, как справедливо заявляет автор, «своими личными драмами... повествуют о Второй империи, начиная от западни государственного переворота и кончая седанским предательством»; нельзя не вспомнить, наконец, о «Войне и мире» Л. Толстого.
Сближает дю Гара с реализмом XIX столетия, особенно с искусством Стендаля и Л. Толстого, и его внимание к психологической детали, к какой-нибудь малоприметной на первый взгляд черточке внешнего облика человека, к какой-нибудь, казалось бы, случайной частности в его поведении или его помыслах, — но такой черточке, такой частности, в которых вдруг раскрывается перед зорким глазом писателя вся сущность персонажа или какая-нибудь потаенная, но важная сторона его характера, его отношения к себе, к жизни, к людям.
В наследии реалистов XIX века нашла себе поддержку и высокая интеллектуальность творчества дю Гара: его герои не только действуют и чувствуют, но и много, упорно, часто мучительно для себя, размышляют (именно размышляют, а не рассуждают), и размышления эти не только не нарушают пластичности образов, но и придают им еще больше жизненности и реалистической достоверности. Как не вспомнить по этому поводу стендалевского Жюльена Сореля или Андрея Болконского и Пьера Безухова!
Убежденный продолжатель реалистических традиций XIX века, Роже Мартен дю Гар представлял собою в первой половине XX века довольно одинокую фигуру. Хотя такое значительное произведение, как роман дю Гара «Жан Баруа», вышло еще в 1913 году, но подлинный расцвет его творчества относится к двадцатым и тридцатым годам, когда были созданы семь частей «Семьи Тибо» и завершающий их «Эпилог». Всем существом своего творчества писатель остался чужд модернистским течениям, так широко распространившимся во французской литературе этих лет. Страстное повествование о семье Тибо, о Франции перед первой мировой войной, о трагическом лете 1914 года, повествование, полное любви к человеку и гневной ненависти ко всему, что человеку враждебно, полное неутихающей тревоги о судьбах родины, о судьбах целых поколений, — все это не имеет ничего общего с искусством модернизма, безжизненным и холодным по самой сути своей.
В начале двадцатых годов Анатоль Франс, крупнейший из продолжателей французских реалистических традиций, уже заканчивал свою творческую деятельность. Да и в произведениях своих, созданных за предшествующие два десятилетия, великий сатирик, не изменяя реалистической правде, часто сознательно отказывается от правдоподобия и охотно отводит место причудливым гротескным образам, нарушающим привычные нормы повседневной жизни («Остров пингвинов», «Восстание ангелов» и др.). «Современная история», более близкая творчеству дю Гара и исторической документальностью своей и пластичностью образов, а по своей тематике перекликающаяся с его ранним романом «Жан Баруа», была закончена Франсом уже к 1901 году, то есть для создателя «Семьи Тибо» была довольно далеким литературным прошлым.
Из французских писателей, современных дю Гару, наиболее близок к нему Р. Роллан — и прежде всего обостренной чуткостью писательской совести своей. Эта близость подтверждается и письмами дю Гара и Ромен Роллана друг к другу. Во время первой мировой войны дю Гар, призванный в армию и уже успевший собрать немалый запас тех горьких наблюдений, какие легли потом в основу завершающей части «Семьи Тибо» — ее «Эпилога», с запозданием, случайно читает антивоенную статью Р. Роллана «Над схваткой» и, уступая непреодолимой внутренней потребности, пишет автору (с которым даже не знаком лично), о своем впечатлении от его статьи: «Ах! Какой порыв свежего воздуха, наконец-то, наконец-то! Я чувствую себя преображенным, помолодевшим, более чем когда-либо жажду дожить до дней будущего! Я не в состоянии сейчас судить, спорить. Не хочу. Только одно: первый глоток чистого воздуха, я могу даже сказать — единственный за этот год, если исключить несколько писем от очень немногих друзей, — дали мне вы, повторяю еще раз, вы. - Мне было необходимо поблагодарить вас...». И все-таки автор «Семьи Тибо», издавна во многом близкий к автору «Очарованной души», тоже создававшейся в двадцатые — тридцатые годы, идет своей особой тропой. Это отмечает и сам Р. Роллан. «Спасибо, что вы дали мне возможность проследить до конца правдивую хронику семьи Тибо, — пишет он дю Гару в 1940 году, — и разрешите мне порадоваться вместе с вами, что вы завершили ее не дрогнув, как мастер.
Среди множества важнейших ее качеств есть одно, на которое способны не многие из нас: подчинение истине — истине, не подлежащей обжалованию, не считающейся ни с нашими желаниями, ни с нашими надеждами, ни с нашими мечтами, всегда готовыми сплутовать. (Как часто шла эта борьба во мне самом! И не всегда я выходил из нее победителем)».
Уступая и А. Франсу и Р. Роллану в широте и многообразии литературной деятельности, Р. Мартен дю Гэр, быть может, в некоторых отношениях еще в большей чистоте, чем они, хранит традиции реализма. «Семья Тибо» — своего рода эталон реалистического искусства XX века. Вот почему в последние годы, годы напряженной борьбы между защитниками и противниками реализма, ведется борьба и из-за творчества Мартен дю Гара: первые видят в нем одного из крупнейших писателей нового времени, вторые — либо пренебрежительно объявляют его метод устаревшим, либо искажают и смысл и всю художественную природу его произведений, отрицая в них наличие подлинного реализма.
Вопрос о жизнеспособности реализма «Семьи Тибо», о его достижениях, возможностях и тенденциях, таким образом, приобретает в наши дни особую остроту.
Первый, суммарный ответ на этот вопрос дается непосредственным, непредвзятым читательским восприятием. Как это ни парадоксально, казалось бы, но сейчас, через много лет после того, как роман полностью, до конца, опубликован был во Франции (1940), читаешь его с еще более напряженным интересом, чем раньше. Это относится прежде всего к тематике седьмой его части, озаглавленной «Лето 1914 года» и повествующей о том, как буржуазные хищники готовились к кровавому пиру первой мировой войны, с каким негодованием, с каким отвращением и ужасом следили за их человекоубийственными политическими махинациями все честно мыслящие люди, как трусливо и подло вели себя после объявления войны многие из тех, что еще накануне, именуя себя социалистами, выступали с антивоенными речами. По всему идейному и эмоциональному содержанию своему, по страстной убежденности тона, по реалистической документальности образов «Лето 1914 года» естественно включается в борьбу за мир, которую ведет нынешняя передовая литература Франции. Социалистический реализм обрел в традиционном реализме дю Гара верного и сильного союзника.
Но «Лето 1914 года» органически связано со всем замыслом, со всем миром художественных образов этого обширного романа, занимающего более полутора тысяч страниц и состоящего из ста семидесяти пяти глав. И больше всего «Лето 1914 года» связано с образом и судьбой главного героя романа — Жака Тибо. Именно то, что 1914 год изображен дю Гаром не только в своего рода политическом обозрении, но и через восприятие Жака, как этап его жизни, его идейных поисков, его борьбы, придает этой части романа особенную художественную убедительность и силу.
Антивоенным содержанием не исчерпывается актуальная для наших дней ценность реалистического романа дю Гара: Уже при чтении первых частей этого произведения мы следим за тем, как в Жаке Тибо, мальчике школьного возраста, постепенно растет и крепнет дух борьбы. Оскорбленный в своих лучших, отрочески «истых чувствах, затравленный своими школьными наставниками, которые грубо овладели его заветной «серой тетрадью» и гнусно перетолковали его дружбу с Даниэлем де Фонтаненом, Жак Тибо уже на пороге жизни начинает понимать, как страшен и отвратителен окружающий его мир лицемерных аббатов, бездушных педагогов, честолюбивых благотворителей. Бурный протест мальчика против всего этого мира еще, конечно, далек от подлинного социального протеста, но, повествуя о бегстве Жака в Марсель, писатель внимательно подмечает в своем маленьком герое непримиримость и стойкость, составляющие необходимое качество подлинного борца. И то, что они проявляются у Жака в сочетании с чертами явного мальчишества, придает повествованию особенно подкупающую психологическую правдивость.
Можно, прочтя роман дю Гара, впоследствии позабыть некоторые его эпизоды — ведь их так много! — но нельзя позабыть страницы, посвященные жизни Жака в исправительной колонии, куда, после бегства в Марсель, его отправляет отец. Трагическая сила этих глав — не в описании одиночной тюремной камеры, тюремного режима, какому подвергается Жак, а в изображении страшного душевного одиночества этого юноши. Бытовые и психологические детали — то, как, разговаривая с пришедшим его навестить старшим братом Антуаном, Жак Тибо беспокойно поглядывает на дверной тюремный глазок; или как, отпущенный с братом на прогулку по компьенской дороге, он угрюмо глядит себе под ноги, не обращая внимания на восхитительный пейзаж; даже то, как оживляется он, жадно поглощая предложенные Антуаном пирожные, — все способствует жизненной подлинности этого тюремного эпизода. Поражает лаконизм психологического анализа в этом отрывке (как, впрочем, и на всем почти протяжении романа). О душевных муках юного Тибо, о жестокой закалке, какую на всю жизнь получил его характер в стенах исправительного заведения, ни автор, ни его герой почти не говорят. В беседе с Антуаном Жак очень немногословен, по большей части отмалчивается. Но именно в том, как упорно он отмалчивается, как он взвешивает свои скупые слова, как он осмотрителен и насторожен, особенно конкретно видны и горький опыт затравленного человека, и душевная собранность для предстоящей борьбы за свое достоинство и свою свободу.
Эта борьба, постепенно расширяя свой круг, превращается в борьбу за свободу и достоинство человека, борьбу социальную. Пускай Жак Тибо борется, страдает, ищет, мыслит, надеется порою, казалось бы, в одиночку, но по существу, он не индивидуалист и не анархист. Он ищет себе соратников и единомышленников. Он жадно вглядывается в каждое человеческое лицо, как бы желая разгадать, враг это, или друг, или равнодушный свидетель его жизненных стремлений. Именно этими поисками соратников и единомышленников определяются по существу и его отношения с Женни, недолгое счастье их любви накануне гибели Жака. Именно этими поисками определяется, конечно, и его пребывание в швейцарской «говорильне» — в многонациональной среде социалистов, — и его пристальное внимание к деятельности и личности Мейнестреля. Иногда высказывается мнение, что бессмысленна гибель Жака Тибо. Но ведь гибель Жака — это подвиг пропагандиста, стремящегося помешать начинающейся военной бойне, бороться с милитаристским угаром. Можно ли назвать его подвиг бессмысленным? Пускай герой дю Гара погибает, даже не успев сбросить с самолета свои листовки, но писатель без навязчивых деклараций, всем дальнейшим развитием своего романа убеждает в том, что гибель Жака не бессмысленна. Память о нем живет в сердце и сознании Женни. Своего маленького Жан-Поля, даже не носящего имени Тибо, она хочет воспитать так, чтобы он был похож на своего отца. Антуан, в сущности не успевший и сблизиться с братом, пишет свой предсмертный дневник, где «скорбный лист» безнадежного больного, отравленного удушливыми газами, сочетается с научными заключениями врача, наблюдающего над собственным своим умиранием, с честно подводимыми итогами всей своей жизни — вернее, жизни семьи Тибо, — с завещанием ребенку Жан-Полю. И недаром же в этом дневнике Антуан, трезво переоценивший и себя самого, и свою деятельность, и устои буржуазного общества, которые он никогда не стремился пошатнуть, обращает к сыну Жака слова, полные глубокой, хотя и запоздалой, убежденности в том, что Жак избрал для себя верную дорогу: «Нащупывать пути самому, в потемках, не очень весело; но это меньшее зло. Худшее — покорно идти за тусклым светильником, который твой сосед выдает за светоч. Остерегайся! Память об отце будет тебе примером! Пусть его одинокая жизнь, его беспокойная мысль, вечно ищущая мысль, будет для тебя образцом честности по отношению к самому себе, примером правдивости, внутренней силы и достоинства».
Значение темы Жан-Поля, возникающей в завершительной части романа, дю Гар, верный своему реалистическому лаконизму, выделяет в трех последних коротеньких строчках «Эпилога», — Антуан, уже ощущая непосредственную близость смертного часа, подводят в своем дневнике окончательный итог:
«37 лет, 4 месяца, 9 дней.
Гораздо проще, чем думают.
Жан-Поль».
О глубоком смысле такой концовки романа и вместе с тем о ее связи с лучшими традициями реализма кратко, но очень верно говорит Р. Роллан в уже упомянутом письме к дю Г ару (1940): «В последней строке — последнее слово надежды, возобновления: ребенок, — точно закрываешь «Войну и мир».
Жак Тибо еще не вполне воплощает в себе черты нового человека, того героя, образ которого создается в произведениях социалистического реализма. Жак еще смутно представляет себе то будущее, во имя которого он борется. […] Мало связан Жак Тибо с народными массами. Слияние с ними в могучем протесте против войны, испытанное им на грандиозном митинге в Брюсселе во время выступления Жореса, — лишь эпизод в его жизни (правда, вдохновенно изображенный писателем, который в создании этой массовой сцены проявил себя как блестящий преемник Эмиля Золя).
Но если не во всей полноте встает перед нами со страниц «Семьи Тибо» образ нового человека, то существенные качества его — непримиримая ненависть к старому миру и не знающее компромиссов устремление к будущему — даны в произведении дю Гара так правдиво, с такой художественной полноценностью! Читатель не испытывает даже мимолетного ощущения, что перед ним «голубой» герой, измышленный, приукрашенный автором. Это большая победа автора-реалиста.
Образ Жака помогает Мартен дю Гару полнее осуществлять и другую задачу своего реалистического искусства — разоблачение старого мира. Этот мир конкретнее всего воплощен писателем в отце Жака. Интересно, что портрет Оскара Тибо постепенно, черта за чертой, возникает перед нами впервые в связи с историей «серой тетради», захваченной школьным аббатом при обыске ученической парты Жака. Искусство характерной детали, которым дю Гар владеет с таким совершенством, проявляется уже в этом первоначальном портрете. «Одутловатое лицо с тяжелыми, почти всегда опущенными веками», лицо, «скованное жиром», ничего не выражающее; острый взгляд, лишь изредка бросаемый на собеседника; мощная нижняя челюсть, внезапно выдвигаемая вперед, — вот скупо данные приметы внешнего облика Оскара Тибо. Так же скупо даны и психологические приметы. Когда из разговора с аббатом отец узнает о бегстве своего младшего сына, то сразу же восклицает: «Я заставлю жандармов разыскать его где угодно! Или во Франции больше нет полиции? Или у нас разучились ловить преступников?» Чувство отцовства проявляется в нем лишь на один момент — и то лишь как сознание материальной ответственности за ущерб, нанесенный Жаком школьному имуществу. «Это пустяки, — поспешил прибавить аббат в ответ на смущенный жест г-на Тибо», — так кратко и так многозначительно говорит писатель об этой черточке отцовской психологии Оскара Тибо, уверенной рукой намечая образ типичного, законченного буржуа. Уже здесь можно угадать в г-не Тибо будущего тюремщика своего сына. Уже здесь можно почувствовать сильного, властного, напористого и предельно бездушного дельца, буржуа до мозга костей — человека того старого мира, от которого так решительно отказывается Жак.
В самом построении сюжета, в композиции романа мир Жака и мир Оскара Тибо противопоставлены один другому. Без каких-либо нарочитых указаний автора сопоставляешь прекрасную гибель Жака и жалкую смерть г-на Тибо, животный страх его перед нею.
Опираясь на достижения реализма XIX века, Роже Мартен дю Гар показал себя не робким эпигоном его, но смелым преемником, творчески продолжающим его дело. Роман «Семья Тибо» — одно из наглядных доказательств жизнеспособности старого реализма, могущего быть сильным союзником реализма социалистического в борьбе за мир, за построение нового общества.
Л-ра: Новый мир. – 1958. – № 12. – С. 255-260.
Произведения
Критика
