Опыт выявления авторской концепции бытия (Гуго фон Гофмансталь. Баллада внешней жизни)
Л. Н. Сорокина
Гуго фон Гофмансталь придавал большое значение «Балладе внешней жизни». Об этом свидетельствует, например, его письмо от 10 июня 1903 г., в котором он после длительных размышлений и тщательного отбора рекомендует ее среди немногих других своих стихотворений для печати в журнале «Blätter für die Kunst» Баллада, действительно, занимает особое место в лирическом наследии австрийского писателя. Она раскрывает своеобразие поэтики Гофмансталя, в произведениях которого «инструментовка стиха» не только придает словам музыкальное звучание, определенную эмоциональную окраску, но и сообщает им особое семантическое наполнение. Но главное — «Баллада внешней жизни», являющаяся ядром философских стихотворений Гофмансталя, в которых он размышляет о смысле и сути бытия («Вселенская тайна», «Иные, конечно...», «Бренность»), раскрывает свою концепцию мира.
Важное значение для понимания «Баллады внешней жизни» имеет слово вечер, что подчеркивается в стихотворении самим автором:
И все-таки о многом говорит тот, кто говорит «вечер»,
Слово, из которого струится глубокомыслие и печаль. (Подстрочный перевод)
Ключевое слово выделено синтаксически: оно взято в кавычки, хотя в том же произведении поэт порой «топчет синтаксис», что выражается в отсутствии знаков препинания между однородными членами предложения, несколько раз соединенными союзом и (und):
Und süße Früchte werden aus den herben
Und fallen nachts wie tote Vögel nieder)
Und liegen wenig Tage und verderben.
В тексте выделяется вся строка, содержащая слово вечер. «Баллада внешней жизни» написана терцинами, в которых рифмы идут в порядке аба бвб вгв гдг и т. д., т. е. в каждом трехстишии рифмуются первый и третий стихи, а второй «холостой» — с первым и третьим стихами следующей строфы. Исключение составляет лишь последняя (седьмая) строфа, в которой нарушается каноническая рифмовка. Слово вечер звучит во втором стихе этого терцета, и этот стих не рифмуется ни с каким другим, хотя, по альтернансу, должен рифмоваться с последней строкой, завершающей терцины и стоящей отдельно:
Was frommts, dergleichen viel gesehen haben?
Und dennoch sagt der viel, der «Abend» sagt,
Ein Wort, daraus Tiefsinn und Trauer rinnt
Wie schwerer Honig aus den hohlen Waben.
Нерифмованная строка обращает на себя внимание, заставляет вдуматься в ее смысл.
Значение слова вечер подчеркивает тот факт, что оно содержит в себе ответ на серию предшествующих вопросов. Композиционно стихотворение делится на две части. Первая из них, включающая четыре трехстишия, передает приметы «внешней жизни». Последующие два терцета представляют собой вопросы, суть которых сводится к следующему: что скрывается за внешним миром? Последняя строфа начинается с вопроса («Was frommts..?»), а затем дается ключ к искомому ответу — вечер. Прежде чем воспользоваться им, попытаемся понять, какой видит поэт окружающую его действительность. Название стихотворения не случайно. Видимый, ощущаемый им мир кажется Гофмансталю верхним слоем бытия, скрывающим Тайну. Проявлениями «внешней жизни» являются люди, селения, пруды, деревья, трава. И обо всем этом говорится в одном ритме, в одном эмоциональном ключе, чему способствует используемый поэтом полисиндетон. Многократное повторение и (und) подчеркивает мысль о бесконечном круговороте жизни: и растут дети, и умирают, и идут своими путями люди, и бегут вдаль. Идею вечной повторяемости явлений «внешней жизни» акцентирует аллитерация на w в первом стихе третьего терцета «Und immer weht der Wind, und immer wieder...», соединяющая слова «weht — Wind — wieder» (веет — ветер — снова), и повтор слова «immer» (все, всегда): «И все веет ветер, и все снова...».
Гофмансталь показывает многоликость, сложность внешнего мира, в котором соседствуют «веселье и усталость», «смех и смерть». Сладкие плоды вызревают из горечи, а тут и там разбросанные селения кажутся одновременно угрожающими и умирающими. Противоположные понятия связывает не только союз и, но и внутренняя рифма «Lachen — Erbleichen», аллитерация, например на d, t: «Und drohende, und totenhaft verdorrte...». В последнем случае «смысловую тесноту стихового ряда» (термин Ю. Тынянова) усиливает гармонизация гласных. Характерна пунктуация в финале процитированной выше строки, которой завершается рассказ о «внешней жизни»: многоточие, подразумевающее «и так далее». Картина внешнего мира остается незавершенной, точнее, ее можно было бы продолжить. А если вспомнить начало стихотворения с неожиданным союзом и: «И дети вырастают...», то создается впечатление, что выбранным поэтом фрагментам «внешней жизни» могли бы предшествовать другие. Таким образом, «внешняя жизнь» предстает в изображении Гофмансталя «бесконечно текущим континуумом».
Несмотря на многообразие проявлений «внешней жизни», Гофмансталь ощущает их единство, воспринимает «все вещи (Dinge), как братьев и детей одной крови». И прежде всего их объединяет то, что они — явления внешнего мира. Но есть еще один фактор, объединяющий детали «внешней жизни» в единое целое: все в жизни обречено на исчезновение. В открывающей балладу строфе поэт заостряет внимание на быстротечности человеческой жизни: дети вырастают и умирают. Быстроту этого процесса подчеркивает инверсия в первом стихе трехстишия. По правилам немецкой грамматики отделяемая приставка глагола должна стоять в конце предложения. У Гофмансталя читаем: «Und Kinder wachsen auf mit tiefen Augen». Перенос приставки auf к глаголу сообщает стиху динамичность. Во втором трехстишии речь идет о плодах, которые, едва успев созреть, падают на землю, «как мертвые птицы» («wie tote Vögel»).
В четвертом терцете выясняется, что на гибель обречены города и села:
«Und Straßen laufen durch das Gras, und Orte
Sind da und dort, voll Fackeln, Bäumen, Teichen,
Und drohende, und totenhaft verdorrte...»
Не случайно в стихотворении рифмуются слова: «sterben — herben — verderben» (умирать — гореть — гнить), «Worte — Orte — verdorrte» (слова — селения — засыхающие), «Teichen — gleichen — Erbleichen» (пруды — быть похожими — смерть). Рифма выделяет их в тексте, определяет константную доминанту «внешней жизни» — смерть.
Философски бесстрастное размышление о внешнем мире, его бренности прерывается в пятом терцете. «Взрывает» внешне плавное течение четырех первых трехстиший риторический вопрос: «Wozu sind diese aufgebaut?» (Зачем это создано?). Затем вопрос следует за вопросом: Почему земные явления не похожи друг на друга? Почему их так много? Что чередует их? Вопросы свидетельствуют о попытках Гофмансталя проникнуть за пределы «внешней жизни», понять, что управляет «смехом, плачем, смертью»: «Was wechselt Lachen, Weinen und Erbleichen?». Дважды повторяется вопрос: Какой прок от всего этого нам? («Was frommt das alles uns?»; Was frommts...»).
Разгадка, как было отмечено ранее, содержится в слове вечер (Abend). С понятием вечера связано представление о темноте. Меркнет дневной свет, наступают сумерки, а затем — темнота. Темнота — ключевое понятие символизма. Поэты-символисты (в том числе и Гофмансталь) верили в существование трансцендентной Тайны бытия. И они — «хранители тайны и веры» — пытались «в бездне вечерней» ловить, что «шепнет им Рок», понять то, «что смутно брезжило из тьмы». Подобное миропонимание объясняет значение слова «вечер» в «Балладе внешней жизни». Оно становится намеком на Тайну, призывом постичь непознанное, пока его окончательно не поглотил мрак наступающей после вечера ночи. Поэтому это слово «струит глубокомыслие» («Tiefsinn»).
Не случайна связь слов вечер (Abend) и глубокий (tief). Гофмансталь предостерегал от попыток в каждом слове, стихотворении искать лишь прямой смысл («eigentlichen Sinn»), Поэт сравнивал таких людей с обезьянами, которые, глядя в зеркало, пытаются лапами схватить за ним; тело. «Зерном и сутью всякой поэзии, — писал он, — является иносказательное выражение». Слово «tief» (в переносном значении — недоступный, скрытый в глубине) связано в представлении Гофмансталя с тем таинственным, загадочным, что скрывается за покровом внешнего мира. В статье «Поэт и жизнь» он писал о «глубинах бесконечности» («Tiefe der Unendlichkeit»), в стихотворении «Вселенская тайна» доказывал, что когда-то люди владели тайнами мирозданья и тогда все были «tief», что для Гофмансталя значит: могли проникать в глубину таинственного.
Обратимся вновь к первому стиху баллады: «Und Kinder wachsen auf mit tiefen Augen». Выражение «mit tiefen Augen» кажется на первый взгляд синонимом к слову «tiefäugig», состоящему из слов «tief» (глубокий) и «Aug» (глаз) и переводимому — «с глубоко сидящими глазами». Зная восприятие слова «tief» Гофмансталем, это выражение следует понимать иначе: тайна приоткрыта детям, они сохранили связь с глубинами Вселенной. Но дети прикасаются к Тайне скорее бессознательно, так как далее поэт констатирует, что они «ни о чем не знают» («von nichts wissen»). Люди утратили Тайну. Эта мысль наиболее отчетливо прозвучала в уже упоминавшемся стихотворении «Вселенская тайна» («Weltgeheimnis»), где поэт трижды обращается к важным для него идеям: идее Тайны, идее владения ею людьми и ее утраты. Слово вечер становится символом не только Тайны, но и слепоты людей, поэтому оно вызывает печаль (Trauer). Слово вечер «струит» печаль и потому, что подводит итог «внешней жизни». Вечер — конец дня, его угасание. У В. Даля читаем: «Вечер — пора между концом дня и началом ночи» w, у С. И. Ожегова: «Вечер — часть суток перед наступлением ночи, следующая после окончания дня». В переносном смысле вечер означает приближение конца, смерти всех явлений внешнего мира.
Гофмансталь использует в балладе Дантову строфу. Восприняв по-своему «Божественную комедию» великого итальянца, он хочет тем самым подчеркнуть, что многоликая жизнь со всеми ее разнообразными проявлениями, величием человека и его вечным одиночеством («...wir doch groß und ewig einsam sind», есть «божественная комедия». Но печаль поэта не безнадежна. Он мог бы сказать, что его печаль светла. Надежду вселяет человеческое слово. «Слово — ведь это все», — убеждал Гофмансталь. То, что утратили люди, «лежит в словах, внутри...». Однако человек не всегда вспоминает об этом. В третьем терцете «Баллады внешней жизни» отмечается, что «все снова мы слушаем и произносим много слов». Но они пусты, не наполнены таинственным содержанием. Обыденные слова, считает Гофмансталь, подобны ветру. Они — одно из проявлений «внешней жизни». Лишь слова поэта всегда выполняют свою изначальную функцию — намекают на Тайну, сохраняют связь с ней.
Из произведения в произведение Гофмансталь подчеркивает, что люди жили бы в беспросветной тьме и их жизнь не имела бы смысла, если бы не творческие личности — поэты, музыканты и художники:
«So lebten wir in dämmerurig dahin
Und unser leben hätte keinen sinn...
Die aber wie der meister sind, die gehen
Und Schönheit wird und sinn wohin sie sehen».
«Поэт понимает, — пишет Гофмансталь в статье «Поэт и жизнь», — что каждое из событий, явлений, вещей тысячами нитей связано с глубинами бесконечности». Поэтическое слово становится связующим звеном между «внешней жизнью» и никогда не постижимой до конца Тайной. Таким словом в «Балладе внешней жизни» является слово вечер, поэтому из него вытекают «глубокомыслие и печаль», как «из полых сот тяжелый мед». Последняя строка баллады «Wie schwerer Honig aus den hohlen Waben» свидетельствует о том, что не поэт придает словам особый смысл. И обыденные слова, и слова поэта — «польку соты». Во «Вселенской тайне» Гофмансталь подчеркивает: когда люди владели тайнами мирозданья, они вообще не нуждались в словах, все были тогда немы (stumm). Когда же обитатели Земли забыли дорогу познания, они «залепетали» (lallen — лепетать, бормотать, запинаться). Слова — эхо Тайны. И поэты помогают лишь услышать таинственный отзвук, так как им дано почувствовать то, что «сном витает среди нас». В этом и состоит значение поэтического слова.
«Баллада внешней жизни» тесными нитями связана со всем творчеством Гофмансталя. «Сконструированная» в ней модель мира объясняет его высказывание в статье «Поэт и жизнь» о том, что действительность — «огненный дым» («der feurige Rauch»), из которого выступают («hervortreten») явления. Окружающий поэта мир кажется ему «огненным дымом», так как, по его мнению, «внешняя жизнь», вторичная по отношению к Тайне (как дым по отношению к огню), скрывает, словно дымовая завеса, секреты Вселенной. Именно поэтому ветер в его «Ранней весне» гонит по аллеям «бледные тени» (blasse Schatten). Образ ветра, приносящего с собой «странные вещи» (seltsame Dinge), создает впечатление быстротечности и даже иллюзорности «внешней жизни». Та же мысль о ее хрупкости, непрочности звучит в стихотворении «Бренность». «Все скользит и течет мимо» («...alles gleitet und vorüberrinnt»), — утверждает в нем Гофмансталь.
Интересен выбор глагола: все, что происходит на земле, — «скользит» (gleitet). «Скользить» — значит не только «быстро и плавно, не задерживаясь ...двигаться», но и «двигаться по ... поверхности». Употребленный Гофмансталем глагол показывает, что и в «Бренности» он вереи своему взгляду на мир: «внешняя жизнь» вновь оказывается мимолетной, она — лишь первый пласт бытия, скользящий по поверхности Тайны.
По-иному прочитываются в стихотворении «Иные, конечно...» слова о сотканных и перемешанных в игре бытия судьбах, чья таинственная взаимосвязь обусловлена тем, что все они — проявления внешнего мира. Концепция «двухмерного» бытия («внешняя жизнь» — Тайна) проясняет смысл финальных строк этого произведения:
«Und mein Teil ist mehr als dieses Lebens Schlanke Flamme oder schmale Leier».
«Я» поэта, его «часть», его судьба значат больше, чем «стройное пламя или узкая лира» этой жизни (Leier — лира, шарманка), так как у него, знающего истинную цену слова, есть возможность постичь, как ткется «ковер жизни», что таится за внешними формами бытия. Следовательно, выявление в «Балладе внешней жизни» авторской концепции мира имеет важное значение. Как слово вечер служит ключом к балладе, так все произведение в целом помогает глубже понять смысл многих других творений Гуго фон Гофмансталя.
Л-ра: Формы раскрытия авторского сознания. – Воронеж, 1986. – С. 58-64.
Произведения
Критика
