Предчувствие начала
И. Варламова
Открыв книгу нового автора, мы словно пересекаем невидимую границу. Мы озираемся, осматриваемся в новом для себя мире. Кое-что мы уже как будто знали раньше, но как-то чуть-чуть иначе, а кое-чего мы не знали вовсе. Писатель начинается не с того, что он пишет рассказ или даже роман, а с того, что он создает страну, населенную особенными, им же открытыми людьми. Если этого не происходит, книга не удалась.
Порой героев Ганиной томит голод, жажда, желания, их палит солнце, терзают воспоминания и сны, они ищут, хотят понять себя, стремятся к зрячей жизни, к счастью, иногда обретают его, а порой и нет... Это всегда люди, тесно слитые с природой, задуманные ею крепко, надежно, с размахом, на вырост. Писательница щедро одаривает их им самим неясными мечтами и словно подталкивает: «ну же, ну, найди свое предназначение, у каждого оно есть, реализуй его!»
Ганина всегда ощущает время как нечто материальное. Возможно, потому так огромно «сопротивление материала», которое приходится ей преодолевать. Герои Ганиной в ее рассказах так и живут порой, точно еще не проснувшиеся, дремлющие, но полные клокочущих сил, ищущих себе выхода.
Один из лучших, может быть, даже ключевой рассказ сборника — «Бестолочь». Кто из людей, переживших войну, не вспомнит, не узнает удивительно точных примет того времени, не увидит в девочке Бестолочи самих себя — таких же истощенных голодранцев, что так же теряли драгоценные карточки, так же ночевали под скамейками на станциях, бились за место на подножке трамвая или поезда, росли и мужали, и, поджав бескровные губы, каждый на своем маленьком рабочем месте «прибавлял несколько вершков к огромной горе, торопливо накапливаемой человечеством, чтобы все наконец наладилось». Счастливо знакома нам эта девочка Вера, сердитая, упорная, стойкая, словно измятый колесами пыльный кустик подорожника, выросший в колее... Да, очень знакома, близка, понятна, родственна даже, и все-таки мы удивляемся ей, потому что она человек, выбранный и описанный Ганиной по-своему.
Вот мать бьет дочь за потерянные карточки кулаками по спине, а девочка истово подставляется ударам, сознавая свою вину, и хмуро, взросло сострадает измученной матери.
Бестолочь, набрав грибов, пытается сесть в поезд, обвешанный гроздьями людей, мечется вдоль состава, но паровоз, гукнув, трогается, и поезд уходит, «выдираясь из гущи оставшихся, как магнит из ящика с гвоздями». Или, протопав с тяжелой корзиной восемнадцать километров по шпалам, голодная Бестолочь, вернувшись домой, ложится и радостно чувствует бедром в диване «знакомую вылезшую пружину».
[…]
Каким надо быть в этой жизни? Можно ли пройти мимо зла и предательства, утешаясь тем, что сам ты праведен и хорош? Мальчик Кеша в рассказе «Зачем спилили каштаны?» на каждом шагу сталкивается с этой проблемой. Сначала Кеша еще не осознаёт до конца, что надо бороться со злом. Он глядит, на воробья, севшего в лужу расплавленного вара, и не бросается ему на помощь. Сердце Кеши мается жалостью к птице, но ложный стыд, столь сильно властвующий над вами, пока мы еще не окрепли душой, мешает ему.
Однако постепенно, исподволь, дух Кеши крепнет под тяжестью навалившейся на него почти непосильной ответственности. Не только за своих близких — за сестричку Нельку, которую он волочет в бомбоубежище, кормит и утешает, или за мать, что, не износив еще и башмаков (лакированных туфелек, подаренных отцом Кеши), уже сходится с другим человеком. Ответственность не только за этих близких людей, но и за всю страну, охваченную пожаром войны, пробуждается в сердце подростка.
Он поднимается в пять часов и работает в колхозе, куда его с Нелькой отправила на лето мать: полет гряды моркови и лука, копает какие-то ямы. Он уже знает, что жизнь сурова и сложна. Но знает: можно отшатнуться от зла, не принять его, крикнуть Нельке, чтобы она не смела ластиться к опоганившей себя матери, оттащить ребенка. Можно задаться вопросом: зачем, какой дурак спилил каштаны? Ведь самый этот вопрос — уже бунт против творимого бессмысленного зла.
Как правило, М. Ганина ищет и показывает трудные людские судьбы.
Щемит сердце, когда читаешь ее рассказ «По Витиму — на материк». И опять родной и близкой кажется трудная, незадавшаяся жизнь бедной, морщинистой уже «мамки», которая двадцать лет отгрохала, работая на сибирских шахтах и приисках. И скорбно и нежно следишь за отношениями мудрой, нашедшей опору лишь в самой себе «мамки» с ее глупым молодым любовникам, с ее скорее «дитятей». И это внешне унизительное ее чувство к нему раскрывается по-иному: да господи, что же делать, коли сильный, страстный человек, рожденный для счастья, для достойной, равноправной любви, вынужден тратить нерастраченное богатство на нелепого, пьяного, пустого человека? Героиня рассказа хороша и велика с этим своим поздним чувством, и грустно любуешься ею, когда она так бодро шагает под дождем мимо родимых оврагов, шлепая босиком по желтым лужам, ощущая «сытно-упругий, как сырое тесто, суглинок». Любуешься и вместе с автором веришь, что добредет она наконец со своим «малым» до тихой житейской пристани, и станет, как все, мирно трудиться, чисто и достойно жить в своем доме, разведет цветы...
В удивительно правдивом рассказе «Иван и Валера» Ганина, показывая необычный конфликт, задается вопросом — кто прав: начальник ли рудника Карелин, который в благородной нетерпимости к разгильдяйству, безалаберщине, лени доходит до исступления и ненависти, или добрый работяга Иван, любящий людей, среди которых он вырос, и страдающий за них. Нужно любить людей, утверждает Ганина. Ведь в каждом человеке есть хорошее. Вот ведь даже юродивый Валера, пишет верная себе Ганина, мог бы стать механиком! С детства «неотлучно возле всякой техники» и недавно даже соорудил себе из старых, на свалке подобранных частей мотоцикл.
Сквозь болезнь и тяжелую наследственность — поди ж ты! — пробивается в жалком Валере и талант и способность любить женщину.
Люди хороши, утверждает. Ганина. Жизнь задумана великолепно, только не будьте равнодушными!
Существует стойкое мнение, что Майя Ганина сильна в своих реалистических бытовых рассказах — «По Витиму...», «Иван и Валера», «Бестолочь», «Мария-Антуанетта» и других им подобных. А вот рассказы, написанные о людях творческого труда («Записки сумасшедшей поэтессы», «Музыка», «Счастье»), лишены столь свойственной ей суровой простоты и правдивости.
А между тем ее герои интеллигентны: и поэтесса Вера, и художник Май, и безымянный «Он» из «Счастья», переводчик древнегреческих философов — такие же люди, с такой же точной, земной биографией, пластичным портретом, сложностями жизни, как и все другие герои Ганиной.
У Веры, скажем, не случайно то же имя, что и у Бестолочи, не случайно совпадают некоторые черты биографии. Май болен туберкулезом, как и Иван. Все они люди из плоти и крови. Они дружат, любят, мучаются и радуются. Это все те же «прекрасно странные» люди Ганиной.
Она пишет, к примеру, что лица у стариков, сидящих в чайханах, коричневые и старые, а тела — мелкоморщинистые, будто они «когда-то кипели от солнца, а потом схватились пенкой». Или про воду в реке Пяндж. Она была «черная, с мыльным оттенком, точно ополоски после большой стирки». Или про дорогу: «Дорога бежала между черными, по-муравьиному перетекающими под ветром полями овса». Чем достигнута зримость картины? Необычным, свободно найденным словом «по-муравьиному». Воздух на чердаке получает у Ганиной эпитеты «шершавый и старый». Почему? Да потому, оказывается, что в нем «стояли наклонно тонкие лучи солнца». И мы видим и осязаем сухие пылинки, хотя о них и не упомянуто. Листья рябины — «нежно-красные, как перо окуня», а самолеты на аэродроме чутко спят, «точно кони в ночном».
Л-ра: Знамя. – 1969. – № 5. – С. 249-251.
Критика
