Петер Хандке. Час истинного ощущения
Ю. Архипов
У популярного в начале века писателя Рихарда Шаукаля, представителя «венской школы», есть рассказ о похождениях французского посланника в австрийской столице. В новой повести популярного ныне Петера Хандке ситуация эта дана как бы в зеркальном отражении: речь (среди прочего) идет о похождениях сотрудника австрийского посольства в Париже.
Это сюжетно-формальное сравнение может показаться случайным, однако в контексте всей повести оно представляется вполне правомерным, ибо новое произведение Хандке прочно укоренено в австрийской традиции, вызывает множество сугубо австрийских литературных ассоциаций.
В самом деле, если попытаться кратко, в одной фразе аннотировать «содержание» книги, то можно получить — лишний раз посетовав на бессодержательность пересказа содержания — ситуативную формулу... «Записок Мальте Лауридс Бригге» Рильке: некий молодой австриец, находясь в Париже, пытается справиться с нахлынувшей на него тоской, отчаянием от одиночества, неприкаянности, неотвязных мыслей о смерти, лихорадочно и впустую, как во сне, цепляясь мыслью за ускользающий смысл бытия.
А начинается повесть, как «Превращение» Кафки: ее герой (которого, между прочим, тоже зовут Грегором) просыпается однажды с чувством леденящей внутренней катастрофы, ужасного перерождения. Но у Хандке нет типично кафковского насилия над действительностью, он не смешивает игру сознания и реальность. Его предмет — именно «анализ ощущений», пусть исключительных, подчас бредовых, но реальных, приводящих человека к поступкам эксцентрическим, но все же не подвергающих гротескным метаморфозам его физический облик. Слово «ощущение», ключевое в названии повести, тоже указывает на упомянутую «венскую школу». Оно напоминает и о философском идоле этой школы Эрнсте Махе, «Анализ ощущений» которого Герман Бар называл «философией импрессионизма».
Перекличка с тематикой и стилем «модерна» начала века относится к устойчивой моде последних лет — «ностальгической» волне, захватившей литературу, как и живопись, Запада. А Петер Хандке — исправный данник моды. Это не столько упрек, сколько констатация. В угоду моде Хандке впадает даже иногда в чуждый ему «изысканно-сентиментальный» тон Куртс-Малер, вернувшейся к жизни благодаря многочисленным экранизациям западногерманского телевидения, следуя моде, он неоднократно упоминает Хичкока и рядом с ним — широко экранизируемого ныне Генри Джеймса, вводит в действие эксгибиционистский хэппенинг и — вслед за режиссером Бертолуччи — материализует в художественной практике взрывы эротической агрессии, свойственной сну.
Эпиграф Хандке взял из «модного» философа Хоркхаймера: «Разве насилие и бессмысленность в конце концов не одно и то же?» Герой Хандке, хотя совершает убийство во сне, но переживает свое «падение» с такой интенсивностью, словно совершил его на самом деле. Жизнь лишается для него смысла. У него как бы падает пелена с глаз, с отчетливостью предстает перед ним бессмысленность «заученной наизусть», механически воспроизводящейся, «отчужденной» жизни — своей собственной и жизни коллег, окружающих, близких, вообще людей.
Весь день после злополучного сна Грегор живет с чувством какого-то неизбывного недоумения перед тем, что он машинально проделывает: бесцельно бродит по городу, просматривает сводку новостей в своем бюро, принимает участие в пресс-конференции, беседует с шефом, внезапно — «просто», как во сне, — сближается с незнакомой девушкой — уборщицей в посольстве, посещает свою любовницу Беатрису, к которой относится с поспешной и брезгливой нежностью, принимает вечером у себя на квартире австрийского писателя, с которым затевает драку, предварительно раздевшись донага, с полной безучастностью воспринимает на следующее утро уход своей жены, оставившей ему лаконично-убийственную записку: «Не жди от меня, что я придам смысл твоей жизни».
И лишь оставшись вдвоем с дочерью (автобиографический момент: после разрыва с женой Хандке живет с семилетней дочкой в Париже), точнее, потеряв ее вдруг из виду на детской площадке, он, испытав «ужас утраты», возвращается к жизни, отделываясь наконец от своего «затяжного оцепенения». У несмышленой дочери, которую раньше он едва замечал, Грегор учится теперь простой мудрости: воспринимать жизнь такой, как она есть, радоваться самым обыкновенным вещам — каштановому листику или осколку зеркала, не пытаясь найти за ними скрытый, тайный смысл, указание на «провиденциальное» предназначение.
На последней странице своей книги Хандке не без кокетства сообщает: «писано в Париже, летом и осенью 1974 года». Приходится констатировать, что летом ему пишется лучше: к концу повесть несколько утрачивает свое легкое дыхание и элегантность. Хотя в целом написана она с очевидным стилистическим блеском и уверенностью, которыми отличаются все последние книги Хандке, и подтверждает традиционную уже верность автора его излюбленным темам: одиночество, разобщенность, отчуждение.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1977. – № 2. – С. 6-7.
Критика
