Теодор Фонтане. Пути-перепутья
(Отрывок)
Глава первая
В том месте, где Курфюрстендам пересекается с Курфюрстенштрассе, наискосок от Зоологического, находилось еще в середине 70-х годов большое садоводство, раскинувшееся до самых полей, и маленький, в три окна, жилой домик, который стоял посреди палисадника, шагов на сто отступя от тротуара, однако, несмотря на такое расположение и малые размеры, хорошо просматривался с улицы. Было в садоводстве еще одно строение, которое, можно сказать, являлось тут самым главным, но его, словно ширма, заслонял упомянутый домик, и лишь деревянная башенка цвета красного с зеленым, увенчанная остатками часового циферблата (самих часов давно уже в помине не было), заставляла предполагать, что за ширмой несомненно кое-что скрывается. Такое предположение время от времени подтверждалось то стаей голубей, круживших над башенкой, то - еще более убедительно - собачьим лаем. Где, собственно, сидит эта собака, оставалось загадкой, хотя находящаяся в левом углу и целый день открытая настежь калитка позволяла увидеть небольшую часть двора. Словом, утверждать, будто здесь с умыслом что-то скрывают, было бы ошибкой, и однако ж все, кто ни проходил мимо садоводства к началу нашей истории, довольствовались лишь видом маленького домика о трех окнах да фруктовых деревьев в палисаднике.
С троицы миновала неделя, настала пора ослепительно светлых, нескончаемо долгих дней. Но вот уже солнце спряталось за вильмерсдорфскую колокольню, и взамен лучей, целый день щедро заливавших землю, длинные вечерние тени легли на палисадник, чья сказочная тишина могла бы поспорить единственно с тишиной трехоконного домика, снятого под жилье фрау Нимпч и ее приемной дочерью Леной. Сама фрау Нимпч сидела, как обычно, перед большим низким очагом в первой комнате - длиной во весь фасад домика - и, сгорбившись, глядела на старый закопченный чайник, крышка у которого так и прыгала, хотя пар выбивался через носик. Руки фрау Нимпч протянула к огню и до того углубилась в свои раздумья, что даже не слышала, как распахнулась дверь из сеней и в комнату весьма шумно вошла дородная особа. Лишь когда вошедшая прокашлялась и не без сердечности окликнула свою приятельницу и соседку, другими словами - нашу фрау Нимпч, последняя оглянулась и столь же радушно, но с оттенком лукавства, отвечала:
- Как славно, милая госпожа Дёрр, что вы снова заглянули проведать меня. И не откуда-нибудь, а прямехонько из Замка. Иначе его не назовешь, недаром же у него башня есть. А теперь садитесь… Муж ваш ушел недавно, я видела. Да и как не уйти - у него нынче кегли.
Та, кого приветствовали с такой сердечностью, была женщина не просто дородная, но и весьма статная и производила впечатление существа доброго, надежного, хотя на редкость ограниченного.
Впрочем, фрау Нимпч этим явно не смущалась, она лишь повторила:
- Да, кегли, кегли. Так что я хотела сказать, дорогая госпожа Дёрр, шляпа-то у господина Дёрра - хуже некуда. Залоснилась вся, ну просто стыдобушка. Отберите ее у него, а ему подсуньте другую. Он, может, и не заметит ничего… А теперь возьмите скамеечку, садитесь да придвигайтесь поближе, дорогая госпожа Дёрр. Лена-то опять ушла со двора, сами знаете, и уж так меня подвела…
- Небось он приходил?
- Само собой. Они надумали пройтись до Вильмерсдорфа, тропинка длинная, а прохожих - ни души. Но они могут воротиться с минуты на минуту.
- Тогда я лучше уйду.
- Нет, нет, дорогая госпожа Дёрр, не уходите. Сидеть он не останется. А коли и останется, он не из таких, сами знаете.
- Еще бы не знать! Ну, а как оно все идет-то у них?
- А как оно может идти? Боюсь, она что-то забрала себе в голову, хоть и не признается в этом, или занеслась слишком высоко.
- Ах ты, господи Исусе! - воскликнула фрау Дёрр и вместо скамеечки придвинула к себе несколько более высокую табуретку.- Ах ты, господи, тогда плохо дело. Уж коли человек занесся, тогда дело кончено. Вроде как аминь в церкви. Понимаете, дорогая госпожа Нимпч, у меня ведь тоже все так было, только заноситься я ни капельки не заносилась. Вот у меня все и вышло по-другому.
Фрау Нимпч не совсем поняла, куда клонит фрау Дёрр, и та продолжала развивать свою мысль:
- Я себе ничего такого в голову не забирала, вот у меня и шло все гладко, а теперь у меня есть мой Дёрр. Не бог весть что, но зато прилично и от людей не надобно прятаться. Ради того я и в церковь с ним пошла, а не просто в магистрат. В магистрате они ведь только разговоры разговаривают.
Фрау Нимпч кивнула.
Фрау Дёрр повторила с нажимом:
- Да, да, в церковь, в Матвееву церковь, к пастору Бюкселю. Только я про другое хотела сказать, понимаете, дорогая госножа Нимпч, я была и ростом повыше, и из себя повидней, чем Лена, не сказать, что лицом красивей (поди знай, красивая ты или нет, да и вкусы у людей бывают разные), но телом дороднее, а это многим нравится. Что правда, то правда. Была я и повидней, и подородней, и мяса на мне было побольше, и вообще всем взяла,- да, взяла, ничего не скажешь,- только проста я была прямо до святости, а он-то, граф-то мой, шестой десяток разменял, а сам и того был проще, но зато весельчак и бесстыдник. И раз, и другой, и третий, тут я ему возьми да скажи: «Нет, господин граф, так у нас с вами дело не пойдет, не на таковскую напали…» Старики, они все на одну стать. Вам, дорогая госпожа Нимпч, эдакое и во сне не приснится. Прямо ужасти. А как погляжу я на Лену да на ее барона, меня стыд берет, ежели я про своего вспомню. Взять теперь нашу Лену. Конечное дело, она тоже не ангел, зато она опрятная и прилежная, порядок любит и понимает, что к чему. А как поразмыслишь, в этом-то и есть самая беда. Ежели кто порхает мотылек мотыльком, сегодня здесь, завтра там, тому все нипочем, он вроде кошки, упал на четыре лапы и дальше пошел, но такая славная девочка, которая все всерьез принимает и все из любви делает, вот это худо… а может статься, не так уж и худо, она ведь у вас приемная, не ваша родная плоть, кто знает, вдруг она принцесса или еще кто.
Услышав это предположение, фрау Нимпч покачала головой и хотела что-то возразить. Но фрау Дёрр уже поднялась с табуретки и, глядя на тропинку, доложила:
- Господи, вон они идут. И все-то он в штатском, сюртук да брюки. Да только видно птицу по полету. Ох и покраснела же она… Он уходит, нет… не уходит… обернулся. Нет, просто рукой помахал… а она шлет ему воздушный поцелуй… Вот это хорошо, вот это я люблю… Нет, мой был совсем не таков.
Фрау Дёрр говорила без умолку, покуда Лена не вошла в комнату и не поздоровалась.
Глава вторая
На другой день, поднявшись достаточно высоко, солнце вновь озарило садоводство Дёрров, а в нем - превеликое множество всяких строений, включая и Замок, который не без насмешки и лукавства поминала прошлым вечером фрау Нимпч. Ну и Замок же! В сумерки, будучи изрядных размеров, он и впрямь мог сойти за подобие замка, но нынче, в неумолимом свете дня, любой догадался бы, что все строение, расписанное доверху готическими окнами,- не более как жалкий деревянный сарай, где в верхнюю часть каждого торца вставлен решетчатый каркас с солидной кладкой из глины и соломы, и вставкам этим соответствуют две мансардных комнатки. Все же остальное - просто кирпичные сени, из которых тьма-тьмущая лестниц ведет сперва на чердак, а оттуда - на отведенную под голубей башенку. Раньше, еще до Дёрра, деревянная махина выполняла роль сарая, тут хранились жерди для подпорок, лейки, прочая утварь, возможно, и картофель, но с тех пор как столько-то лет назад садоводство приобрел нынешний его владелец, жилой дом был сдан фрау Нимпч, а расписанный готическими окнами сарай после сооружения двух вышеупомянутых комнаток переоборудован под квартиру для самого недавно овдовевшего тогда Дёрра,- переоборудование, надо сказать, более чем примитивное, и последовавшая вскоре затем вторая женитьба Дёрра не внесла в него никаких перемен. Летом этот сарай, прохладный, выложенный плиткой и почти лишенный окон, был не так уж плох, зато зимой Дерр, его жена и двадцатилетний слабоумный сын от первого брака попросту замерзли бы, не будь на другом конце двора двух больших теплиц. В этих теплицах семейство Дёрров обитало с ноября по март, но даже и в жаркую пору, когда, казалось бы, следует искать защиты от солнца, оно старалось держаться поближе к теплицам, ибо здесь все было под рукой: здесь стояли стремянки и подставки, на которых каждое утро дышали свежим воздухом цветы, вынесенные из теплиц, здесь был хлев с коровой и козой, собачья будка, здесь же начинались две унавоженные грядки спаржи - шагов в десять длиной, разделенные проходом, который вел до большого огорода, расположенного чуть поодаль. Огород не поражал ухоженностью и порядком, во-первых, потому, что сам Дёрр за порядком не гнался, а во-вторых, потому, что он питал великую слабость к курам и, ничуть не считаясь с ущербом, разрешал своим любимицам невозбранно хозяйничать в огороде. Да и то сказать, ущерб был не слишком велик, поскольку, за исключением разве спаржи, Дёрр не выращивал овощей деликатных. Он считал, что выращивать неприхотливые культуры выгодней всего, и потому сеял у себя майоран и прочие приправы, особливо - чеснок, причем насчет последнего пребывал в твердом убеждении, что коренному берлинцу потребны для счастья всего лишь три вещи, а именно: кружка пива, рюмка водки и головка чесноку. «На чесноке,- говаривал Дёрр,- пока еще никто не прогорел». Дёрр и вообще был великий оригинал, имел на все собственные взгляды и отличался завидным равнодушием к тому, что о нем говорят. Это последнее свойство нагляднее всего, проявилось во втором браке Дёрра, браке по сердечной склонности, причем немалую роль сыграло убеждение в необычайной красоте избранницы, и бывшая связь с графом не только не повредила ей в глазах Дёрра, но напротив, послужила к вящей ее славе - как лишнее доказательство неотразимости. Быть может, все вышеизложенное и дает нам право говорить об известной переоценке, но только с одной стороны: на Дёрра - если судить по внешности - природа явно поскупилась. Он был тощий, среднего роста, с пятью седыми волосками на голове - словом, один из тех, кого кладут тринадцать на дюжину, не будь у него коричневой оспины между уголком левого глаза и виском.
Оспина эта придавала его облику некоторую изысканность, по поводу чего супруга Дёрра в присущей ей непринужденной манере неоднократно высказывала вполне резонную мысль: «Морщин на нем хватает, это верно, зато с левого боку он у меня пятнистый, как яблочко».
Подмечено было до того точно, что по этому описанию всякий мог бы признать Дёрра, не ходи он с утра до вечера в полотняном картузе с огромным козырьком. Надвинутый глубоко на лоб, этот головной убор надежно скрывал как заурядные, так и неповторимые черты его физиономии.
Вот и сегодня, день спустя после беседы между фрау Дёрр и фрау Нпмпч, Дёрр стоял, надвинув картуз глубоко на глаза, перед цветочными подмостями, пристроенными к ближней теплице, и передвигал горшки с геранью и левкоями, которые были предназначены для завтрашнего рынка. Цветы эти не выращивались в горшках, их просто высаживали туда для продажи, и Дёрр с превеликим удовольствием созерцал цветочный парад, заранее торжествуя при мысли о тех «мадамочках», которые завтра явятся на рынок, непременно начнут выторговывать у него свои пять пфеннигов и все же останутся внакладе. Для Дёрра это было любимым развлечением и, по сути дела, составляло основу его духовной жизни. «Хорошая перебранка… Да коли ты и сам можешь вставить словечко…»
Так он стоял и бурчал себе под нос, когда внезапно с огорода донеслось собачье тявканье и отчаянные вопли петуха, более того - если только ему не изменил слух,- это вопил его собственный петух, его серебристоперый любимец. Устремив взоры на огород, Дёрр убедился, что стая кур разлетелась в разные стороны, что петух взлетел на сливу и оттуда действительно зовет истошным голосом на помощь, а под деревом тявкает собачонка.
- А, черт подери,- выругался Дёрр.- Это ж опять Болльманов пес… Опять через забор… ну, я ж ему…
И, оставив горшок с геранью, который он перед тем разглядывал, Дёрр помчался к собачьей будке, отстегнул замок, спустил с цепи свою собаку, и та, словно бешеная, ринулась в сад. Однако не успела она подбежать к сливе, Как «Болльманов пес» обратился в постыдное бегство - под забор и в поле. Сперва желтая собака Дёрра большими скачками следовала за ним, но дыра под забором, вполне достаточная для пинчера, оказалась для нее слишком мала и вынудила ее отказаться от дальнейшей погони. Дёрр, подоспевший с граблями в руках, тоже остался ни с чем и только переглянулся со своей собакой.
- Ну, Султан, на этот раз не вышло.
Затем сконфуженный Султан побрел в свою будку так, словно ему сделали выговор, а Дёрр долго глядел в поле, где мчался по борозде пинчер, после чего сказал:
- Я не я буду, ежели не заведу себе духовое ружье, у Мелеса куплю или еще где. А уж там втихомолку прикончу эту тварь, чтоб ни один петух о том не прокричал, даже мой собственный.
Но вышеупомянутый петух в данную минуту и не подозревал о том, что Дёрр ждет от него молчания, он горланил еще пуще, однако при этом так гордо выпячивал свою серебристую грудь, словно хотел внушить курам, что его пребывание на дереве есть не более как хитрый стратегический маневр или, скажем, мимолетный каприз.
- Вот это петух так петух. Воображает из себя невесть что. А уж напыжился, напыжился-то как,- сказал еще Дёрр, после чего вернулся к цветочным горшкам.
Глава третья
Эту сцену могла наблюдать фрау Дёрр, которая как раз срезала с грядки спаржу, и если она отнеслась к происходящему без должного взимания, то потому лишь, что подобные сцены повторялись каждый третий день. Она ни на минуту не прервала своей работы и успокоилась лишь тогда, когда даже при самом тщательном осмотре грядок нельзя было сыскать ни одной «белой верхушки». Тут она повесила корзину на руку, вложила туда нож и, гоня перед собой несколько отбившихся от наседки цыплят, медленно побрела сперва через огород по тропке между грядками, потом во двор, к подмостям, где Дёрр снова готовил цветы для завтрашнего базара.
- Ну, Зюзюшка,- приветствовал он свою лучшую половину,- вот и ты. Видела, как я? Болльманов-то пес опять к нам припожаловал. Вот повадился! Погоди, ужотко я его зажарю, какой-никакой жир в нем есть. Пусть наш Султан полакомится шкварками… Собачий жир, он, знаешь…- И Дёрр хотел подробно изложить практикуемый им с недавних пор способ лечения подагры, но заметил корзинку на руке у своей жены и, оборвав изложение, воскликнул: - А ну-ка, покажи-ка! Много собрала?
- Гляди,- ответила фрау Дёрр и протянула ему до половины наполненную корзину. Дёрр только головой покачал, пропуская между пальцами ее содержимое, потому что стебли были сплошь тоненькие, а некоторые даже искрошились.
- Ну, голубушка, ты просто не умеешь собирать спаржу.
- Собирать-то я, положим, умею. Вот колдовать я не умею, это точно.
- Не будем спорить, больше от этого все едино не станет. Только как бы нам с голоду не помереть.
- Еще чего, помереть! Брось ты свою воркотню. Спаржи сколько есть, столько и есть. Не выросла сегодня, вырастет завтра - не все ли равно? Один хороший ливень - вот как в канун троицы,- тогда увидишь. А дождь будет, помяни мое слово, от бочки с водой несет, хоть нос зажимай, и паук в угол забился. Только тебе подавай каждый день все сразу, нельзя же так.
Дёрр засмеялся.
- Ну ладно, увяжи пучки. Мелочь тоже. Можешь и сама кое-что продать.
- Да будет тебе,- перебила фрау Дёрр, привычно возмущаясь его скупостью, потом, однако ж, дернула мужа за ухо, что всегда воспринималось им как изъявление нежности, и отправилась в Замок, где, удобно разместись в сенях, хотела вязать пучки, но не успела она придвинуть поближе к порогу свою скамеечку, как услышала, что напротив Замка, в трехоконном домике, занимаемом фрау Нимпч, кто-то с грохотом распахнул окно и закрепил обе створки крючками. Затем она унидела Лену в просторном жакете с лиловыми разводами, во фризовой юбке и чепчике на пепельных волосах. Лена приветливо ей поклонилась.
Фрау Дёрр не менее приветливо ответила на поклон.
- И все-то у ней окна настежь. Молодец, Ленушка. Оно и жарко становится. Как бы грозы не было.
- Да, у матушки опять от жары голова разболелась. Лучше я здесь сзади с утюгом устроюсь. Здесь даже веселей, чем в той комнате,- там, сколько ни гляди, никого не увидишь.
- Твоя правда,- ответствовала фрау Дёрр.- Дай-кась и я поближе придвинусь к окошку. За разговорами работа быстрей спорится.
- Какая вы милая, госпожа Дёрр, только у окна ведь самый солнцепек!
- Эка беда! Принесу свой зонтик базарный, староват он, ничего не скажешь, и весь в заплатках, но дело свое делает.
И пяти минут не прошло, как добрая фрау Дёрр подтащила свою скамеечку к Лениному окну, раскрыла зонтик и уселась, да так уютно и вальяжно, словно и впрямь сидела на Жандармском рынке. Лена тем временем положила гладильную доску на два придвинутых вплотную к окну стула и стояла так близко к фрау Дёрр, что они вполне могли бы обменяться рукопожатием. Утюг сновал взад и вперед, а фрау Дёрр усердно выбирала и увязывала стебли; когда же ей случалось оторвать взгляд от работы и заглянуть в окно, она видела, как позади, за спиной Лены, попыхивает маленькая жаровня, в которой калится новая плитка для утюга.
- Лена, Лена, дай-ка мне тарелку либо миску,- сказала вдруг фрау Дёрр, и когда Лена принесла требуемое, фрау Дёрр пересыпала туда обломки спаржи, которые за работой сбрасывала в фартук.- Глядишь, на суп и наберется. Не хуже всякого другого. И кто, право, выдумал, что суп можно варить только из верхушек? Вот вздор. Как все равно с цветной капустой, подавай им цветочки, цветочки им подавай - смех, да и только. На мой взгляд, лучше кочерыжки и нет ничего, в ней вся сила. А уж сила - первое дело.
- Ах, какая вы добрая, госпожа Дёрр. А хозяин ваш что на это скажет?
- Хозяин-то? Господи, кому какое дело, что он скажет. Он всегда чего-нибудь говорит. Он хочет, чтоб я и крошку в пучок увязывала, как взаправдашние стебли, а я терпеть не могу обманывать людей, хотя на вкус, что обломок, что целый стебель - одинаковы. Но коли кто заплатил за хороший товар, пусть хороший и получает. Я прямо из себя выхожу, у человека все задаром прет из земли, а он эдакий сквалыга. Правду говорят, садовники - они все на одну стать, гребут деньги лопатой, и все им мало.
- Да,- рассмеялась Лена,- он, верно, скуповат и не без странностей. А вообще-то он человек хороший.
- Точно, Ленушка, он был бы совсем хорош, и даже скупость простить можно, скупость - она не глупость, себе добра желает, не будь он такой ласковый. Ты не поверишь, ну так и льнет ко мне, так и льнет. А взгляни ты на него: страх, да и только, обратно же, годков ему пятьдесят шесть, коли не больше. Он ведь и соврет, недорого возьмет. И ничего я с ним поделать не могу, хоть убей. Я уж и то ему про удары твержу - у того, говорю, удар, у этого удар, и людей показываю - таких, знаешь, кто ногу волочит и рот набок, а он смеется и не верит. С ним тоже может такое приключиться - знаешь, Ленушка, я голову прозакладываю, что ему этого не миновать. Не сегодня-завтра. Он, конечное дело, все мне отказал, грех пожаловаться. Ну, что будет, то и будет. Только что ж это мы все про удары толкуем, да про Дёрра, да про его кривые ноги? На свете есть и другие люди, стройные, что твоя елочка. Правду я говорю?
При этих словах Лена еще больше раскраснелась и сказала:
- А плитка-то в утюге совсем у меня остыла,- и, отойдя от гладильной доски к железной жаровне, вытряхнула в угли холодную плитку, чтобы заменить ее новой. На все это ушло не больше секунды, после чего Лена ловко подцепила крючком новую плитку, сунула ее в утюг, снова закрыла его и лишь тогда увидела, что фрау Дёрр все еще ждет ответа. Впрочем, для верности добрая женщина повторила свой вопрос и даже прибавила: «Сегодня-то он припожалует?»
- Да. Во всяком случае, обещался.
- А скажи-ка мне, Ленушка,- продолжала фрау Дёрр,- как это у вас с ним сладилось? Из матери твоей слова не вытянешь, а коли вытянешь, все равно ничего не поймешь. И все-то она утаивает, все утаивает. Расскажи уж лучше сама. Это правда, что вы познакомились в Штралау?
- Правда, госпожа Дёрр, в Штралау, на второй день пасхи, только теплынь была, прямо как на троицу, а Лине Ганзауге очень захотелось покататься на лодке, и Рудольф, Линин брат, вы его, верно, знаете, сел за руль.
- Рудольф за руль? Да он же совсем ребенок.
- Верно. Но он считал, что умеет править, как большой. Он только твердил нам: «Девочки, не ворошитесь, девочки, перестаньте дурашничать» - такие уж у него столичные словечки. А мы и не вертелись, мы же видели, что править он не силен. А потом забыли и давай налегать на весла, и дурачились мы тут, и пересмеивались с теми, кто проезжал мимо, и водой друг на друга брызгали. А в одной лодке, что плыла туда же, куда и мы, сидели два очень приличных господина, они всё нам кланялись, а мы кивали в ответ, а Лина так даже платочком им помахала, будто это ее знакомые, но никакие они не знакомые, просто ей хотелось себя показать, она же совсем молоденькая. Вот мы таким манером смеялись и шутили, а веслами только для виду помахивали; вдруг видим, со стороны Трептова прямо на нас идет пароход, понимаете, милая госпожа Дёрр, мы до смерти перепугались и кричим Рудольфу: «Сворачивай в сторону, сворачивай в сторону». А мальчишка-то еще хуже растерялся и правил так, что мы всё по кругу да по кругу. Мы как закричим, и, уж конечно, пароход наскочил бы на нас, но тут нам пришли на помощь те два господина. Взмахнули пару раз веслами и оказались рядом, один подцепил нас багром и рванул прямо на себя, а другой быстро отгреб подальше, нас только чуть накрыло волной от парохода. Капитан даже пальцем погрозил - как я ни перепугалась, а это увидела. Потом все успокоились, и минуту спустя мы прибыли в Штралау, и оба господина, наши спасители, выпрыгнули из лодки, подали нам руку, как учтивые кавалеры, и помогли выйти на берег. Мы оказались у Тюббека, в кафе на пристани, и очень застеснялись, Лина, даже всхлипывала, только один Рудольф - он вообще мальчишка наглый и заносчивый и терпеть не может военных - стоял, набычившись, будто хотел сказать: «Вот дуры, я бы и сам вас вывез не хуже ихнего».
- Точно, он и вправду наглый мальчишка, я его знаю. Но ты мне про господ, про господ расскажи. Вот ведь что главное…
- Сперва они устроили нас, потом сели за соседний столик, а сами все на нас поглядывают. Дело шло к вечеру, и часиков около семи, когда мы собрались домой, один подошел к нам и спросил, не позволим ли мы ему и его товарищу проводить нас до дому. Я рассмеялась так заносчиво и говорю: «Вы ведь спасли нас, а спасителям ни в чем не отказывают. Впрочем, советую вам хорошенько подумать, мы живем почти на другом краю земли. Это целое путешествие». А он учтиво так отвечает: «Тем лучше». Тут и второй подошел… Ах, милая госпожа Дёрр, может, и не следовало мне так вольно себя вести, но один из них очень мне понравился, а кривляться да ломаться я никогда не умела. И вот мы пустились в долгий путь, сперва по берегу Шпрее, потом вдоль канала.
- А Рудольф?
- Рудольф поплелся сзади, как посторонний, но все прекрасно видел и слышал. Впрочем, так и надо: Лине едва восемнадцать минуло, она добрая и чистая, как дитя.
- Уж прямо как дитя?
- Разумеется, госпожа Дёрр. Стоит только взглянуть на нее. Это сразу заметно.
- Чаще заметно. А когда и не заметно. И они проводили вас до дому?
- Да, госпожа Дёрр.
- А потом?
- Потом? Ну, что потом было, вы и сами знаете. На другой день, он пришел и спросил, где я. А с тех пор он бывал не раз, и я очень радуюсь, когда он приходит. Да и как не радоваться! У нас здесь порой до того тоскливо. И матушка - вы ведь знаете, госпожа Дёрр,- матушка .тоже не против, она мне даже говорит: «Доченька, это тебе не во вред. Не успеешь оглянуться, нагрянет старость».
- Да, да,- закивала фрау Дёрр,- я и сама слышала, как она про это толкует. Ее правда. Конечно, кто как смотрит, и ежели все делать по катехизису, так оно всего лучше. Уж мне можешь поверить. Но я знаю, так не всегда получается, а другие и сами того не желают. А коли кто не желает, ну тогда, стало быть, не желает, и все тут, ничего не попишешь, пусть все идет как есть, только чтоб чинно, благородно и слово держать, это уж беспременно. А что после будет, это надо перенесть и не охать и не ахать. И коли ты все это знаешь и сама себе о том твердишь, тогда и беды большой нет, беда только, когда человек заносится.
- Ах, дорогая госпожа Дёрр,- засмеялась Лена,- и надо же такое придумать. Заноситься! Да я ни чуточки не заношусь. Если я кого люблю, значит, люблю, и все тут. С меня хватит. Больше я ничего от него не хочу, совсем ничего, ну совсем. Если у меня сердце бьется и я минуты считаю до нового свидания и дождаться не могу, когда он придет, значит, я счастлива, и с меня хватит.
- Да,-заулыбалась фрау Дёрр,-твоя правда, так и след. Только скажи ты мне, Ленушка, неужто его и впрямь зовут Бото? Быть того не может, таких имен и на свете нет, не христианское это имя.
- Зовут, госпожа Дёрр, зовут.- И Лена собралась подробно объяснить, почему бывают на свете такие имена, но не успела - ей помешал лай Султана, и тотчас обе услышали, что в сени кто-то вошел. Действительно, это был почтальон, он принес два заказа Дёрру и письмо Лене.
- Господи Исусе! - воскликнула фрау Дёрр, углядев на лице почтальона крупные капли пота.- Да вы весь взмокли. Неужто на улице такая жара? А и всего-то половина десятого. Видно, письма разносить тоже не сахар.
И добрая женщина хотела принести стакан холодного молока, но почтальон поблагодарил и отказался:
- Часу нет, фрау Дёрр. Лучше в другой раз,- после чего он ушел.
Лена меж тем вскрыла письмо.
- Ну, что он пишет?
- Он придет не сегодня, а завтра. Но до завтра так долго ждать! Счастье еще, что у меня работа есть,- чем больше работы, тем лучше. А сегодня после обеда я помогу вам копать. Только чтоб Дёрра не было.
- Боже избави!
Затем женщины расстались, и Лена пошла в переднюю комнату, чтобы передать старушке спаржу, полученную в подарок от фрау Дёрр.
Глава четвертая
И вот настал другой вечер, когда обещался быть Бото. Лена ходила взад и вперед по палисаднику, а в большой комнате, как обычно, сидела у огня фрау Нимпч, вокруг которой группировалось явившееся в полном составе семейство Дёрров. Фрау Дёрр вязала на больших деревянных спицах шерстяной жакет для своего мужа, но жакет этот еще не обрел законченных форм и лежал у нее на коленях, как диковинное руно. Рядом с фрау Дёрр, положив одну на другую вытянутые ноги, безмятежно курия глиняную трубку ее супруг, а сын Дёрра прикорнул у окна в дедовском кресле, уронив на подлокотник рыжую голову. Как и всегда, он встал нынче с петухами и потом заснул от усталости. Собравшиеся тоже не разговаривали, слышалось постукивание спиц да хрупанье белочки, которая выбралась из своего домика и с любопытством глядела по сторонам. Только отблеск вечерней зари и всполохи огня в очаге озаряли комнату.
Фрау Дёрр устроилась так, что могла свободно, несмотря даже на сумерки, озирать садовую дорожку и видеть, кто идет по улице вдоль живой изгороди.
- А, вот и он! - воскликнула она.- Ну-ка, Дёрр, загаси живей трубку. Раздымился, что твоя кочегарка, весь день без передыху. Такое адское зелье не всякий вынесет.
Дёрр спокойно выслушал тираду жены, но не успела она добавить еще что-нибудь или повторить прежнее заклинание, как в комнату вошел барон. Он был явно навеселе, ибо присутствовал на распивании майского пунша, которое устраивалось по поводу какого-то клубного пари, и, протягивая руку фрау Нимпч, сказал:
- Приветствую вас, мамаша Нимпч! Рад вас видеть в добром здравии. А, и госпожа Дёрр тоже тут! И господин Дёрр, друг и благодетель! Ну, Дёрр, как вы находите эту погоду? Будто на заказ для вас и для меня тоже. У меня дома луга из каждых пяти лет четыре стоят под водой и не родят ничего, кроме лютиков. Им такая погода тоже не повредит. И нашей Лене не повредит - пусть больше бывает на воздухе, а то она бледновата, на мой взгляд.
Лена тем временем придвинула к стулу фрау Нимпч еще один. Она знала, что барон больше всего любит сидеть именно здесь. Но фрау Дёрр, пребывавшая в твердом убеждении, что барону пристало самое почетное место, поднялась, влача за собой синее руно, и крикнула пасынку:
- А ну, встань! Расселся, где не просят.
Бедный паренек спросонок испуганно вскочил с кресла и хотел уступить место барону, но тот не принял жертвы.
- Ради бога, дорогая госпожа Дёрр, не трогайте мальчика. Мне лучше сидеть на стуле, как мой друг Дёрр.
С этими словами он взял стул из рук Лены, придвинул его поближе к фрау Нимпч и сказал, усаживаясь:
- Здесь, рядышком с фрау Нимпч,- самое хорошее место. На свете нет очага, возле которого мне было бы так приятно сидеть, вечный огонь и вечное тепло. Да, матушка Нимпч, ручаюсь вам: для меня здесь самое лучшее место.
- Господи Исусе! - воскликнула старушка.- Это ж надо так сказать! Самое лучшее место! Здесь, возле старой прачки.
- Воистину так. У каждого сословия есть своя гордость. У прачек тоже. Кстати, матушка, знаете ли вы, что в Берлине жил когда-то известный поэт, который написал стихи в честь своей прачки?
- Неужто вправду?
- Очень даже вправду. Доподлинно. А знаете ли вы, как он закончил свои стихи? Он сказал, что хотел бы так же прожить свою жизнь и так же умереть, как его старая прачка. Именно так.
- Неужто вправду? - еще раз пробормотала старуха себе под нос.
- Между прочим, матушка Нимпч, чтоб не забыть: я совершенно с ним согласен и готов повторить то же самое, слово в слово. Вижу, вижу, вы улыбаетесь. Но поглядите вокруг. Как вы здесь живете? Как у Христа за пазухой. У вас есть этот домик, и этот очаг, и сад, и госпожа Дёрр. И наконец, у вас есть Лена. Верно я говорю? А кстати, где она?
Барон хотел продолжить свою речь, но в это мгновение вошла Лена, держа в руках поднос, на котором стоял графинчик с водой и яблочное вино, к которому барон питал непонятное пристрастие, объяснимое разве лишь тем, что он приписывал ему целебные свойства.
- Ах, Лена, Лена, как ты балуешь меня! Только не подавай мне это с таким торжественным видом, я же не в клубе. Поднеси мне лучше из собственных ручек, тогда оно будет во сто крат слаще. А теперь дай мне свою лапку, чтоб я мог ее погладить. Нет, нет, левую, левая ближе к сердцу. И садись сюда, между господином и госпожой Дёрр, тогда ты будешь как раз против меня, и я смогу на тебя глядеть. Я весь день с радостью ждал этого часа.
Лена рассмеялась.
- Не веришь? Могу доказать, раз я принес тебе кое-что со вчерашнего бала. А когда человек собирается что-то принести, он, конечно, радуется при мысли о тех, кому это достанется. Как по-вашему, дорогой Дёрр?
Дёрр ухмыльнулся, а фрау Дёрр ответила:
- Нашли кого спрашивать. Чтоб Дёрр принес. Да он только и горазд скряжничать. Садовники, они все такие.
Но мне страх как любопытно узнать, что это принес господин барон.
- Ладно, не буду вас мучить, не то любезная госпожа Дёрр вообразит, будто я принес золотую туфельку или еще что-нибудь из сказки, а принес я всего-навсего вот что.- И с этими словами он протянул Лене фунтик, из которого, если верить глазам, выглядывала резная бахрома хлопушек.
Так и есть, это были хлопушки, и фунтик пошел по рукам.
- А теперь кто что вытянет. Ну-ка, Лена, закрой глаза.
Фрау Дёрр пришла в неописуемый восторг, когда раздался треск, а того пуще, когда на Ленином пальце показалась капелька крови.
- Ленушка, это не больно, я знаю, это все равно как невесте палец наколоть. Знавала я одну девушку, так она нарочно себе пальцы колола, наколет и пососет, наколет и пососет, будто это бог весть какая примета.
Лена покраснела, но фрау Дёрр не унималась:
- А стишок-то, господин барон!
И барон послушно зачитал: «Кто себя в любви забудет, тот угоден богу будет».
- Господи! - всплеснула руками фрау Дёрр.- Ни дать ни взять псалом. Неужто эти стишки все такие благочестивые?
- Что вы, дорогая госпожа Дёрр,- возразил Бото.- Отнюдь не все. Давайте посмотрим, что нам с вами выпадет.- Он вытащил билетик из очередной хлопушки и прочел: «Кого стрела Амура поразит, тому, считай, и ад и рай открыт». Ну-с, госпожа Дёрр, что вы на это скажете? Уж это на псалом не похоже?
- Не похоже,- отвечала фрау Дёрр.- Ничуть не похоже. Но мне все равно не нравится… Когда я тащу билетик из хлопушки, тогда…
- Что тогда?
- Тогда незачем поминать мне про ад. Не хочу я это слышать.
- Я тоже,- засмеялась Лена.- Госпожа Дёрр права, она всегда права. Одно только верно: когда прочтешь такой стишок, можно считать, что начало положено, я хочу сказать - начало разговора, потому что начало в разговоре - это же самое трудное, все равно как в письме, а я, по совести, не могу себе представить, как это можно ни с того ни с сего завести разговор с таким множеством незнакомых дам (ведь не все же там у вас знакомые?).
- Дорогая моя Лена,- сказал Бото,- это вовсе не так трудно, как тебе кажется. Это очень даже просто. Если желаешь, я могу тут же на месте продемонстрировать образчик застольной беседы.
Фрау Дёрр и фрау Нимпч с восторгом приняли его предложение, да и Лена одобрительно кивнула.
- Итак,- продолжал барон,- представь себе, что ты молоденькая графиня. Я только что проводил тебя к столу, сел рядом, и мы успели съесть по ложке супа.
- Представила, представила. А дальше что?
- Дальше я говорю: «Любезная графиня! Если мне не изменяет память, я видел вас третьего дня возле «Флоры», вас и вашу матушку. Впрочем, это не удивительно. Погода такова, что трудно усидеть дома. На мой взгляд, ее можно смело назвать погодой для путешествий. У вас уже есть планы, я имею в виду планы на лето, любезная графиня?» Тут ты говоришь, что вы ничего еще твердо не решили, но папенька непременно хочет в Баварию, хотя ты, со своей стороны, от всей души стремишься в Саксонскую Швейцарию с крепостью Кёнигштейн и скалой Бастай.
- А я и впрямь стремлюсь.
- Вот видишь, какое удачное совпадение! Тем временем я продолжаю: «Да, графиня, наши вкусы сходятся. Я, во всяком случае, предпочитаю Саксонскую Швейцарию любому уголку земли, включая сюда настоящую Швейцарию. Нельзя все время восторгаться грандиозной природой, карабкаться на скалы и задыхаться. Зато возьмите Саксонскую Швейцарию! Божественно! Великолепно! Под боком Дрезден, через четверть, самое большее - через полчаса я там, к моим услугам картины, театр, Большой сад. А Цвингер! А Зеленый свод! Не забудьте попросить, чтобы вам показали кружку с изображением девиц и вишневую косточку, на которой уместился весь «Отче наш». Без лупы, конечно, ничего не увидишь!»
- Так вы разговариваете?
- Именно так, радость моя. А когда я отделаюсь от моей соседки слева, то есть от графини Лены, я обращусь к моей соседке справа, другими словами - к баронессе Дёрр…
Фрау Дёрр от восторга хлопнула себя по коленкам, так что получился очень звучный шлепок.
- К баронессе Дёрр, как я уже сказал. С ней я буду говорить… Постойте, о чем же я буду с ней говорить? О сморчках, к примеру.
- Боже милостивый! О сморчках? Это ж надо! Воля ваша, господин барон, только о сморчках нельзя.
- Почему ж нельзя, дорогая госпожа Дёрр? Можно и очень даже можно. Получится серьезный и поучительный разговор, и вдобавок гораздо занимательней для многих, чем вы можете себе представить. Я однажды был в Польше, в гостях у своего полкового товарища, мы с ним воевали вместе. Жил он в огромном замке с двумя толстыми башнями, в красном, ужасно старом замке, каких теперь и не найдешь. Занимал самую последнюю комнату, он был женоненавистник и потому холост…
- Да ну?
- Полы в замке были гнилые, трухлявые, и всюду, где не хватало половиц, были грядки сморчков, и я шел, шел мимо всех грядок, покуда не добрался, наконец, до его комнаты.
- Да ну? - повторила фрау Дёрр и добавила: - Сморчки сморчками, но ведь нельзя же все время толковать про сморчки.
- Все время - нет. Но часто или, по крайней мере, иногда - можно. А кроме того, не все ли равно, о чем говорить, не о сморчках, так о шампиньонах, и если нет под рукой упомянутого замка в Польше, то, на худой конец, есть кое-что помельче - замок Тегель, или поблизости деревушка Затвинкель, или Валентинсвердер. Или Италия. Или Париж. Или конка. Или: не следует ли засыпать реку Панке? Все равно. И на любую из тем можно сказать хоть несколько слов, ну, к примеру, нравится это тебе или не нравится. А уж «да» или «нет» не играет никакой роли.
- Но если приходится говорить подобный вздор,- перебила его Лена,- тогда я просто не пойму, зачем вы ходите на такие приемы?
- Да потому, что там бывают красивые дамы и красивые туалеты, а порой и взгляды, которые о многом говорят, если только умеешь читать их. Времени эти приемы много не отнимают, так что остается возможность наверстать упущенное в клубе. А в клубе - там действительно хорошо, там нет пустых разговоров, а есть практическая жизнь. Вот вчера я отнял у Питта его племенную кобылу.
- Кто это Питт?
- Просто наши прозвища, мы так называем друг друга, когда остаемся в своем кругу. Ведь и кронпринц называет свою Викторию просто Вики. Какое счастье, что есть на свете такие ласкательные прозвища! Но слушай-ка, сейчас начнется концерт в Зоологическом. Давай откроем окна, будет лучше слышно. Ага, я вижу, ты уже покачиваешь ножкой. А что, ежели нам изобразить англез или, другими словами, франсез? Нас как раз три пары: папаша Дёрр и наша дорогая госпожа Нимпч, госпожа Дёрр со мной (если меня удостоят этой чести), а Лена - с Гансом.
Фрау Дёрр согласилась без раздумий, сам Дёрр и фрау Нимпч отказались: она - потому, что слишком стара, он - потому, что не знает таких благородных танцев.
- Ладно, папаша Дёрр, но тогда вам придется отбивать такт. А ну, Лена, дай ему свой поднос и ложку. Дамы, приготовиться! Госпожа Дёрр, вашу руку. Ганс, проснись же, ну, живо, живо!
Обе пары стали в позицию, и у фрау Дёрр заметно прибавилось статности, когда ее партнер танцмейстерской скороговоркой зачастил:
- En avant deux! Pas de basque!
Правда, веснушчатый сын Дёрра, все еще не до конца проснувшийся, двигался механически, будто заводная кукла, зато трое остальных танцевали, как люди, которые знают и любят это дело, отчего старший Дёрр пришел в такой восторг, что вскочил с табурета и принялся барабанить по подносу вместо ложки кончиками пальцев. Даже старая фрау Нимпч, глядя на них, невольно вспомнила молодость и, не умея иначе выразить свое настроение, начала так яростно помешивать кочергой в очаге, что из углей взметнулись высокие языки пламени.
Они отплясывали, покуда не смолкла музыка. Бото отвел фрау Дёрр на прежнее место, Лена же осталась посреди комнаты, потому что ее неловкий кавалер не знал, как ему надлежит обойтись со своей дамой. Но Бото сумел использовать это обстоятельство - едва музыканты заиграли снова, он подскочил к Лене и закружился с ней в вальсе, нашептывая, что она сегодня очаровательна, еще очаровательнее, чем обычно.
Все разгорячились, а больше всех фрау Дёрр, подошедшая даже к открытому окну.
- Господи, меня прямо колотит,- вдруг сказала она.
Галантный Бото хотел тут же захлопнуть окно, но фрау Дёрр его удержала, ибо, по ее словам, если человек из благородных, он непременно любит свежий воздух, бывают даже такие благородные, у которых зимой одеяло возле губ инеем обметывает, потому что дыхание это вроде как пар, к примеру, тот, что сейчас валит из чайника. Стало быть, окна закрывать никак не след, а вот ежели бы Ленушка принесла им что-нибудь, для сугрева души, вот тогда бы…
- Ну, конечно, дорогая госпожа Дёрр. Все, что вам будет угодно. Могу приготовить чай. Могу пунш. Или - того лучше - у меня осталось немного вишневки из той, что вы подарили нам на прошлое рождество, вместе с миндальным рулетом…
Не успела фрау Дёрр решить, чему же отдать предпочтение - пуншу или чаю, как в комнате уже появилась бутылка вишневки и рюмки - большие и малые, и каждый налил себе, сколько пожелал. А Лена сняла с огня закопченный чайник и всех обнесла и долила рюмки кипятком.
- Не лей так много, Ленушка, не лей так много. Пусть неразбавленная. От воды сила убывает.
Комнату наполнил аромат вишневки и миндаля.
- Это ты хорошо придумала,- сказал Бото и пригубил свою рюмку.- Поверь слову, ни вчера на этом балу, ни тем более сегодня в клубе я не пил ничего, что пришлось бы мне так по вкусу. Твое здоровье, Лена. Но главная заслуга принадлежит нашей дорогой госпоже Дёрр. Ведь это ее «так колотило». Поэтому разрешите мне вторую здравицу: «Многая лета госпоже Дёрр!»
- Многая лета,- вразброд подхватили остальные, а Дёрр снова ударил костяшками по подносу.
Напиток, по общему мнению, получился хоть куда, гораздо благородней, чем пуншевый экстракт, который летом всегда разит прогорклым лимоном, и не диво - в продажу-то идут все больше старые бутылки, которые с самой масленицы торчат в витрине на солнцепеке. Зато вишневка - вещь полезная, она никогда не портится, а чтобы отравиться ядом горького миндаля, надо выпить бог весть сколько, уж никак не меньше целой бутылки.
Эту тираду произнесла фрау Дёрр, и старик, хорошо осведомленный о слабостях своей жены и потому опасавшийся развития темы, перебил ее справедливым замечанием, что пора, мол, и честь знать.
Бото и Лена наперебой уговаривали их посидеть еще хоть немного. Но фрау Дёрр хорошо усвоила истину: «Если хочешь верховодить, надо порой уступать в мелочах», и потому отвечала:
- Оставь, Ленушка, я его знаю, он же с курами ложится.
- Ладно,- сказал Бото.- Быть по сему. Но уж тогда мы проводим вас до самого дома.
Тут все - кроме старушки Нимпч - вышли, та лишь приветливо кивнула им вслед, а затем перебралась в кресло.
Произведения
Критика
