Петер Розай. Кем был Эдгар Аллан?
Ю. Архипов
«Польза и вред литературной традиции» — так можно было бы озаглавить заметки о двух последних повестях Петера Розая. Или даже «Блеск и нищета литературной традиции» — не будь эта последняя модель так нестерпимо заезжена.
Но сначала несколько слов об авторе, впервые представляемом нашему читателю. Петер Розай родился в 1946 году в Вене. Учился там в школе, работал где придется, изучал германистику и искусствознание в Граце, с начала семидесятых годов обосновался в Зальцбурге. Как писатель Розай проделал характерный для своего поколения путь — от левоанархистского бунтарства и формалистических «текстов» (он начинал в неоавангардистском объединении «Форум Штадтпарк» в Граце) конца шестидесятых годов к разочарованию в левацком бунте и освоению реалистических традиций в годы семидесятые. С 1972 года («Участки местности» — первая книга) в зальцбургском издательстве «Резиденц ферлаг» ежегодно выходит очередная его повесть, фиксируя успех и очевидный рост мастерства.
В полный голос критика заговорила о Розае после выхода в 1976 году его книги «Течение мыслей через голову» (в этом названии — следы неоавангардистского прошлого); широкую и разноречивую прессу получила его повесть «Кем был Эдгар Аллан?», еще большую и сплошь положительную — повесть «Отсюда туда».
Имя Розая — частый гость на страницах австрийской и западногерманской прессы. Розай не просто «подрабатывает фельетонами», или, говоря по-нашему, очерками, он по-настоящему творчески, с увлечением и выдумкой осваивает этот жанр, придавая своим газетным этюдам стилистическую филигранность, заставляющую вспомнить о блестящем писателе-репортере довоенного времени Йозефе Роте. Изобретательности и дисциплины Розаю хватает на целые серии очерков, объединенных общим или схожим названием. Так, венская «Прессе» в 1976 году печатала ежемесячные Kalendergeschichten (истории для календаря) писателя: «Деревенская жизнь в январе», «Деревенская жизнь в феврале» и т. д. С 1977 года там же, а также в некоторых швейцарских и западногерманских газетах стали появляться путевые заметки Розая, его «физиогномические» очерки современных европейских городов: «Берлин, или История о путешествии», «Гамбург, или История о полете», «Варшава, или История о забвении», «Вена, или История о памяти», «Венеция, или История о созерцании» и др.
Образ Венеции, кстати, запечатлен и на страницах повести «Кем был Эдгар Аллан?», действие которой происходит в этом городе. Название повести интригует и, что не редкость в современной западной прозе, немного сбивает с толку: можно подумать, что речь здесь идет об Эдгаре Аллане По, может быть, даже об опыте романизированной биографии или «исследовании души» великого американского писателя. Вовсе нет, Эдгар Аллан — это случайный знакомый героя повести, юного австрийца, недавно получившего некоторое наследство и прожигающего жизнь на фоне знаменитых венецианских красот.
Однако эта перекличка имен возникает в повести не случайно, в ней указатель той самой литературной традиции, которая здесь осваивается. Дело в том, что Эдгар Аллан предстает как двойник лирического героя повести, пользующегося услугами торговцев наркотиками и втянутого тем самым в некоторые опасные тайны этого клана. Невнятный, расплывающийся сюжет повести не дает ответа не только на поставленный в названии вопрос, но и на вопрос о том, «а был ли мальчик-то», не привиделся ли он горячечному воображению героя.
Ведь Эдгар Аллан появляется перед ним по вечерам в кафе и притонах после принятия изрядной дозы блаженного курева, пристает с тревожащими, скользкими расспросами, многозначительными намеками на «особые» обстоятельства ухода из жизни знатных наркоманок, сначала графини, потом маркизы; в этих намеках герою повести слышатся глухие угрозы; страх лишает его покоя, гонит по улицам. В момент очередного наркотического дурмана он даже получает письмо от Эдгара Аллана, ледяным тоном приглашающего, почти приказывающего навестить его по указанному адресу — как приглашают жертву, обреченную на заклание. Письмо, впрочем, не подписано, и его текстом повесть обрывается.
Описание страхов и ужасов занимает в ней немалое место, однако читателю не страшно: слишком уж надуманными, литературными выглядят эти списанные страхи. Напротив, действие повести «Отсюда туда» протекает внешне гораздо благополучнее, но за героя, от лица которого повествование ведется и здесь, становится по-настоящему страшно.
Он тоже молод и неприкаян и тоже балуется наркотиками. И его жизнь протекает в кафе, дискотеках, общественных клозетах, где можно на бегу, украдкой сделать затяжку-другую гашишем. Но душевная жизнь и поступки героя изображаются сдержанно, без перехлестов и надрывов, раскрываются в самом пластическом материале.
И характер героя, и способ его изображения указывают на живое, плодотворное освоение австрийской литературной традиции от Гофмансталя и Шницлера до Музиля и Рота. Это вроде бы вполне традиционный герой — мягкий, безвольный, чувствительный созерцатель, — но и вполне современный парень, обреченный справляться с ролью «лишнего» человека в условиях массовой безработицы и массовой ориентации на соблазны «потребительского» общества.
У Петера Розая, как у многих писателей, вышедших из неоавангардизма, манера повествования дробно-пунктирная, то есть повествование не льется непрерывным потоком, а членится на отдельные, часто размером в несколько фраз, иногда вовсе одну фразу кусочки, параграфы или главки-островки. При этом нередко простейшие описания, выполненные предельно лаконично, а потому и особенно «суггестивно», приобретают расширительный символический смысл. Вот пример:
«По комнате летала муха. Она летела сначала от окна ко мне, потом обратно к окну. Она, казалось, искала дорогу, но дороги не было, и она ее не находила».
Понятно, что здесь дана микропарабола всей жизни героя. И он мечется в поисках настоящей дороги по жизни с горьким ощущением, что дороги нет, что жизнь не удается. Мир огромен и вызывает жадный интерес героя многообразием разноцветных, сверкающих предметов. Яркие, свежепокрашенные бензоколонки, пестрые, новенькие автомобили, залитые неоновым светом витрины, разноцветные огни реклам, поблескивающая поверхность броско оформленных игральных автоматов, пестро вылизанное однообразие пластинок и кассет... Это тот мир, который обступает героя, когда он устремляется в него на своем мотоцикле (начало повести) или, если успешно обделан «гешефт», на самолете — маршрутом, избранным только потому, что приглянулся номер маршрута (его конец). Это предметное многообразие мира остается чужим, холодным, механическим для того, у кого нет своей цели в жизни, кто непричастен к ее вечным таинствам — творческого созидания, любим, деторождения. Автор не распространяется о тоске своего героя по этой истинной жизни: просто герой подбирает случайно подвернувшуюся фотографию одного мальчика и пытается всех уверить, что это фотография его сына, — и тоска его становится понятна. Автор не тратит слов на описание того, как больно ранит героя бездушный механический мир: просто с уст героя в сердцах срывается пожелание (несколько банальное) иметь каменное сердце — и рана эта обнажается сама собой...
Розай избегает всякого «дискурса», всякого рефлектирующего многословия; разыгрывая какие-либо «топосы» австрийской литературной традиции, он словно опирается на знакомство с ней и читателя, позволяющее ему быть предельно экономным в изображении каких-либо душевных ситуаций.
«Даже трогательно видеть иной раз человека, у которого есть свойства», — роняет фразу герой-повествователь, и сознание читателя невольно замыкает ее на «Человеке без свойств» Роберта Музиля.
Именно это живое сращение устойчивой национальной традиции с самыми непосредственными отзвуками современности, впервые, пожалуй, достигнутое писателем в такой мере в повести «Отсюда туда» (вспоминается и водевиль Хорвата под названием «Туда-сюда»), позволило Розаю утвердиться в роли одного из наиболее заметных молодых прозаиков Австрии наших дней.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1979. – № 6. – С. 6-8.
Критика
