Специфика поэтики мемуаров Э. Канетти
Я. В. Ковалева
В данной статье анализируются некоторые ведущие особенности поэтического мира в мемуарной прозе современного австрийского писателя Э. Канетти в контексте изучения исторического развития автобиографического жанра и в связи с повышенным интересом к мифопоэтическому аспекту современного литературного процесса.
Мемуарная трилогия Э. Канетти рассматривается как частный пример все более усложняющейся текстовой организации жанровой формы мемуаров, проанализированной с точки зрения ее эволюции в фундаментальном исследовании русской ученой Н. А. Николиной «Поэтика русской автобиографии». Нами актуализируются мифопоэтические компоненты «собственно другого» авторского «Я» в мемуарной трилогии австрийского художника слова.
Настоящий литературоведческий анализ преследует цель - маркировать своеобразие идейно-поэтической позиции Э. Канетти, определяющей поэтические особенности автобиографии писателя.
Подчеркнутая самообъективация в повествовании помогает рассказчику преодолеть ограниченность своего индивидуального бытия. Композиционные приемы блокирования и монтажа во взаимодействии с символическими названиями реализуют авторский замысел - обобщить биографический материал в систему знаний. Углубление в мир физических и телесных ощущений (глаза - миф, акустическая маска) свидетельствуют о новаторском возрождении утраченного измерения человеческого бытия. Автобиограф Канетти, таким образом, совершает прорыв за пределы эмпирического бытия, приближается к «осмыслению проблем мифологического, архетипического, символического как высшего класса универсальных модусов бытия в знаке» (В. Н. Топоров).
Рассмотрение образа «Я» в аспекте преемственности культурных традиций человечества открывает перспективы как в изучении своеобразия поэтического мира австрийского писателя, так и в постижении мировидения современного человека в целом.
Специфика нарратива мемуарного произведения позволяет австрийскому художнику слова откровенно представить, углубиться в мироощущения и мировосприятие человека XX столетия с точки зрения его современника, чье мировидение обогащено знаниями индивидуальной психологии, утонченной философской и эстетической мысли.
Интенции автора определяют подвижность повествовательной перспективы. Взаимодействие объективированного, «одноголосого» повествования, последовательно вспоминающего о своем прошлом, намеренно избегающего «психоаналитического вмешательства» в процесс воспоминаний, и субъективированного голоса участника событий, ориентированного на устную речь, отражает стремление автобиографа дать «полную, объективную и достоверную картину прошлого».
Повествование произведения отмечено чрезвычайной активностью собственно авторского слова. Становление личности на страницах автобиографии сопряжено с созданием сотканного из воспоминаний индивидуально-неповторимого мира, сбереженного памятью в виде «набора четко сформулированных впечатлений и переживаний».
Композиционные приемы «монтажа» и «завуалированного заглавиями центрирования» многочисленных эпизодов в блоках (например, часть «Der Zufall» объединяет главы с названиями «Musil», «Joyce ohne Spiegel», «Der Wohltäter», «Die Hörer», «Begräbnis eines Engels», «Hohe Instanz») подчеркивают целостность, системность индивидуального опыта Э. Канетти, который скорее «...рассказывает о том, что знает» (Times literary supplement), а не поддается потоку нахлынувших воспоминаний.
Семантически емкие заглавия трех томов, в основе которых авторская метафора, «привносящая личностное понимание и переживание изображаемого», актуализирующая буквальный смысл, определяют тематическую и смысловую доминанту автобиографических повестей австрийского писателя. «Спасенный язык» (1977), «Факел в ухе» (1980), «Игра глазами» (1985) – таковы заглавия трех частей, символизирующие этапы становления личности героя, соотносящиеся с процессами «говорения, слушания и письма».
Э. Канетти искусно использует элементы романа-воспитания, изображая «влияние культурных добродетелей» (фольклор, шедевры классической литературы, реалии венской культуры: увлеченность философствованием и критицизмом) и «персонального окружения» (интеллигентный отец, утонченная и гордая мать, неутомимый рассказчик - дед) на духовное созревание героя.
В первой части трилогии определенное значение придается обряду инициации, «символизирующей покорение, приспособление к обществу». Освоение языка и письменности в неразрывном единстве с завоеванием уважения со стороны матери интерпретируются рассказчиком как «переломные события», без которых «дальнейшее течение его жизни было бы бессмысленно и непонятно».
Усложнение системы персонажей, создание их развернутых характеристик во второй части мемуаров происходит параллельно с укрупнением образа доминирующей фигуры юношеских лет повествователя Канетти - «великого реакционера» (Claudio Magris), венского идеолога межвоенных лет Карла Крауса, деятельность которого связана с журналом «Факел», упомянутым в заглавии «Факел в ухе». Лекции Крауса, превращавшие слушателей в некое сообщество, в котором «персональные границы переставали быть ощутимыми», дороги повествователю опытом постижения вариативного феномена человека в аспекте «связи с его индивидуальным языком». Растворение индивидуальных рамок переживается героем как «обретение неискаженного, чистого облика», языка (Akustische Maske), сокрытого в повседневности «наслоением цивилизации» (H. Tïmmermann).
Опорную образно-прагматическую конструкцию сюжета третьей части создает материал авторского мифа «Игра глазами» или «Мифология глаз». Рассказчик, непосредственный участник «игры», мифологизирует «неумолимый взгляд» Анны Малер, дочери прославленного австрийского композитора. «Ее глаза, - вспоминает герой, - отличались просторностью и глубиной,.. призывали погрузиться в них со всем, что может мыслиться и говориться, сказать это и утонуть». Спасение повествователь обретает в «воображаемой метаморфозе», которая и обусловливает рождение канеттивского мифа.
Физический компонент мифопоэтики Э. Канетти получает развитие в пространственной организации мемуаров, модифицирующей «доминант биографического произведения» (Н. А. Николина) - хронотоп дороги. Его традиционный сюжет с пространственным перемещением (по городам Рущук, Манчестер, Вена, Цюрих, Берлин), по мнению американской исследовательницы D. Bamouw, наполнен просветительским содержанием в духе XVIII века: «...как можно полнее вобрать в себя мир в его пространственной и временной характеристиках». Наряду с этим представлением, экстенсивность пространственного охвата, должна, на наш взгляд, получить понимание внутренней «экспансии» - важнейшего, как считает Э. Канетти, «свойства людей и вещей». Для австрийского художника слова принципиально важным оказывается чувственный аспект познания мира: «Каждый новый опыт я ощущаю физически, как чувство телесного расширения».
В эпоху интеллектуализации Канетти возрождает утраченные культурные ассоциации - запах, цвет, звук. Так, например, к восприятию картины Брейгеля «Шесть слепых» подключается воспоминание о детской болезни - кори, вызвавшей непродолжительную слепоту ребенка, красный цвет (der rothaarige Mann) связан у героя с чувством тревоги, сохранившимся «во всей свежести» и отождествляемым с «самыми первыми воспоминаниями, окрашенными в красное». Звуковая характеристика голоса может нюансировать впечатление о человеке (£die üppigen weissen Armen von Ruzena» теряют свое очарование из-за «ihrer piepsenden Stimme»). Именно в этом потерянном измерении для Э. Канетти скрыты масштабы значимой информации.
Таким образом, автобиографическую трилогию Канетти отличают черты фундаментальности по охвату и организации биографического материала. Произведение представляет собой своеобразный «художественный мост между генерациями», демонстрируя искусное взаимодействие традиционного инварианта мемуаров с новаторством чувственного анализа, мифопоэтизированием человеческой сущности и, тем самым, углубляя современные представления о человеке.
Л-ра: Від бароко до постмодернізму. – Дніпропетровськ, 2003. – Вип. 6. – С. 180-183.
Критика
