Теодор Фонтане. Шах фон Вутенов
(Отрывок)
ПОВЕСТЬ ИЗ ИСТОРИИ ЖАНДАРМСКОГО ПОЛКА
Глава первая В САЛОНЕ ГОСПОЖИ ФОН КАРАЙОН
На Беренштрассе, в салоне госпожи фон Карайон и ее дочери Виктуар, вечером, в их обычный приемный день, собрались друзья, правда, лишь немногие, ибо отчаянная жара прогнала за город даже самых ревностных посетителей этого кружка. Из офицеров славного жандармского полка, постоянно бывавших на вечерах госпожи фон Карайон, на сей раз явился только некий господин фон Альвенслебен; усаживаясь рядом с прекрасной хозяйкой дома, он выразил шутливое сожаление об отсутствии того, кому, собственно, надлежало занять это место.
Напротив них за столом, с той его стороны, что была обращена к середине комнаты, сидели два господина в партикулярном платье. Лишь недавно приобщившиеся к кругу госпожи фон Карайон, они, однако, успели завоевать себе в нем первенствующее положение. Прежде всего это относилось к тому из них, кто был помоложе. В прошлом штабс-капитан, он, после исполненного приключений пребывания в Англии и Соединенных Штатах, воротился на родину и стал считаться главой военных фрондеров, в ту пору определявших, вернее, терроризировавших политические воззрения столицы. Звали его фон Бюлов. Поскольку непринужденность манер считалась одним из атрибутов гениальности, фон Бюлов, вытянув обе ноги и держа левую руку в кармане штанов, правой размахивал в воздухе, стремясь энергичной жестикуляцией придать больший вес своей проповеди. Его друзья утверждали, что говорить он умеет, только обращаясь к публике, а говорил он, не закрывая рта. Толстый господин рядом с ним - Даниель Зандер, издатель произведений Бюлова,- во всем был полной его противоположностью, и в первую очередь внешне. Черная окладистая борода обрамляла его лицо, столь же приятное, сколь и саркастическое; прилегающий в талии сюртук из нидерландского сукна, словно корсет, стягивал его дородное тело. Различие между обоими завершала тонкая белоснежная рубашка, каковой отнюдь не мог похвалиться фон Бюлов.
Разговор сейчас, видимо, вращался вокруг недавно завершенной миссии Хаугвица, успех которой, по мнению Бюлова, не только восстановил столь желательное взаимопонимание между Пруссией и Францией, но еще и «подарил нам Ганновер». Госпожа фон Карайон, однако, отрицательно отнеслась к такому «дару»: нельзя, мол, со спокойной совестью отдавать или дарить то, что тебе не принадлежит; при этих словах ее дочь Виктуар, до сих пор хлопотавшая у чайного стола, не вмешиваясь ни в какие разговоры, бросила на мать нежный и любящий взгляд, господин же Альвенслебен поцеловал руку прекрасной женщины.
- В вашем одобрении, милый Альвенслебен,- начала хозяйка дома,- я была уверена. Но взгляните на нашего друга фон Бюлова, это же Минос и Радамант в одном лице! Он уже опять помышляет о бурях; Виктуар, предложи господину фон Бюлову карлсбадскую облатку. Это, кажется, единственное, что он признает из всего австрийского. А господин Зандер тем временем развлечет нас рассказом о наших успехах в новой провинции. Боюсь только, что они не так уж велики.
- Скажем лучше, что их и вовсе нет,- отвечал Зандер.- Никто из сторонников вельфского льва и скачущего коня не желает подчиняться Пруссии. И в вину я им этого не ставлю. Поляков мы более или менее удовлетворяли. Но ганноверцы - народ требовательный.
- Это верно,- подтвердила госпожа фон Карайон и тут же добавила: - Возможно, и несколько надменный.
- Несколько! - расхохотался Бюлов.- Ах, сударыня, побольше бы таких добросердечных людей, как вы! Положитесь на меня, я давно знаю ганноверцев, как уроженец Альтмарка, можно сказать, с младых ногтей наблюдаю за ними; смею вас уверить: все, что мне так нестерпимо в Англии, в сей исконно Вельфской земле представлено в двойном размере. Потому-то я считаю, что они заслужили ту розгу, которую мы им несем. Наше прусское хозяйство, разумеется, хозяйство жалкое, и Мирабо был прав, сравнивая хваленое государство Фридриха Великого с плодом, сгнившим еще до того, как он созрел, но, как бы там ни было, одно мы теперь все-таки имеем: уверенность, что мир за эти последние пятнадцать лет сделал шаг вперед и что великие судьбы нашего времени не обязательно должны свершаться между речушками Нуте и Нотте. В Ганновере между тем продолжают верить в особое назначение Каленберга и Люнебургской степи. Nomen est omen. Ганновер - застойное болото, гнездо всяческих предрассудков. Мы, по крайней мере, сознаем, что нам грош цена, и в таком сознании заложена возможность исправления. Кое в чем мы от них отстали, допускаю, но в целом, конечно, опережаем их, и этим оправдываются притязания, которые нам надлежит претворить в жизнь. То, что мы, вопреки Зандеру, собственно, потерпели фиаско в Польше, ничего не доказывает; государство не пожелало приложить каких-либо усилий, считая, что его сборщики налогов вполне способны нести культуру на восток. И в общем-то, справедливо, поскольку не кто иной, как сборщик налогов, представляет наш строй, хотя, разумеется, с самой неприятной стороны.
Виктуар, в ту минуту, когда разговор коснулся Польши, покинувшая свое место за чайным столом, погрозила пальцем оратору и сказала:
- Имейте в виду, господин фон Бюлов, что я люблю Польшу, и даже de tout mon coeur - Говоря это, она наклонила голову, свет лампы озарил ее лицо, и сразу стало видно, что нежный профиль девушки, некогда очень походившей на мать, изуродован многочисленными оспинами.
Каждый из присутствующих это заметил; единственный ничего не заметивший, а может быть, с полнейшим равнодушием к этому отнесшийся, был Бюлов. Он только повторил:
- О да, поляки. Никто лучше их не танцует мазурку, за что вы их и любите.
- Вовсе нет. Я их люблю за рыцарственность и за то, что они несчастны.
- Ах, вот оно что! Мне уже доводилось слышать подобные речи. Право же, несчастьям поляков можно только позавидовать, ибо таковые преисполняют симпатией все дамские сердца. В том, что касается покорения женщин, право же, более славной военной истории не существует.
- А кто спас…
- Вам известны мои еретические взгляды на подобные спасения. Подумать только - Вена! Ее спасли! Разумеется. Но зачем? Моему пылкому воображению уже представляется гробница любимой жены султана в Склепе капуцинов. Может быть, на том самом месте, где теперь стоит гробница Марии-Терезии. Что-то от ислама всегда жило в этих петухах и фазанах, а Европе не причинило бы особого вреда более близкое знакомство с гаремами и сералями.
Вошедший слуга доложил о ротмистре фон Шахе, и отсвет радостного удивления промелькнул на лицах обеих дам, когда тотчас же после доклада ротмистр появился в дверях. Он поцеловал руку госпожи фон Карайон, склонился перед Виктуар, от души приветствовал Альвенслебена и довольно сухо поздоровался с Бюловом и Зандером.
- Боюсь, что я прервал господина фон Бюлова…
- Это было неизбежно,- заметил Зандер, отодвигая в сторону свой стул.
Все присутствующие рассмеялись, не исключая самого Бюлова; большая, чем обычно, сдержанность Шаха позволяла заключить, что он явился в салон либо под впечатлением какой-то лично его касавшейся неприятности, либо с безрадостным политическим известием.
- Какую весть вы принесли нам, милейший Шах? Вы чем-то очень озабочены. Неужто новые бури…
- Не о том речь, сударыня, совсем не о том. Я пришел сюда от графини Хаугвиц, которую навещаю тем чаще, чем дальше отхожу от политики графа. Графине это известно, и она одобряет мое поведение. Сегодня, едва у нас с ней завязался разговор, перед дворцом стала собираться толпа - сначала сотни, потом и тысячи людей. Шум нарастал, наконец кто-то бросил камнем в окно, он пролетел над столом, за которым мы сидели, на волосок от графини. Но что действительно ранило ее, так это брань и проклятия, до нас доносившиеся. Наконец явился граф. Он был вполне спокоен и, как всегда, вел себя по-рыцарски. Прошло, однако, немало времени, прежде чем удалось очистить улицу от смутьянов. Значит, вот до чего мы докатились! Emeute! Крамола! И это в Пруссии, на глазах у его величества!
- А винить в этих событиях,- перебил его Альвенслебен,- будут нас. И только нас, жандармов. Всем известно, что мы порицаем заискивание перед Францией. Что мы от нее имеем? Ничего, кроме украденных провинций. О нашем к этому отношении знают и при дворе и, уж конечно, не преминут свалить на нас вину за подобную смуту.
- Зрелище, достойное богов,- вставил Зандер.- Жандармский полк держит ответ за государственную измену и крамольные действия.
- А в общем-то, это справедливо! - теперь уже в неподдельном волнении воскликнул Бюлов.- Справедливо, говорю я. И не пытайтесь острить, Зандер, с толку вы меня не собьете. Почему господа, во что бы то ни стало желающие быть умнее короля и его министров, ведут подобные разговоры? Почему политиканствуют? Вопрос, следует ли армии заниматься политикой, мы оставим открытым, но если уж политиканствовать, то хотя бы правильно. Наконец-то мы на верном пути, наконец-то стоим там, где нам надлежало стоять с самого начала, его величество наконец-то внял доводам рассудка. И что же происходит? Наши господа офицеры, у которых каждое третье слово - король и лойяльность, чувствуют себя хорошо, только почуяв запах России и юфти, а никак не свободы; эти господа офицеры вдруг прониклись столь же наивной, сколь и опасной страстью к фрондерству и дерзкими своими поступками и еще более дерзкими речами навлекли на себя гнев едва умиротворившегося императора. Затем все это, конечно же, стало достоянием улицы. Господа из жандармского полка сами не бросят камня, который в результате пролетает над чайным столом графини, но так или иначе они духовные зачинщики смуты; они подготовили для нее благоприятную почву.
- Нет, благоприятная почва уже существовала.
- Возможно. Но в таком случае надо было с этой почвой бороться, а не удобрять ее. Удобряя ее, мы приближаем свою гибель. Император ждет только подходящего случая, в его долговой книге мы числимся по разным статьям, и когда он подведет итог - мы пропали.
- Не думаю,- проговорил Шах.- Впрочем, я не в состоянии проследить за ходом ваших мыслей.
- Весьма сожалею.
- А я ничуть. Вам очень удобно читать мне проповедь о верности королю и отечеству, поскольку принципы, коих вы придерживаетесь, в настоящее время возобладали. В согласии с вашим желанием и высочайшей волей мы толпимся у французского стола и подбираем крохи, брошенные нам императором. Но сколько это продлится? Государство Фридриха Великого должно же наконец взяться за ум.
- О, если бы это было так!-парировал Бюлов.- Но оно упускает время. Разве эти колебания, эти половинчатые симпатии к России и Австрии не отдаляют от нас императора, разве такая политика достойна Фридриха? Вот о чем я вас спрашиваю.
- Вы меня неправильно поняли.
- В таком случае разъясните мне.
- Попытаюсь… Но вы ведь и не хотите меня понять, господин Бюлов. Я не ополчаюсь на союз с Францией лишь из-за того, что это союз, и из-за того, что, наподобие всех союзов, он готов использовать наши силы для самых разных целей. О нет! Разве бы я посмел. Союз - средство, необходимое для любой политики, великий король тоже пользовался этим средством и постоянно его варьировал. Но конечная его цель не знала вариантов. Она оставалась неизменной - могучая и самостоятельная Пруссия. Вот я и спрашиваю вас, господин фон Бюлов: разве то, что привез нам граф Хаугвиц, то, что заслужило ваше столь живое одобрение,- это могучая и самостоятельная Пруссия? Вы спрашивали меня, теперь я спрашиваю вас.
Глава вторая «ОСЕНЕННЫЙ СИЛОЙ»
Бюлов, чье лицо принимало все более надменное выражение, собрался ответить, но тут вмешалась госпожа фон Карайон, сказав:
- Постараемся извлечь урок из политики наших дней: если невозможен мир, пусть будет хотя бы перемирие. У нас тоже. Ну а теперь угадайте, мой милый Альвенслебен, кто сегодня нанес нам визит? Знаменитость, рекомендованная Рахелью Левин. Знаменитость сегодняшнего дня.
- Значит, принц,- отозвался Альвенслебен.
- О нет, человек куда более знаменитый, по крайней мере - на сегодняшний день. Принц - признанная знаменитость, а такие знаменитости лет через десять перестают ими быть… Но я приду вам на помощь: это человек из литературного мира, посему я полагаю, что наш господин Зандер разгадает мою загадку.
- Во всяком случае, я попытаюсь это сделать, сударыня, и уповаю, что ваше доверие до известной степени осенит меня силой, или, говоря прямее, я предстану перед вами уже «осененный силой»!
- Превосходно. Да, здесь побывал Цахариас Бернер. На беду, нас не было дома, и мы разминулись с дорогим гостем. Я очень об этом сожалею.
- Напротив, вам следует поздравить себя с тем, что вы избегли разочарования,- вмешался Бюлов.- Поэты, увы, редко соответствуют нашему о них представлению. Мы надеемся увидеть олимпийца, вкушающего амброзию и нектар, а видим гурмана, уплетающего жареную индейку; ждем от него признаний о сокровенных беседах с небожителями, а слышим рассказ об ордене, ему пожалованном, или повторение милостивых слов августейшего покровителя касательно последнего дитяти его музы. А не то и заведомо вздорных слов августейшей супруги.
- Не более и не менее вздорных, чем суждения тех, кто имел преимущество родиться в хлеву или в конюшне,- язвительно парировал Шах.
- К сожалению, глубокоуважаемый господин фон Шах, я и в данном случае не могу с вами согласиться. Различие, в котором вы, видимо, сомневаетесь, насколько мне известно, действительно существует и вдобавок, разрешите мне повторно это заметить, оборачивается не в пользу владетельных особ. В мире маленьких людей суждение само по себе может быть ничем не лучше, однако застенчивая скромность, в которую оно рядится, запинающаяся речь, которая свидетельствует о сомнении в своей правоте, нас отчасти с ним примиряют. Но вот заговорил владетельный князь! В своей земле он законодатель для всех и вся, законодатель в большом и в малом, а значит, и в эстетике. Неужто же тот, кто волен в жизни и смерти, не волен судить о каком-то стишке? Еще бы! Что бы он ни говорил, скрижали стоят наготове у подножия Синая. Я уже не раз слышал, как возвещаются такие десять заповедей, и знаю, к чему это сводится: regarder dans le neant.
- И все-таки я согласна с мамa,- заметила Виктуар; ей хотелось вернуться к началу разговора,- вернее, к пьесе и ее автору.- Мне доставило бы истинную радость познакомиться со «знаменитостью сегодняшнего дня», как мамa ограничительно охарактеризовала нашего гостя! Вы забываете, господин фон Бюлов, что мы женщины и, следовательно, имеем право быть любопытными. Не испытать удовольствия от знакомства со знаменитым человеком в конце концов все же лучше, чем вовсе его не увидеть.
- А мы, без сомнения, больше не увидим его,- добавила госпожа фон Карайон.- Он на днях покидает Берлин, да и вообще приехал сюда лишь затем, чтобы присутствовать на первых репетициях своей пьесы.
- Из чего следует,- вставил Альвенслебен,- что премьера теперь уже безусловно состоится.
- Я в этом не уверена. Для того чтобы она состоялась, автору надо склонить на свою сторону двор и рассеять все предвзятые мнения.
- Вот чего я никак в толк не возьму,- продолжал Альвенслебен.- Пьесу эту я читал. Автор стремится возвеличить Лютера, а копыто иезуитства то и дело выглядывает из-под черной докторской мантии. Но самое странное, по-моему, то, что пьесой заинтересовался Иффланд. Иф-фланд, свободный каменщик.
- Здесь сам собою напрашивается вывод, что ему поручена главная роль,- проговорил Зандер.- Нашим принципам приходит конец, как только они вступают в конфликт с нашими страстями или тщеславием, тут уж им не устоять. Он хочет играть Лютера. Этим все сказано.
- Признаюсь, мне не по душе смотреть, как актер изображает Лютера.Или я захожу уж слишком далеко?
Вопрос был обращен к Альвенслебену.
- Слишком далеко? О нет, любезнейшая Виктуар, конечно, нет. Вы словно читаете мои мысли. Одно из самых ранних моих воспоминаний - как я сижу в деревенской церкви рядом со старым своим отцом, который подпевает всем псалмам. А слева возле алтаря висит наш Мартин Лютер в натуральную величину с Библией под мышкой, которую он придерживает правой рукой,- весьма схожий портрет,- и в упор глядит на меня. Смею сказать, что его серьезное и мужественное лицо в иное воскресенье воздействовало на меня сильнее, проникновеннее, чем проповедь нашего говоруна-пастора, у которого, правда, были такие же широкие скулы и такие же белые брыжжи, как у реформатора, но этим сходство и ограничивалось. И мне тоже не хочется, чтобы сей богом предпочтенный человек, по которому мы себя именуем, к которому подъемлем взор не иначе как с набожным благоговением, выходил из-за кулис или из двери в заднике. Даже если его будет играть Иффланд, хоть я и очень люблю Иффланда - и не только как актера, но и как человека твердых принципов и честных прусских убеждений.
- Pectus facit oratorem,- заметил Зандер, чем привел в восторг Виктуар. Бюлов же, не терпевший новых богов рядом с собою, откинулся на спинку стула и, поглаживая бородку, спросил:
- Вы не будете удивлены, если я останусь при особом мнении?
- Конечно, нет,- рассмеялся Зандер.
- Мне хотелось бы только уберечь себя от подозрений, будто этим особым мнением я набиваюсь в адвокаты поповствующему Цахариасу Вернеру, чьи мистическо-романтические тенденции мне глубоко противны… Я и вообще-то не адвокат.
- Даже не Лютеров? - иронически осведомился Шах.
- Даже не Лютеров!
- Его счастье, что он может обойтись без адвоката…
- Но надолго ли? - спросил Бюлов, вставая. - Верьте мне, господин фон Шах, он тоже не в чести, как и многое от него исходящее, и никакое заступничество мирских властей не поможет ему долго продержаться на поверхности.
- Я своими ушами слышал слова Наполеона об эпизоде «Пруссия»,- ответил Шах.- Может быть, наши новаторы, с господином фон Бюловом во главе, намерены осчастливить нас еще эпизодом «Лютер»?
- Да. Вы попали в точку. Только что не мы придумали эту серию эпизодов. Отдельному человеку не под силу создать таковые, их создает история. И при этом выясняется причудливая взаимосвязь между эпизодами «Пруссия» и «Лютер». Здесь уместно вспомнить о речении: «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты». Признаюсь, я считаю, что дни Пруссии сочтены, а «коли мантия упала, и герцогу не сносить головы». Распределение ролей в этом спектакле я предоставляю вам. Взаимосвязям между государством и церковью придается слишком мало значения, а ведь любое государство в известном смысле является государством церковным. Оно вступает в брак с церковью, и если этот союз оказывается счастливым, значит, они созданы друг для друга. В Пруссии это именно так. А почему? Потому что оба в равной мере худосочны и ограничены. Это малые величины, они должны взойти или зачахнуть в чем-то более значительном. И к тому же весьма скоро. Hannibal ante portas.
- Я было иначе понял вас,- отвечал Шах,- а именно, что граф Хаугвиц привез нам не гибель, а мир и спасенье.
- Так оно и есть. Но ему не под силу изменить нашу участь,- во всяком случае, на более долгий срок. Эта участь зовется - слияние с универсумом. Национальная позиция, так же как и религиозная, постепенно утрачивает свою жизнеспособность, и прежде всего это относится к прусской позиции и ее alter ego - лютеранству. Это величины выдуманные. Что они означают, спрашиваю я вас? Какие миссии выполняют? Взыскивают по векселям друг с друга, взаимно являют и цель и задание - вот и все. И это именуется всемирным назначением? Что дала Пруссия миру? Что я обнаруживаю, подводя итоги? Великанов-гвардейцев Фридриха-Вильгельма Первого, железный шомпол, косицу и ту странную мораль, что умудрилась изобрести сентенцию: «Я привязал его к яслям, почему же, спрашивается, он не жрал?»
- Ладно, ладно. Но Лютер…
- Существует легенда, что вместе с этим человеком из Виттенберга в мир явилась свобода; тупоумные историки внушали это северным немцам, покуда те не поверили. На самом же деле, что он принес с собой в мир? Нетерпимость, погоню за ведьмами, трезвость и скуку. Такой клей на века не клеит. Всемирной монархии теперь не хватает лишь последнего штриха: им, разумеется, станет всемирная церковь, ведь если с церковью взаимодействуют даже малые государства, то великие - тем паче. Я не стану смотреть театрального Лютера, потому что, искаженный господином Цахариасом Вернером, он меня раздражает, но отказываться его смотреть, потому что такое кощунство оскорбляет нравственные чувства, воля ваша - я этого понять не в силах.
- А мы, милый Бюлов,- перебила его хозяйка дома,- пойдем смотреть Иффланда, хотя кощунство и оскорбляет наши нравственные чувства. Виктуар права, и если у Иффланда тщеславие возобладало над принципами то у нас возобладает любопытство. Надеюсь, что вы, господин фон Шах, и вы, любезный Альвенслебен, будете нас сопровождать. Кстати, несколько песен, вставленных в пьесу, очень недурны. Мы вчера их получили. Виктуар, хорошо бы ты исполнила для нас одну из них.
- Я едва успела их проиграть.
- О, тогда я тем горячее прошу вас! - воскликнул Шах.- Салонная виртуозность для меня нестерпима. В искусстве мне всего милее такое вот поэтическое блуждание впотьмах.
Бюлов неприметно усмехнулся, казалось желая сказать: «Кому что дано». Но Шах уже подвел Виктуар к роялю, и под его аккомпанемент она запела:
Цветочная почка, ей спится теплей
Под снежным глубоким покровом.
Зима напевает: «Усни поскорей,
И крепни, и зрей!»
И, ласковым убаюкано словом,
Не плачет дитя, улыбаясь во сне.
А воздух уж запахом полон медовым,
И звонкие сестры парят в вышине.
Наступила пауза, и госпожа фон Карайон спросила:
- Итак, господин Зандер, каковы будут ваши критические замечания?
- Кажется, очень мило,- отвечал тот.- Хотя я этого не понимаю. Но послушаем еще. Почка, спящая под снегом, со временем, конечно, пробудится.
Весна наступает - и стало теплей,
Не спится под снежным покровом.
И май напевает: «Проснись поскорей,
И крепни, и зрей!»
Она забывает о неге и сне
И тянется к небу, к зефирам медовым,
Где звонкие братья парят в вышине.
аздавшиеся аплодисменты относились только к пению Виктуар и к композитору; когда же речь зашла о тексте, все решительно присоединились к еретическим воззрениям Зандера.
Только Бюлов молчал. У него, как у всех фрондеров, поглощенных мыслью об упадке государства, имелись свои слабые стороны, и одну из них задела эта песня. В небе, на которое наплывали облака, еще блестели две-три звезды, лунный серп стоял между ними, и Бюлов, глядя сквозь стекла высокой балконной двери, повторил:
Где звонкие братья парят в вышине.
Сам того не ведая, он был сыном своего времени, а следовательно, романтиком.
Виктуар пропела вторую и третью песни, но общее мнение осталось прежним. Засим гости разошлись, хотя час был еще не очень поздний.
Произведения
Критика
- Изображение дворянства в повести Теодора Фонтане «Поггенпулы»
- Принципы построения характера в романе Т. Фонтане «Шах фон Вутенов»
- Тема социального неравенства в романе Т. Фонтане «В лабиринте»
Поделиться