Уве Йонсон. Две точки зрения
(Отрывок)
1.
Некто Б., молодой человек, однажды получил сразу много денег и купил спортивный автомобиль.
Он и раньше зарабатывал достаточно своими фотоснимками, которые в родном гольштейнском городке продавал местному отделению окружной газеты. Но тем не менее по-прежнему жил в меблирашке над залом городского кинотеатра, а ездил на машине старой модели, которой стукнуло уже десять лет, - теперь такие выпускались по пять тысяч штук ежедневно.
Потом ему удалось вторично продать фотографии, сделанные за последние два года: их напечатали в виде альбома, который «отцы города» при случае охотно дарили туристам, курортникам, отмечающим юбилей супружеским парам, покидающим свой пост бургомистрам, промышленным воротилам и так далее. Когда разошелся двухтысячный тираж, Б. понял, что может позволить себе купить новую машину, хотя и не последней модели.
К сожалению, эта выгодная для Б. сделка состоялась лишь потому, что он согласился не включать в альбом некоторые снимки, без прикрас показывавшие, как на самом деле живется в городе престарелым и нищим. После, бреясь по утрам, Б. еще долго поворачивал голову так, чтобы не встречаться глазами с собственным отражением в зеркале. Но когда запас визитных карточек у него иссяк, он решил использовать часть своих сбережений для подготовки нового альбома.
Он усердно припадал на колено, всячески изгибался, до боли напрягая поясницу, даже, если надо, ложился на живот и на спину, садился на корточки, поднимал камеру над головой - и все щелкал, щелкал фотоаппаратом. Старался заработать побольше.
А тут вдруг один иностранный спортивный автомобиль заблудился в лабиринте перегороженных - из-за летнего ремонта дорожных покрытий - улиц и перед самым шлюзом упал в воду. Молодой г-н Б., пока фотографировал, как спасают машину, разговорился с ее владельцем. Тот был бы рад и за меньшую, чем ему предложили, сумму избавиться от злосчастной машины и покинуть негостеприимный город. Б. показал ему выписку из банковского счета, выторговал скидку, соответствующую цене неизбежного ремонта, и в конце концов, выложив свои сбережения за последние пять лет, стал хозяином мокрого красного «понтона», выуженного подъемным краном из грязной воды. Суеверным Б. себя не считал.
Чтобы привести машину в порядок, пришлось ограничить свои расходы и в ближайшие месяцы, но зато другой такой красавицы не было во всей округе. К тому же знакомые стали поговаривать об умении Б. вести деловые переговоры, и он, воспользовавшись этим, при первом же удобном случае повысил цену на свои фотографии. Теперь он мог безо всяких сожалений подарить старую колымагу подружке, с которой расстался в прошлом январе из-за другой девушки.
В первую ночь, когда во дворе кинотеатра воцарилась его новая, отремонтированная и чистая машина, Б. не сомкнул глаз. Дело было в июле. Каждый третий день он мыл машину, протирал кожаные сиденья, до блеска надраивал лакированные части. Даже в самые сухие, пыльные дни его прыгучее сокровище выглядело так, словно стоит за стеклом витрины. Он был благодарен мальчишкам, которые, разинув рты, толпились вокруг, и в награду катал их по Рыночной площади.
Он, правда, ощущал некоторую неловкость, когда ездил в своей машине, чтобы заснять церемонию закладки первого камня, или пожар в овине, или дорожное происшествие, да и владельцу газеты не хотелось, чтобы кто-то подумал, будто в редакции зашибают бешеные деньги. Б. же казалось, что с такой машиной легче обзавестись подружкой, и одну девушку он едва не спросил, чтó думает об этом она. Хотел спросить, но забыл из-за рева мотора на трехполосной улице, по которой он проезжал каждый вечер, полагая, что для мотора это полезно.
С машиной он, можно сказать, не расставался, как другие - с наручными часами, без нее он теперь просто не мог существовать. Мягкое щелканье дверных замков, эмблема престижной фабрики в виде колеса со спицами, привычный вид яркого красного пятна в сером провале двора стали неотъемлемой частью его жизни. Порой он не мог удержаться и подходил к окну, просто чтобы взглянуть на машину. В августе 1961-го ему исполнилось двадцать пять.
Но, увы, в том же августе машина у него пропала. Он приехал на несколько дней в Западный Берлин и, когда на второе утро, даже не помывшись толком, подошел к окну, перегнулся над подоконником - потный, голый до пояса, полноватый - и посмотрел на улицу, парковочная площадка перед отелем, еще освещенная жиденьким светом неоновых трубок, была пуста. Только на грязном асфальте поблескивала капля машинного масла. И тут, в чужом городе, полном грузовиков и светофоров, широких улиц и спешащих по ним людей, в трепетном свете раннего утра, его охватило чувство огромной утраты.
2.
Медицинская сестра Д. успела лишь недолго проработать в одной из крупных клиник Восточного Берлина, когда руководство предложило ей место в общежитии для сотрудников. Зеленоватый свет, проникавший из сада, затемнял лицо сидевшего за столом, спиной к окну, мужчины, предложение поселиться в комнате на двоих было поощрением, но стоявшая перед начальником Д. молчала.
Она мешкала с ответом, чтобы выиграть время, но тут увидела, как кадровик внимательно всматривается в ее лицо и в фотографию на анкете, и начала говорить, намеренно подстраиваясь под собеседника, - как могла бы говорить светловолосая, неиспорченная, заслуживающая доверия молоденькая девушка. Вся эта сцена напомнила ей школьные годы.
Предложение она отклонила. Изобразила из себя скромницу, сослалась на привязанность к родным, из-за которой готова каждый день тратить два часа на дорогу из Потсдама и обратно, сказала, что уступает эту честь и предложенное место сестрам, работающим в больнице дольше нее. Она едва удержалась, чтобы не сделать книксен.
Ее спросили:
- Пока поезд идет через Западный Берлин, вы никогда не выходите на остановке? Ну, любопытства ради? Или по другой причине?
Этот вопрос лишил ее прежней уверенности. Ей не хотелось перебираться в общежитие только из-за того, что кто-то из ее коллег освободил место, эмигрировав в Западный Берлин. Она не нуждалась в поощрениях за послушание и старательность - качества, которые ценили старшие сестры. Вид на жительство в Восточном Берлине она надеялась получить другим путем. Жизнь в сестринском флигеле ее не устраивала - там тебя в любой момент могли вызвать на сверхурочную работу или на какое-нибудь собрание. Кроме того, она не хотела, чтобы вахтер видел всех приходивших к ней приятелей.
Она улыбнулась сияющей улыбкой и ответила, на этот раз более «взрослым» тоном:
- Да нет, давно уже не выхожу.
Правда, из-за смущения стиснула руки. И злилась на себя за этот нелепый жест еще долго после того, как разговор закончился и ее отпустили в отделение.
Мать ее думала, что она снимает комнату вместе с одной из подруг, и расспросами не докучала. Мать жила одна - дети давно разлетелись, - и была глубоко разочарована тем, что ее дочь не уехала из Восточногерманского государства, отказавшего ей - дочери - в праве на обучение в старших классах и на получение высшего медицинского образования. Дочка наверняка могла бы добиться большего, чем просто быть медсестрой. Но именно с нею мать иногда переругивалась на кухне, братьям же, когда те играли в скат, просто надоедала нескончаемыми вопросами по поводу их самочувствия или дырявого белья, а потом сама же бегала для них за пивом. Д. редко ездила к матери в Потсдам.
Она тайком сняла комнату в Восточном Берлине, на северной окраине города, у одной хромой вдовы. Обходилось это, конечно, дороже, чем проживание в общежитии при клинике. Но зато неприглядная серая комната с захватанной пальцами мебелью означала для нее первую попытку наконец-то пожить самостоятельно - после школы и родительского дома.
Вдобавок ей нужен был адрес, по которому она могла бы получать письма из Западной Германии, от молодого человека, с которым в январе у нее завязались отношения: любовь не любовь, связь не связь, недельное знакомство - подходящее слово не приходило в голову. В конце той недели она нарочно задержала своего приятеля до полуночи, не дала ему уехать в Западный Берлин: чтобы посмотреть, сильно ли он боится неприятностей из-за просроченного пропуска. О неприятностях он, конечно, упомянул, но при этом сказал что-то - нелепое - про свою к ней любовь. Ей, помимо прочего, хотелось тогда посмотреть, способна ли она первой сделать решающий шаг. В следующий раз молодой человек объявился лишь в марте, она его уже не ждала.
После разговора насчет сестринского общежития Д. на работе нарочно стала демонстрировать равнодушие к служебным обязанностям и даже непокорность - и все ради того, чтобы ее личная переписка не контролировалась больничной администрацией, чтобы по вечерам она могла оставаться одна в темной, выходящей на двор комнате, пусть даже летний воздух в тех местах, где еще сохранялись с войны обгоревшие руины, казался каким-то затхлым. Она иногда ходила на танцы, но больше любила в свободное время просто сидеть дома, потому что уставала и потому что у нее было ощущение, что ей о многом надо подумать. Скоро ей исполнится двадцать один год.
Каждый раз, заперев за собой дверь комнаты, о существовании которой никто не знал, она испытывала нечто похожее на гордость. У нее ведь было что защищать, и кое-что в этом плане ей уже удалось.
3.
Приехав в Западный Берлин на дорогой спортивной машине, турист Б. ощущал себя совсем по-другому, чем в прежние свои приезды, - и даже не горбился теперь за баранкой. Он полагал, что по праву занимает место в зажатом между рядами домов потоке машин, сражающихся за свободное пространство; он лихо тормозил перед пешеходами, уже не боялся запутаться в незнакомых районах. Зайдя в пивную, не оставлял ключ зажигания в кармане брюк, а сразу выкладывал на стол, на обозрение всем желающим; потом, снова выйдя на улицу, радовался тому, что возле его экзотичной машины собралась кучка зевак, с удивлением разглядывающих нездешний номер. Он со спокойной самоуверенностью садился в кабину, бросая на них через плечо равнодушный взгляд. Ему казалось, что он надежно защищен от прохожих, сколь ни наивны были такие мысли применительно к столичным жителям; а вечером, уже возле отеля, он с удовольствием смотрел через автомобильное стекло на ярко освещенную улицу, рассчитывая в скором времени получше узнать этот город, который так ему нравился. На второй день своего пребывания в Берлине Б., хорошо отдохнувший ночью, проснулся с намерением задержаться здесь дольше, чем планировалось. Пропаже машины он поначалу не придал особого значения, списав ее на нравы большого города, но за завтраком кусок уже не лез ему в горло. На вторую половину дня у него была назначена встреча на углу одной из восточноберлинских улиц, и теперь он ломал себе голову над тем, как добраться туда без машины. Он чувствовал спазмы в желудке, в горле саднило, перед глазами расползалась черная муть. Ощущение утраты угнетало его.
На стоянке перед отелем он убедился, что его красное сокровище кто-то искусно вывел через узкий проход между другими машинами. Б. вспомнил о противоугонном устройстве, которое якобы гарантировало защиту, - и от одной этой мысли чуть было не зарыдал в голос. Он вышел на проезжую часть и остановился лицом к своему окну и ко входу в отель, уже начиная понимать, как сумели похитить его собственность. Когда проезжавшее мимо такси сбросило скорость, Б. поднял руку, сел, спросил у водителя, где здесь ближайшая фирма проката, и достал сигарету. Водителя очень привлекала возможность заполучить интересного собеседника. Об этом нетрудно было догадаться по взглядам, которые он время от времени бросал на Б., и по руке, расслабленно лежавшей на пустом переднем сиденье. Угрюмый молодой человек с закушенной нижней губой особой симпатии не вызывал, и потому водитель не повез его сразу в ту прокатную фирму, где выбор был получше. Не предупредил он пассажира и о том, что все фирмы в тот день закрывались рано: пусть себе курит и сам выкручивается, раз даже не предложил сигарету. Когда же Б. наконец снизошел до вопросов и попытался завязать разговор, времени было без малого двенадцать. Счетчик показывал сумму, которой, как с раздражением подумал Б., хватило бы, чтобы заполнить горючим бак собственного - утраченного - автомобиля. Но даже и в этой ситуации Б. предпочел винить во всем западноберлинские обстоятельства, а не задуматься над своей непрактичностью, из-за которой в конце концов был вынужден взять напрокат первое, что ему предложили: какую-то разболтанную колымагу, да еще сроком до конца недели. К тому времени, когда сделка была оформлена и он уже снова стоял на улице, перед старомодной витриной, закругленной сверху, его шерстяная рубашка насквозь пропиталась пóтом, а влажные пальцы оставляли пятна на карте города.
Таксист, не ожидавший от неприветливого пассажира столь щедрых чаевых, удивленно посмотрел ему вслед, поверх бумажника. А сам Б. решил пропустить кружечку пива - прямо на тротуаре перед пивным киоском, - чтобы хоть как-то оттянуть предстоящую встречу. Он с неудовольствием наморщил лоб, когда девушка, на которую он в задумчивости уставился, вдруг подсела к нему и начала горячо убеждать, что они уже встречались. Не ее брови над черными очками и не губы, а только движение руки, заправившей за ухо прядь волос, заставило его вспомнить давнюю пьяную ночь и кабинку лифта, в котором он ездил с этой девушкой вверх-вниз, зажав ее в угол, и не глядя нажимал кнопки. Он заказал ей что-то и назвал по имени.
Они договорились вместе поужинать. Она пообещала, поскольку лучше здесь ориентировалась, сперва проводить его к одному из контрольных пунктов. Но она видела здешние улицы только из окна автобуса, да и то не все, а потому они долго блуждали на машине по жаре; в неподвижном горячем воздухе не было ни единого дуновения ветерка. Когда же они наконец отыскали контрольный пункт, оказалось, что он предназначен исключительно для иностранцев. Перед другим, южным контрольным пунктом - для западных немцев - скопилось такое количество машин, что Б. не решился выстаивать эту очередь. На пути к третьему, северному контрольному пункту он уже почти не разговаривал с девушкой, почти не разжимал губ и только пытался сообразить, в каком месяце он познакомился с ней, а в каком - с Д. (или, может, с обеими - в одном и том же). Он часто представлял себе, как в Восточном Берлине Д. из-за новой машины сперва не узнает его, двинется по тротуару, а он будет медленно ехать рядом, заглядывая ей в лицо. И вот теперь он сидит в этом разболтанном драндулете, не способном произвести впечатление даже на девушку из Восточного Берлина. Между тем другая девушка, с ним рядом, заметила, что он бросает рассеянные взгляды на ее выглядывающее из-под юбки голое колено, заметила и движения его кадыка над несвежим воротничком рубашки. После долгого молчания она спросила, с кем же он договорился встретиться, и поскольку он был уже почти у цели, он так прямо и сказал ей: «Хочу повидаться с подружкой». Возле какой-то пивной, уже у самой границы, он, перегнувшись через колени девушки, распахнул дверцу и даже не глянул вслед недавней спутнице.
Он медленно ехал по железнодорожному мосту, стараясь привести в порядок свои мысли. Первые восточногерманские патрульные стояли посередине, перегораживая пустой рельсовый путь. Они пропустили его ко второй контрольной цепи. Но там его отослали назад, поскольку взятая напрокат машина не значилась в реестре западногерманских машин. Никаких объяснений пограничники слушать не хотели, понуро стояли и в ответ на все просьбы лишь указывали пальцем, где ему развернуться. Из-за усталого вида солдат, терпеливо и безучастно исполнявших свою работу, Б. даже не рассердился на них, а, скорее, растерялся: все они, казалось, знали что-то такое, что положено было бы знать и ему. Именно по этой причине он не стал спрашивать совета у патрульных на западноберлинской стороне, а поехал обратно по пустой улице, почти ничего не видя из-за слепящего солнца, из-за случившегося с ним несчастья.
Давешняя девушка, которая дожидалась под навесом возле пивной и встретила его дружелюбным взглядом, тем не менее не забыла про «подружку» в Восточном Берлине и не сказала Б., что он мог бы попасть в другую часть города, воспользовавшись электричкой или перейдя этот самый мост по пешеходной дорожке. Правда, пешком он бы все равно не пошел. Да и поздно было - на свидание он опоздал. Тем не менее ощущение вины мучило их обоих, разговор не клеился, и в конце концов Б. просто попросил эту куклу вернуть в пункт проката взятую им машину. О совместном ужине речи больше не было, все их знакомство завершилось застывшей улыбкой Б., довольного уже тем, что дело обошлось без скандала.
По дороге в отель Б. ни о чем не спрашивал шофера, так как не хотел, чтобы его приняли за невежду-провинциала. Шофер разглядывал своего пассажира в зеркальце, когда начал делать первый объезд, и, включая блинкер, совершенно упустил из виду, что будет еще и второй. Длинные послеполуденные тени на шоссе, многорядное движение немного успокоили Б. Он окликнул стоявшего у края тротуара полицейского и спросил, как проще всего попасть в Восточный Берлин. Полицейский задумался, осклабился, поглядел на свои ботинки, сдвинул фуражку на затылок… - возможно, он сам здесь плохо ориентировался и таким способом давал это понять. Но Б. подумал, что представителю власти заданный вопрос показался подозрительным.
В холле отеля он попросил разрешения воспользоваться телефоном. И стал обзванивать полицейские участки, чтобы сделать заявление об угоне машины, которую описывал - с излишней горячностью - как чрезвычайно ценную. Потом попытался набрать один восточноберлинский номер, но уже после первых цифр услышал сигнал «занято». Разозлившись, он стукнул кулаком по телефонному аппарату. Хозяйка, стоявшая возле полочек для корреспонденции, подняла на него глаза.
- Жарко сегодня, - сказала она, словно извиняясь.
Б. поспешно втянул в легкие воздух, но как быть дальше, не знал. Ему захотелось поскорее покинуть этот город. Он уплатил по счету и, сутулясь, вышел на улицу под чужое клонившееся к закату солнце.
До позднего вечера он ждал в аэропорту свободного места на какой-нибудь гамбургский рейс. О том, чтоб вернуться на машине, он и думать не мог - когда он ехал сюда, восточногерманские пограничники через каждые пятьдесят метров останавливали его и заглядывали в бардачок, не объясняя, чего им от него надо; возможно, эти три солдата - они были моложе него - просто хотели поразвлечься, но так или иначе вторично подвергаться унизительному досмотру он не желал. Хотя воздушных перелетов побаивался. На сорок пять минут - столько длился полет до Гамбурга - он впервые в жизни поднялся над землей, и все происходящее казалось ему не вполне реальным. Он уже не понимал, почему так поспешно сорвался с места. Денег ему хватило бы и для более длительного пребывания в Берлине, у него там остались дела - например, он так и не повидался с Д. Уехал он просто под влиянием настроения. Он не помнил, чтобы когда-нибудь поступал столь же необдуманно - разве что в детстве. Он нервничал, думая обо всем этом, и, не доверяя себе, старался следить за логикой своих рассуждений.
Когда пассажиры уже покидали самолет, Б. вдруг увидел себя как бы со стороны - увидел такого Б., какого раньше не знал: этот самый Б. перед посадкой упорно, до посинения, отказывался предъявить полицейскому свои документы. А потом вдруг повысил голос и стал городить какую-то чушь. Мол, насколько ему известно, нет такого закона, который запрещал бы гражданам Западной Германии передвигаться по собственной стране без документов. В ответ на сделанное ему замечание он заговорил еще громче, раскричался, ударил кулаком по столу - и в конце концов полицейский, пожав плечами, пропустил его. Его окружила толпа людей, которым уже неоднократно доводилось предъявлять документы, и хотя из очереди в его адрес прозвучало немало возмущенных возгласов, в памяти у него запечатлелось лишь множество немых лиц. Позже он с неприятным чувством вспоминал, что после той безобразной сцены без тени стыда прошествовал к самолету - бодрый и, можно сказать, вполне довольный собой.
В Гамбург он уже много лет ездил только на машине и потому теперь плохо соображал, как добраться до дому. Светящаяся башня автовокзала напомнила ему о неудачном визите в западноберлинскую автопрокатную фирму, и сколько-то времени он в нерешительности стоял посреди заполненной людьми привокзальной площади, между двумя зазывавшими покупателей продавцами газет. Домой он попал лишь заполночь: ехал с несколькими пересадками, потому что не хотел никого ни о чем спрашивать и выбирал не самые удобные маршруты. В полутемном вагоне электрички он плохо воспринимал окружающее, пребывал в состоянии апатии, напоминавшем сонное забытье. Вместе с ним ехали дети, возвращавшиеся с каникул, туристы выходного дня, старики, наведывавшиеся в город за покупками, - он их не замечал. В его сознании возник образ девушки, с которой он собирался встретиться в Восточном Берлине. Ее лицо то стояло перед ним неподвижно, то исчезало, словно он перелистывал страницы фотоальбома, а после снова возвращался к его началу: лицо расплывалось на крупнозернистом фоне, как будто негатив снимка был не вполне качественным. Добравшись до дома и поднявшись по чугунной лестнице, Б. еще помешкал перед темной дверью, обернувшись, бросил взгляд на освещенные коньки крыш вдоль Хауптштрассе, на скомканные ветром облака, и ему в голову пришла абсурдная мысль, что, если он забудет о своих неприятностях, они просто исчезнут и все будет как прежде. Наутро он удивился, что ночью вообще смог заснуть.
Сразу же, в первой половине дня, он отправился в аптеку на Рыночной площади и спросил, не возьмут ли его опять на работу в фотоотдел. Хозяин был не прочь снова обзавестись помощником, но, поскольку Б. уже однажды подвел его, уйдя на вольные хлеба, поставил ему условие: не только фотографировать, но и стоять за прилавком. Б. эта воспитательная мера не понравилась, но выбора у него не было: он нуждался в дополнительном заработке. Кроме того, в свое время они с хозяином вроде находили общий язык. В первые дни Б., конечно, привыкал ко всему этому с трудом: проявлять метр за метром любительские пленки, без конца видеть голых или одетых людей на пляжных фотографиях - в висках у него стучало при мысли, что именно такой работой придется зарабатывать деньги на новую машину. Его раздражало и зависимое положение - ведь он уже превратил половину комнатки над кинотеатром в собственное фотоателье. Теперь же, чтобы подготовить фоторепортаж для газеты, он долго бродил по городу, а за город выезжал только вместе с полицейскими, или со знакомыми, или на автобусе - и все не мог забыть то ощущение, которое испытывал, когда утраченная ныне машина вжимала его в спинку сиденья. Его знакомые - во время таких поездок, или когда он завтракал в кафе при кинотеатре и заводил разговор с официанткой, или когда стоял за прилавком в аптеке - не замечали в нем никаких перемен. Он и в самом деле старался казаться уравновешенным, услужливым, внимательным - но лишь потому, что нуждался в дружелюбном слове, улыбке, утешении, подтверждении того, что жизнь его якобы вошла в привычную колею.
Ему удалось пристроить в газете - без предварительного заказа - одну из своих фотографий Стены, разделившей Берлин на две части. Когда снимок напечатали, разглядеть на нем можно было только составленную из больших квадратов плоскость, а внизу - деревянные столбы и колючую проволоку; Б., собственно, имел в виду совсем не это. Если бы он сам мог выбрать что-то из своих обширных запасов, то предпочел бы тот снимок, на котором видна поверхность одного-единственного камня, обрамленная швами с искрошившимся строительным раствором и запечатленная с такой четкостью, что у всякого, кто ее рассматривал, в кончиках пальцев возникал зуд. Но Б. не решился предлагать этот снимок в редакции: опасался, что ему придется объяснять, в чем тут дело, а кроме того, не хотел, чтобы потом, за его спиной, над ним потешались. Гонорар, пусть и небольшой, полученный за другой снимок, вызвал у него ощущение неловкости, и он, к удивлению кассира, сразу же внес эти деньги на свой банковский счет.
В городе были люди, которые знали Б. еще со школьной поры, или со времени его службы в армии, или с того времени, когда он только начинал сотрудничать с местной газетой; они привыкли быть более или менее в курсе его дел, но теперь, если спрашивали у него, куда подевалась эта экстравагантная машина, получали только короткие, скупые ответы. Мол, он отдал ее приятелю и все никак не соберется забрать… Ложь его тяготила, она могла выйти наружу; но ему не хватало духу рассказывать о несработавшем противоугонном устройстве и о зияющей пустоте на стоянке перед отелем, не хотелось даже думать об этом. В постигшей его неудаче ему виделось что-то постыдное. Казалось, он проявил незрелость, несостоятельность, попав в большой город, полный опасностей, о чем предупреждали его школьные учебники и газеты, - и Б. все больше стыдился, что не выдержал этого испытания. Проходя как-то мимо столиков, выставленных перед погребком ратуши, он заметил своих знакомых, которые тихо посмеивались, а потом разразились напугавшим его общим хохотом. На самом деле их смех относился не к нему. Но они удивились, что Долговязый - со взмокшим от пота лбом, не по погоде вырядившийся в куртку без воротничка - не поздоровался, когда поравнялся с ними; он и вообще в последнее время изменился, давно не показывался на людях с подружками… Служащий страховой компании тут же сообщил приятелям, что молодой г-н Б. даже не удосужился, когда ставил машину на учет, застраховать ее от угона, и теперь все заговорили об этой странной истории, вроде бы случившейся с Б. где-то в другом городе. Их забавляло, что он так невовремя подарил старую машину бывшей подружке. Владелец аптеки, хотя и сочувствовал Б., поддержал веселившуюся компанию, заказав всем еще по кружке пива и как бы невзначай заметив, что такому молодому человеку невредно немножко походить пешком - если не будет задаваться, глядишь, его и шнапсом угостят.
Город, словно птичье гнездо, мирно лежал у подножья островерхой церкви. Но ни тысячекратно виденные старинные фронтоны на Хауптштрассе, ни мощенная булыжником Рыночная площадь, ни запах типографской краски во дворе редакции, ни даже воспоминание о том, как много лет назад он умудрился переспать с одной девушкой в заросшем крапивой саду - ничто из этих привычных впечатлений больше не доставляло Б. удовольствия, не утешало его. Расходившиеся от города дороги нежились в тени деревьев, как в прежние добрые времена; по вечерам, как и прошлым летом, возвращались автобусы с людьми, ездившими купаться на побережье, но Б. уже не радовало, как обычно в летнее время, что он никуда не уехал, а остался дома. Окраинные улицы города незаметно переходили в тропинки и, петляя между садовыми участками, убегали в поля, где искали уединения влюбленные парочки; у моря, ночью, фары припаркованных машин мигали в такт сотрясавшимся кабинам, и случайный прохожий старался побыстрее пройти мимо. Б. и в самом деле был одинок, но теперь привык думать, что одинок по чьей-то вине. Он чувствовал себя так, будто ему нанесли оскорбление, заперев его девушку в Восточном Берлине, у него имелись личные основания для ненависти ко всякого рода запретным зонам, минным полям, патрулям, заграждениям, ослепительному свету прожекторов, колючей проволоке, Стене, предупреждениям о возможности выстрела, об уголовной ответственности за попытку перехода границы. Такого рода неприятностей у него в жизни еще не было. Конечно, он всегда сочувствовал Д., старался заботиться о ней; даже принимал ее сторону, если дело доходило до споров с ее родственниками. Но теперь он впервые по-настоящему тревожился за нее. Разговоры с одноклассниками, а отчасти и фильмы настроили его на то, что признание в любви обязывает хранить верность - по крайней мере, до тех пор, пока любящие не разойдутся из-за какой-нибудь ссоры. Ссоры с Д. у него случались, но после он обычно писал ей глупые письма о том, как любит ее. Теперь же, когда Д. по воле своего государства оказалась в такой безвыходной ситуации, Б. пугало некое обязательство, которое он вроде бы взял на себя, даже не успев его толком обдумать.
Потому-то он и подавлял желание снова увидеться с Д. Чуждая ему власть, собственно, не лишила его возможности приехать к ней - он мог бы, потратив всего полдня на поездку через Восточную Германию, потом на пограничном контрольно-пропускном пункте получить разрешение на въезд в Восточный Берлин. Но ему не хотелось встречаться со своей подругой там, потому что вскоре им все равно пришлось бы расстаться, она даже не могла бы его проводить, и оттого в такой встрече ему мерещилось что-то, напоминающее визит к безнадежному больному. Не мог он себе позволить и неоправданный перерыв в работе, потому что надо было зарабатывать деньги - никаких утешительных известий о пропавшей машине он ведь так и не получил. В газетах между тем стали появляться первые сообщения о неудачных попытках бегства из Восточного Берлина, фотографии убитых; кое-кому, впрочем, посчастливилось прорваться, но никаких подробностей Б. не знал. Его мучило воспоминание о том, как в последний раз, уже перед самым возвращением на Запад, он обнял Д., хотя прежде только дотрагивался до ее плеча или пожимал руку, - он боялся, что она могла истолковать этот его порыв как обещание большего. Проявляя фотопленку в темной лаборатории, он думал о том, как бы встретиться с Д. где-нибудь в таком месте, которое было бы одинаково доступно для них обоих и не потребовало бы от него излишних расходов. Больше всего его устроил бы тот западноберлинский отель, где они когда-то уже назначали свидание. Окна отеля выходили во двор.
Не очень понимая, зачем он это делает, Б. все-таки попытался связаться с Д. Ее служебный телефон в Восточном Берлине отыскался на мартовской бензиновой карточке. После нескольких неудачных попыток Б. соединили с этим номером, но и потом ему долго не удавалось прорваться через коммутатор в отделение, где работала Д., - пока наконец равнодушный женский голос в трубке, словно внезапно проснувшись, не сообщил ему, что частные звонки из Западной Германии не принимаются. Повысив голос, Б. долго требовал объяснений, но не хотел просить, унижаться, потому что разговаривал из торгового помещения аптеки. Он не сразу вспомнил, что дверь распахнута на улицу, и не мог понять, давно ли ждет его подошедший к прилавку покупатель; положив трубку, он, как бы извиняясь, пожал плечами и посмотрел посетителю в лицо. Тот не возмущался - только был удивлен, что продавец, не удосужившийся даже застегнуть халат, в присутствии клиента так долго занимается личными делами. Б. извинился, в надежде услышать в ответ доброе слово, но покупатель уже с головой ушел в изучение ассортимента гребенок и решительно не желал утешать Б., измученного трехчасовым ожиданием так и не состоявшегося разговора. После работы Б. купил пластинку с песней, под которую любила танцевать Д., и отнес ее на почту. Но спустя несколько дней он обнаружил уже отосланный пакет на коврике перед своей дверью: пакет был проштемпелеван, а внутрь вложен печатный текст: мол, власти того государства, где проживает Д., не разрешают пересылку пластинок, а посему - исключительно из любезности - возвращают бандероль отправителю. Б., не разворачивая, сунул пластинку в нижний ящик стола, туда, где у него хранились фотографии Д., рассматривать которые ему сейчас не хотелось. Теперь он каждый раз, когда разносили дневную почту, сбегал к почтовому ящику и, хотя уже с середины чугунной лестницы видел, что там ничего нет, все же спускался еще на три ступеньки, после чего так же быстро - опасаясь, что его могут увидеть, - возвращался к себе, будто забыл о каком-то безотлагательном деле, а потом, погрузившись в раздумья, долго сидел за обеденным столом, и голова у него клонилась от выпитого пива.
Он еще раз попытал счастья с восточноберлинским телефонным номером, но теперь все закончилось быстро: на почтамте у него просто не приняли заказ. Впоследствии он не понимал, как мог надеяться, что его соединят, или зачем просил близкого друга, чтобы тот предоставил ему свой телефон и свою квартиру с вечера до полуночи, словно он, Б., собирался проговорить с любимой целый вечер. Он изучил все восточногерманские инструкции насчет посылок, положил в пакет кое-какие мелочи, которых в Восточной Германии не водилось, не написал ни одного лишнего слова и даже в последний момент вытащил пару чулок, из-за которых, собственно, и вздумал отправить посылку. Точнее, не из-за них, а из-за той ямочки под коленкой у Д., которую он углядел, когда его подруга сидела, положив ногу на ногу. И все же он явно что-то упустил из виду, а в результате правительство страны, где жила Д., видимо, конфисковало посылку, потому что Д. в своем ответном письме ни единым словом ее не упомянула.
В этом письме она просила его больше ей не писать. Тон был серьезным, без каких-либо намеков на известные им одним обстоятельства, послание будто предназначалось для чужих глаз.
Б. обнаружил конверт утром, после завтрака, когда случайно с нижних ступенек глянул вверх на свою лестничную площадку, и сразу помчался на двор, а оттуда - на зады старого кладбища, чтобы никто не помешал ему прочесть письмо. На конверте стоял только его адрес, обратного адреса не было, но Б. надеялся, что узнает почерк Д., потому что однажды она записала ему свой телефонный номер. Уже с первого взгляда все сомнения рассеялись: его трудное имя было написано без ошибок, а внизу стояла ее подпись. Он не понимал, почему она требует прекращения переписки: с тех пор, как границу перекрыли, он и так не писал ей - не мог собраться с мыслями. Собор отбрасывал холодную тень. Туристы, которые осматривали местные памятники, отмеченные в их путеводителях звездочками, и то и дело сверялись с экспонометрами из-за мерцания горячего воздуха над знаменитыми крепостными стенами, с удивлением косились на молодого человека; он бежал вдоль могильных плит, но почему-то прочь от достопримечательностей, хотя фотокамера у него имелась. Перед самым почтамтом Б. остановил гамбургский автобус, уговорил водителя немножко подождать, в банке буквально вырвал деньги из рук кассира, помчался вслед за уже тронувшимся автобусом и на ходу успел-таки в него вскочить. Он не обращал внимания ни на колосящиеся поля, покато спускавшиеся к морю, ни на отливающее каменным блеском небо, ни на запах спелого зерна, которым веяло с открытых грузовиков. А лишь беззвучно чертыхался по поводу узкого шоссе, где сейчас, в пору курортного оживления и сбора урожая, длинному автобусу приходилось то и дело замедлять ход, и ломал голову над одним намеком в письме из Восточного Берлина. Сообщения в газетах и те сведения, которые он когда-то получил на армейских занятиях по политграмоте, наводили на мысль, что из-за его писем Д. могла попасть под полицейский надзор или что она боялась каких-то других неприятностей, - но все равно Б. не понимал, куда и зачем он едет. От прикосновения вспотевших ладоней конверт начал расползаться у него в руках, следы карандаша на дешевой бумаге поблекли; на первой же остановке Б., ничего лучшего не придумав, купил в пляжном киоске, перед которым толпились полуголые курортники, прозрачную папку, вернулся в автобус и стал усердно засовывать помятый конверт в гладкую пластиковую оболочку; потом сидел, обратив невидящий взгляд к переливчатому неспокойному морю, прикусив губу, - так что ни одна из влезавших в автобус старшеклассниц в тесно облегающих платьицах даже и не подумала к нему подсесть, его соседкой оказалась старая крестьянка в силезском национальном костюме и черном платке. На коленях она держала картонную коробку с цыплятами, а девчонки, те протискивались к заднему сиденью; он часто оборачивался, но видел только белокурые лохмы, ничуть не напоминающие волосы Д. По дороге к аэропорту Б. силился придумать хоть какое-нибудь оправдание для своей неожиданной поездки - и все подгонял, подгонял таксиста. Под косыми струями дождя, бушевавшего над летным полем, уже перед самым самолетом, он вдруг замер на ходу, пораженный одной мыслью: Д., возможно, задумывала свое письмо, свои четырнадцать строчек, как знак прощания, отмены взаимных обязательств, - и люди стали наталкиваться на него, ведь он успел протиснуться в начало очереди. В пассажирском салоне, когда самолет начал взбираться по неровным воздушным ступеням, ему сделалось нехорошо, он лишь усилием воли принуждал себя оставаться на месте и растерянно оглядывался по сторонам. Страх, который он испытывал при каждом изменении звука работающего мотора, явственно давал ему понять, что полеты - не для него. Во время посадки он увидел желтый закат над разноцветными крышами, окутанные голубым туманом пчелиные соты домов и дальше - широкий простор за наклонной поверхностью крыла; предстоящая встреча с чужим городом тревожила его, а как расценивать письмо Д., он так и не понял.
В битком набитом зале прибытия он с трудом пробирался в толпе, расталкивая людей, радостно приветствовавших друг друга: они возвращались домой, он же здесь чувствовал себя лишним. Он стоял в телефонной кабинке и пытался подыскать для себя другой отель, не тот, из окна которого увидел однажды утром пустующее место на автомобильной стоянке. В здешних пригородах он не ориентировался, а потому просто водил пальцем по страницам справочной книги, от улицы к улице, думая только о том, чтобы случайно не выбрать слишком дорогое жилье. Перед стеклянной дверью уже выросла многоголовая очередь, безмолвно-укоряющие взгляды его пугали. Он освободил кабинку и снова пристроился в самый хвост; теперь его угнетала мысль, что спустя лишь несколько дней он снова оказался в том самом городе, укравшем у него машину.
Где находился тот отель - в Шёнеберге, Вильмерсдорфе, Штеглице? В памяти у Б. все перепуталось. Ночь была светлой, и над каналами улиц поблескивали звездочки пыли. Время от времени воздух разрывали заходящие на посадку самолеты. Пустые автобусы быстро проносились мимо магазинов со светящимися названиями, влюбленные парочки, прильнув к витринам, восхищенно разглядывали выставленные за стеклом предметы. В угловом уличном кафе, под низкими желтыми фонарями, ужинали какие-то люди. Б. вдруг страстно захотелось оказаться сейчас в ратушном погребке родного города, откуда было рукой подать до его комнаты. Усталый и мрачный, он продвигался вперед, пока не подошел к одной из станций подземки, с расступившимися перед ней магазинчиками и торговыми павильонами. Тут, перед входом в пивную, толпилась молодежь, какая-то девушка обнимала за шею своего спутника - кончики ее пальцев скрывались под его воротничком, - и Б. вдруг сообразил, что точно так же, в обнимку, и сам ходил в прошлом марте со своей фройляйн Д. Воспоминания о ее голосе, о ее ладонях на его плечах, об их близости так неожиданно нахлынули на него, что он почувствовал себя совершенно больным.
Потом, уже у стойки, он вновь и вновь вызывал все это в памяти, а его пальцы машинально выписывали круги по кожаной обивке. Хозяйка часто останавливалась напротив и, ополаскивая стаканы, разглядывала чужака. Она была немного старше его, казалась бодрой, несмотря на поздний час, и время от времени затевала разговор с соседями Б. по стойке, которые, видимо, наведывались сюда еще и ради ее глаз, ее волос, ее нарядов - ну а также, чтобы сыграть с ней разочек в кости, пока рассевшиеся вдоль стен картежники будут решать, кому платить за выпивку. Б. не умел выражать свои чувства словами, но часто оборачивался, чтобы посмотреть на нее, а один раз даже перехватил ее взгляд, который показался ему подбадривающим. Но тут она крикнула, обращаясь к нему: «Для вас надо бы соорудить особый пивопровод!», потому что в этой грошовой забегаловке он заказывал одну бутылку за другой, и ей уже надоело открывать холодильник. Б., хоть и обиделся, продолжал упорно сидеть на табурете, обводил заведение взглядом, который ничего больше не воспринимал, и так дождался полуночи, когда дверь закрыли, а оставшиеся гости начали танцевать. Тут-то Б. и подумал, что уже отыскал самое главное. Он определенно оказался здесь неслучайно - сюда стоило попасть хотя бы для того, чтобы спокойно, при ярком свете поразмышлять о своем, прийти к какому-то решению. Он, видимо, для того и приехал в этот город - чтобы негромко смеяться в ответ на чужие шутки. От него самого здесь требовалось немного - скажем, выложить спичечный коробок перед человеком, который напрасно ощупывает свои карманы. А его соседи, со своей стороны, подставили ему кожаный стаканчик, чтобы и он мог сыграть с ними в кости - выяснить, чья очередь опускать монету в музыкальный автомат. Б. нажал клавишу двойного взноса и принялся танцевать с хозяйкой, чья белокурая голова так приятно склонилась ему на грудь. А он тихо разговаривал с почти незнакомой девушкой, будто собирался вернуться сюда еще раз. И находил утешение в странной мысли, что, попав в это место, он приблизился к своей Д. «В чисто пространственном смысле, понимаешь?» - теперь, когда он напился, это его вполне устраивало.
- Вы здесь по делу?
- Да, у меня угнали машину.
На другое утро он проснулся с чугунной головой, сидел над унылым завтраком в оклеенной аляповатыми итальянскими обоями комнате и тщетно пытался отыскать в памяти тот план, который созрел у него ночью. Удалось это, лишь когда он вышел на улицу. Д. рассказывала ему, где она обычно бывает по воскресеньям. Он знал, в какой части города живут ее друзья, видел даже фотографию их дома. В самую жару, в полдень, он поехал на электричке в Восточный Берлин, через пустую полосу отчуждения. Выдержал процедуру проверки документов, стараясь - как ему посоветовали в отеле - не привлекать к себе внимания. На вопросы отвечал вежливо, иногда даже улыбался, полагая, что так он выглядит моложе и производит лучшее впечатление. Он хотел хотя бы издали посмотреть на Д., чтобы сама она его не видела, а потом - потом будет видно.
Он пересел на трамвай, доехал до нужного района. Выйдя на остановке, разложил на коленях план города и попытался сориентироваться в переплетении безлюдных улиц, застроенных одинаковыми многоэтажками. Пока он добрался до озера, окруженного домиками на одну семью, ботинки его покрылись пылью. Д., помнится, говорила о смотровой вышке, и, найдя эту вышку, он позволил себе расслабиться - выпить в кофейне большую кружку пива. Он был доволен собой. Поднявшись наверх, бросал монетки в прорезь подзорной трубы до тех пор, пока, как ему показалось, не узнал фронтоны некоторых домов, которые помнил по фотографиям. Д. тогда держала эти фотографии веером, как карты, прядь ее волос упала ему на висок. В черном костюме и белой рубашке - среди пестро одетых отдыхающих - Б. расхаживал вдоль перил смотровой площадки, пока снова не освободилась подзорная труба. Увидев яхты и по-летнему запыленную каемку леса на другом берегу озера, он подумал, что не так уж все плохо, что все как-нибудь образуется… Женщина, продававшая на пляже цветные открытки, долго смотрела вслед странному долговязому парню, который, явно чем-то взбудораженный, большими шагами удалялся от нее.
Ничего хорошего из этой затеи не вышло. Память, похоже, подвела Б., он даже усомнился в своей профессиональной пригодности. Целых два часа брел он вдоль домов, разболелись ноги, не желавшие заново привыкать к продолжительным пешим прогулкам. Остроконечные черепичные фронтоны не походили на те, что он видел на фотоснимках, в оградах из штакетника так и не мелькнула нужная калитка. Кусты, обманщики, только издали казались кустами из его воспоминаний, и нигде не было видно трехстворчатого окна, на фоне которого сидела бы в шезлонге Д., подавшись вперед и обхватив руками колени - как на той фотографии, которую она ему однажды показала, а потом, уходя, унесла с собой. Словом, Б. так и не нашел свою подругу.
(Несколько раз он проходил мимо стоящего посреди песчаной площадки смутно знакомого дома с плоской крышей и закрытыми ставнями - но теперь здесь, как видно, никто не жил.)
Встречались они с Д. всего несколько раз, знал он ее не намного лучше, чем прочих девушек, с которыми ему доводилось ложиться в постель за последние пять лет; с теми подругами он тоже говорил о жизни, о том, какая страна им больше нравится, - как и с Д.; он и знал про нее практически только то, что сохранила зрительная память: разрозненные картинки, контрасты света и тени, - скажем, утреннее солнце, проникающее в комнату из-под нижнего края занавески, или согнутая в локте рука спящей, или заснеженная лесная дорога со следами маленьких ножек, - но лицо ее вспоминал не без некоторого усилия, да и то редко.
Произведения
Критика
