Джозуэ Кардуччи. На станции осенним утром
Во мраке фонари бесконечные
за деревьями уныло тянутся,
между веток, от дождя набухших,
на грязь мигающий свет бросая.
О, этот свист — в нем отзвук рыдания!
Локомотив подходит. Свинцовое
небо и поздней осени утро
превращаются в огромный призрак.
Зачем эти люди закутанные
молча к темным вагонам торопятся?
Для каких скорбей, нам не известных,
или для муки тайной надежды?
Рассеянно на окрик кондуктора
билет даешь. Пред тобою, Лидия,
минувшие радости и годы
счастья — в краткие эти мгновенья.
За вереницей вагонов черною
в капюшонах железнодорожники
проходят с тусклыми фонарями,
тяжким молотом бьют по сцепкам.
Угрюмый лязг зловеще разносится;
из глубины души опечаленной,
как сдерживаемое рыдание,
неутешное слышится эхо.
Захлопывают двери, и кажется
каждый звук оскорбленьем. Насмешкою
сигнал к отходу звучит для сердца.
По стеклам — дождя ударяют струи.
Чудовище с душой металлической
дымит, шипит, тяжко дышит, огненные
глаза таращит, во тьме несется
свист, торжествующий над простором.
О любимой лицо бледно-розовое,
очи звездные, тихие! Снится мне:
чистый лоб изваяний античных
в волнах вьющихся волос склоняешь.
Трепетала жизнь в нагретом воздухе,
в сиянье лета ты улыбнулась мне,
и юное светило июня
целовало нежные ланиты.
Среди отблесков волос каштановых
ее окружали сновидения,
золотым ореолом, сияя
ярче солнца над моей любимой.
Под холодным дождем возвращаюсь я
и хотел бы смешаться с туманами;
шатаюсь, как пьяница, сомненьем
объятый — тенью и я не стал ли?
О, этих листьев безмолвной осени
бесконечное в душу падение!
Мне кажется, что один навеки
царствует ноябрь во всей вселенной.
О, если б чувства жизни рассеялись!
Не лучше ль эти тени, эти призраки?
Я хотел бы навеки истаять
в туманах безысходной печали.
Критика
