Альфонсо Састре. Кровь и пепел. Диалоги о Мигеле Сервете
Н. Матяш
У пьесы «Кровь и пепел» сложная судьба. Она была написана в 1965 году, но через несколько месяцев запрещена цензурой. На протяжении 12 лет драматург неоднократно пытался ее поставить или опубликовать у себя на родине, но тщетно. Такая судьба постигла многие пьесы А. Састре. Достаточно сказать, что с середины 60-х годов его имя совсем исчезло с театральных афиш. Тем более знаменателен тот факт, что первый номер журнала «Пипирихайна» — первого театрального журнала, начавшего выходить в стране после смерти Франко, — почти целиком посвящен творчеству Альфонсо Састре и отрывается публикацией «Крови и пепла». Как знаменательно и присуждение этой пьесе премии журнала «Ресенья де литература, арте и эспектакулос» за 1978 год. Поставленная в феврале 1977 года независимым объединением «Эль Буо», пьеса прозвучала как обвинение тем, кто хотел бы сохранить франкистские порядки, и как призыв к объединению левых сил в стране. Ответом ультраправых был взрыв бомбы в зрительном зале во время представления, данного труппой в Барселоне. Это свидетельствует о том, что и 12 лет спустя после написания пьеса не утратила актуальности.
Герой пьесы — Мигель Сервет де Вильянуэва, выдающийся испанский ученый и мыслитель эпохи Реформации. Наличие различных течений внутри самой Реформации обусловило яростную борьбу, жертвой которой и явился Мигель Сервет.
Пьеса охватывает значительный период жизни Сервета. Она начинается с его приезда в Лион, где в течение некоторого времени он работает в типографии мелким служащим, а в свободное время занимается медициной. Однако его дружба с анабаптистами (представители наиболее радикального течения в Реформации) привлекает к нему внимание властей, и Сервета арестовывают. С помощью друзей ученому удается бежать из тюрьмы в Вену, где в то время свирепствует чума. Самоотверженная помощь Сервета больным вызывает к нему глубокое уважение всех граждан города. В его трудной жизни наступает наконец период относительного благополучия и затишья. Воспользовавшись этим, ученый подпольно издает труд, где он выражает несогласие с учением Кальвина, оспаривая одновременно и основные догматы католицизма. Это приводит к новому аресту и смертному приговору, вынесенному инквизицией. И снова побег... Теперь Сервет решается приехать в Женеву, чтобы в открытой полемике с Кальвином разрешить возникшие разногласия. Однако Кальвин, давно превратившийся в безжалостного правителя Женевы, устраивает судилище. В результате Сервет приговорен к сожжению.
Хотя пьеса построена на достоверном историческом материале, автор не скрывает, что «Кровь и пепел» — историческое иносказание. В пьесе неоднократно проводятся параллели между событиями давно минувших дней и нашей эпохи. Например, аресты анабаптистов производят солдаты в нацистской форме. Они же охраняют тюрьму, где томится Мигель, а после вынесения смертного приговора члены трибунала под звуки нацистского гимна вскидывают руки в фашистском приветствии.
Образ Сервета, самоотверженного и бесстрашного, когда он борется в Вене с эпидемией чумы, мягкого и отзывчивого со своими друзьями, нарисован драматургом с большой теплотой и любовью. Импульсивность Мигеля и горячность в отстаивании своих идеалов контрастируют с неизменной бесстрастностью и невозмутимостью Кальвина. А. Састре находит художественное соответствие этому: когда в некоторых сценах полемика достигает особого накала, Кальвин становится совершенно неподвижным, как статуя, превращаясь в олицетворение застывшей догмы. Его победа над Серветом — пиррова победа. Ведь для того, чтобы ее добиться, Кальвин не погнушался даже вступить в союз со своими злейшими врагами — католической церковью и инквизицией. «Убить человека, — говорится в пьесе, — не значит отстоять свои взгляды. Это значит всего-навсего убить человека».
Один из наболевших вопросов для Састре — и одна из сквозных тем его драматургии — место левой интеллигенции в современном революционном процессе, возможности и методы ее борьбы. В разговоре с Себастьяном, другом и единомышленником, Мигель Сервет задается вопросом, как отстаивать свои взгляды, ведя полулегальное существование. С горечью рассказывает Себастьян, как он собирал подписи под письмом, требующим отменить казнь студентов-анабаптистов. Все, к кому он обращался, были убеждены в несправедливости готовящейся расправы, но подписывать протест не торопились. Одним не хотелось оказаться замешанным в политику, другие считали, что «это только способ успокоить больную совесть, вместо того, чтобы что-то делать», и тоже предпочитали оставаться в стороне. А студенты тем временем были сожжены на костре.
Сервет один вступает в борьбу с Кальвином, за которым — сложный и слаженно работающий судебный механизм, общественное мнение, пусть и искусственно сфабрикованное, молчаливая толпа горожан. Вызов, который Сервет бросает Кальвину, осмелившись приехать в Женеву, упорство, с которым он отстаивает свои взгляды, — кажутся безрассудными. Но это безрассудство оправдано стремлением расшевелить равнодушных. «Кроме тех, кто кричит сейчас, оскорбляя меня, тут есть и такие, кто молчит. К вам, молчаливые, я обращаюсь», — говорит Сервет в зале суда. Ради этого он вступил в борьбу с силами, которые могущественнее его. Эмоциональный накал этих сцен сообщает пьесе высокое трагедийное начало.
Контраст составляют эпизоды третьей части, когда автор обнажает механизм судебного разбирательства, доводя изображение до гротеска. Так, все члены Трибунала — манекены, выполненные в натуральную величину, которые приводятся в движение ниточками, как марионетки. Как по команде вскидывают они одновременно руки в знак протеста или негодования. Они все думают одинаково — их «коллективный голос» звучит в репродукторе. Лишь однажды кто-то из них пытается возразить, но тут же пугается и отступает.
Горожане живут в постоянном страхе перед жестоким наказанием за малейшие провинности, вплоть до улыбки в неподходящий момент. Этот страх драматург доводит до гротеска. Ситуация становится жуткой и зловещей, несколько даже ирреальной в своей кошмарности. Отдельные сцены пьесы заставляют вспомнить об эсперпенто Валье-Инклана — оригинальном сатирическом жанре, подразумевающем гротескное изображение уродливых сторон действительности. Самые резкие контрасты — неожиданное соседство трагизма и насмешки — не редкость в «Крови и пепле». Снижение трагедийного начала и даже известное пародирование казавшихся незыблемыми атрибутов этого жанра — один из художественных принципов пьесы.
Но вот казнен Мигель Сервет. Занавес поднимается в последний раз. Эпилог. На сцену выходит Себастьян, который сейчас говорит от имени автора. «И вот мы подошли к концу, — говорит он. — Но конец в театре — это еще и начало... Надо, товарищи, создать новый мир, где не льется кровь, и где живых, настоящих людей не превращают в пепел. ...Да здравствует Человек! Да здравствует социализм!» Эта воинствующая антибуржуазность, гуманизм и особенно социалистические устремления отводят пьесе «Кровь и пепел. Диалоги о Мигеле Сервете» особое место в испанской драматургии 60-х годов, да и вообще в послевоенном театре страны.
Л-ра: Современная художественная литература за рубежом. – 1978. – № 3. – С. 138-140.
Критика
