Талантливый рассказ
Валерия Герасимова
Прежде чем поставить этот заголовок, я заколебалась. Ведь к рассказу молодой писательницы М. Ганиной «Настины дети» подходили бы и иные эпитеты: «правдивый», «содержательный», «искренний» и т. д.
Но в произведении М. Ганиной, которое не поражает ни оригинальностью так называемых «художественных образов», ни увлекательно «закрученной» интригой, ни удивительными судьбами героев, мне захотелось прежде всего подчеркнуть самую яркую, самую многообещающую его особенность.
Если кратко пересказать сюжет рассказа, то он может даже насторожить. Слишком большую возможность для соскальзывания в сентиментальность, в скучную рассудительность он дает.
У экскаваторщика Федора умерла жена Настя и оставила ему троих ребят. Условия жизни и работы Федора таковы, что самый простой и естественный выход из положения один — отдать детей в детдом. Но Федор этого не делает, а берет на свои плечи воспитание детей, заботу о семье.
Просто, почти сурово и вместе с тем глубоко человечно рассказывает о судьбе «Настиных детей» М. Ганина. Фигуры рассказа выступают во всей их жизненной правде, ни в одной фразе не чувствуется столь распространенных авторских поползновений приукрасить своих героев. Федор Линев, красивый, грубоватый, любивший погулять парень, при жизни Насти, казалось, никогда особенно ее не любил. Даже весть о ее болезни, что дошла на место его работы, принял он просто:
«— А я что? Не врач... Заболела, небось вылечат...
— Так ребятишки ведь остались одни. Меньшой орет круглы сутки, Леньку измучил. Моя Галина к ним захаживает, да все не свой глаз. — Иван Павлович помолчал, потом, понизив голос, сообщил: — Помират Настя-то. Рак у ней...
Федор медленно прислонился к гусенице бульдозера. — Вот оно что...»
Сострадание к умирающей жене, к заброшенным детям возникает у него не сразу, не просто. Писательнице ни на минуту не изменяет голос той суровой правды, который звучит во всем рассказе о «Настиных детях».
Федору тяжело и свидание с умирающей женой, угрюм он и в опустевшем доме среди своих сирот.
Жестковато, подчас грубовато, но при этом все же не впадая в скучное натуралистическое бытописательство, показывает М. Ганина те живые, конкретные пути, которыми приходит Федор к неведомому ему чувству отцовства.
Вот он, этот красивый, молодой и сильный человек, не знает, как управиться с грудным Ваняткой. Соску бы, но... «маленькие полопавшиеся губы нашли соску и брезгливо вытолкнули ее...
А ты расстегни, расстегни рубаху, — тем же свистящим шепотом посоветовала тетя Галя, — Пущай он за голо тело подержится. Соскучал, небось, — Федор расстегнул рубаху, мокрые холодные пальчики соскользнули по груди, ощупали гладкое безволосое тело и успокоились, доверчиво прижавшись, обманывая себя. Губы все еще сосали, а глаза уже были плотно закрыты — он спал, посасывая, всхлипывая и вздрагивая во сне».
Или другой момент — простой, сильный, с такой же неожиданной и смелой детализацией: Настя уже умерла в больнице. Федор угрюмо раздумывает о судьбе ребят, и неожиданным стойким помощником оказывается старший сын Ленька. Когда Федор через день после похорон приходит домой, то видит, что «пол чисто вымыт. На столе кринка с теплым еще молоком. Настина косынка лежала рядом аккуратно свернутая. У Федора больно кольнуло сердце. Вошел Ленька в лыжном костюме, вытертом на локтях и коленках... Он внимательно посмотрел на отца, опустил голову и, положив на край стола большую, не по росту, кисть руки, затеребил косынку.
- Чего не уберешь ее? — так же опуская глаза, спросил Федор: — Убрал бы в комод...
- Я корову в ней дою, — глухо ответил Ленька, — не подпускает так-ту...»
Шаг за шагом дети находят в отце опору, но и он по-своему опирается на них.
Если это идиллия, то идиллия суровая, почти горькая: «Улеглись, потушили свет, но Ванятка, привыкший спать с отцом, решил, должно быть, что от такой, привычки не стоит отказываться. Он сел в зыбке и сначала удивленно спрашивал:
- А? Ха?
Потом темнота и молчание подействовали на него, и он заплакал. Пришлось встать и взять его к себе. Надели на него старые Машины штаны с резинками во избежание неприятностей; он скоро заснул, прижавшись к отцу, перебирая во сне пальчиками на его груди. Маша тоже несмело придвинулась лбом к плечу отца, а когда заснула, закинула на него ноги. Только Ленька лежал, отвернувшись, на самом краешке постели, и Федор чувствовал, что он не спит».
Так постепенно приходит Федор к мысли, что если он послушается соседей и «отдаст» детей, в сердце его «будет пустота, которую нечем заполнить».
Если говорить о большой, озаряющей все идее рассказа, то это, собственно, и есть утверждение внутреннего благородства, душевной чистоты простого человека.
Вот почему безбоязненно показывает автор нелегкий быт: и корыто «с намоченным бельем», а возле ворох пеленок, утирок, исподних юбок, и «земляной запах картошки, рассыпанной для просушки», и палатка строителей, где пахнет соляркой и сырой заношенной одеждой, а утром, когда «прогорают последние заготовленные дрова... примерзают к подушке намокшие от дыхания волосы».
Без пышных фраз, без намека на какую-либо ходульность такие, как Федор, как Настя, выносят на своих плечах большой труд жизни. Мысли Федора о его новом чувстве к детям органически сливаются с большим раздумьем:
«Федор долго не мог заснуть. Он думал о том, что еще совсем недавно так же, как эти парни, он был беззаботен, а ведь многие из них женаты не первый год, ребятишек имеют. Но мысли у них еще холостые... До каких пор? Иные до поры, а иные отцы семейств так и умирают холостяками... Потом он подумал, что на том месте, где стоит палатка, через год пройдет железная дорога. Поселок с каждым годом будет расти, а через какое-то время встанет тут молодой город. Люди будут жить в удобных, теплых домах, спать на теплых постелях возле своих детей». И не только честное, как бы не знающее себе цены трудолюбие свойственно героям рассказа. Тонкими штрихами рисует автор ту затаенную позицию, что живет в их душе.
Правдивый художник, конечно, не обрек Федора на вечное «принципиальное» вдовство. Появляется молодая девушка Василиса, которая была «не ахти, как расторопна, но о детях заботилась, как могла». Она осталась в семье Лицевых на правах жены. Но однажды, когда Василиса проветривала зимние вещи, Ленька нашел какую-то коробочку и подал отцу. Там оказались «бирюзовые с тонкими золотыми стебельками-подвесками сережки». Это был его свадебный подарок покойной жене. «Федор вздрогнул... Потом зажал коробку в кулаке и закрыл глаза. Поплыли какие-то горькие, длинные мысли».
И как это нередко бывает, он в свое время не осознавал своей любви к Насте, не смог оценить, как была нужна она и ему и детям.
Появление дочки Маши, «влетевшей» в избу с холода, успокоило его. А главное, в ее озабоченном личике с сжатыми тонкими губами «Федору почудилось что-то знакомое, знакомое...» Этими непритязательными строчками заканчивается рассказ «Настины дети».
Но ощущение художественной правды и внутренней содержательности — всего того, что все явственнее утверждается в нашей литературе, — еще долго не оставляет читателя.
Майя Ганина вошла в литературу с повестью «Первые испытания». Первые жизненные испытания переживали не только ее молодые герои, но и сама писательница. Была в ее повести, во многом несовершенной, и композиционная рыхлость и эскизность в обрисовке характеров. Но при всем том было главное, что определяет судьбу писателя, — стремление к правдивому воспроизведению жизни.
Л-ра: Москва. – 1957. – № 8. – С. 199-201.
Критика
