Эрнст Юнгер. Годы оккупации
(Отрывок)
1945
Кирххорст. 11 апреля 1945 г.
Вот и объявились неприятности: патрули, которые ищут оружие и уносят с собой вино, квартирмейстеры, реквизирующие целые дома, у нас, в частности, первый этаж, нам приказано немедленно освободить помещение. Поэтому я вынужден перетаскивать библиотеку на чердак, дети помогают, снуют, словно муравьишки с бельевыми корзинами.
Детям весело; они раздобыли бутылку вермута и, спрятавшись, втихомолку попивают винцо. Они, очевидно, воспринимают нарушение обычного порядка в доме как приятное событие. Я слышал, как на прошлой неделе они говорили: «Если завтра налетят бомбардировщики, вот было бы здорово!» Тогда им не пришлось бы идти в школу.
В деревне слышно кудахтанье куриц, которым сворачивают шеи. Танковое соединение, неожиданно развернувшись, едет прямиком через засеянное и уже по-весеннему зазеленевшее поле нашего соседа. В мгновение ока черная земля была утрамбована, как на гумне. По дороге беспрерывным потоком катят грузовики, за рулем сидят негры. Я наблюдаю за передвижением войск, устроившись на углу кладбища. Рядом стоит девятилетний сынишка беженки. Посмотрев на меня глазами умудренного жизнью человека, он говорит:
— Боюсь я этих.
С этими словами он указывает на водителей, которые проплывают мимо, как черные куклы.
Кирххорст. 12 апреля 1945 г.
Ночь прошла без происшествий. Наутро в саду распустилась вишня.
Американцы ходят по домам с обысками. Польские пленные, знакомые с местными условиями, служат им осведомителями. Я наблюдаю за тем, как у моего соседа раскапывают и прощупывают шестами свеженасыпанную кучу песка. Труды оказались напрасны; свежая убоина действительно была-таки спрятана там, но лежала зарытая в землю. Когда речь идет о колбасе, крестьянин становится изобретательным.
Зато в сарае обнаружилось под соломой ружье, от которого, вероятно, избавился таким образом немецкий солдатик. Поднялся большой переполох. Испуганная хозяйка призвала на помощь Перпетую, чтобы та помогла объясниться, откуда взялась эта находка, сосед же тем временем убежал в лес.
Солдаты обыскали сад при помощи магнитных пластин на длинных шестах. В одном месте они принялись копать и извлекли из-под земли старую подкову. Вид этих кладоискателей навел меня на размышления. Нет сомнения, что сейчас они обнаружили бы мои охотничьи ружья, если бы я, как было задумано, закопал их под парниками. Однако я, предварительно как следует запаковав, зарыл их подальше от дома на картофельном поле. Воинское оружие я только что ночью выбросил в пожарный пруд. Мне показалось, что вероятнее всего вместо спокойной смены власти нас на первых порах ожидает период анархического междуцарствия.
Суматоха, при которой ты оказываешься только в роли объекта, производит бессмысленное впечатление. Ты делаешься чем-то вроде одной из тех брейгелевских фигур, которые глазеют из окошка на происходящие события. Поэтому я отправился в ригу, чтобы поработать. Меня окликнул солдат, проверявший курятник. Голос был неприятный. Я шагнул к нему и разглядел в полумраке, что он достал крупнокалиберный пистолет и навел его на меня. Ствол уткнулся мне в грудь. В руке у меня были вилы, я их отставил в сторону. Сделалось тихо, почти торжественно.
Наконец он спросил меня, что я тут делаю, и я ответил, что я — хозяин. Тогда он поставил пистолет на предохранитель и спрятал его в кобуру. Второй раз в жизни мне довелось соприкоснуться в подобных обстоятельствах с дулом пистолета. Еще в 1918 году меня таким образом поприветствовали пришедшие к нам с обыском спартаковцы. В обоих случаях это соприкосновение означало переход в иное пространство. Я вновь пережил то же состояние крайней напряженности внимания, это вслушивание в тишину.
Между тем Перпетуя ведет наше домашнее хозяйство, как капитан свой разбитый корабль, который, не слушаясь руля, плывет, развернувшись боком к волне. Тут выламываются большие куски забора с тем, чтобы отправить в печку. В дровяном сарае, кстати, спрятаны ящики с вином. Одна из групп, разбивших лагерь на лужайке, устраивает там состязание по стрельбе, мишенью служат молодые плодовые деревца. Незнакомые беженцы расположились на стоянку в саду и в сенях дома. Среди них то и дело толкутся деревенские жители, каждый приходит со своей бедой. На проезжей дороге по-прежнему все катят и катят наступающие танки.
Стоило хозяйке услышать про мою встречу в риге, как она наложила на меня домашний арест, велев сидеть в комнате. Наверное, так будет лучше. Я удаляюсь в мансарду, которая битком забита книгами. Не заставлено ими только маленькое оконце да то место, куда втиснулись кровать и письменный стол. Внизу сущий лагерь Валленштейна: громкоговоритель возвещает о новых победах, патрули приводят пленников, которых отловили на торфяниках, за ними охотятся с собаками. Немецкий самолет бомбит местность.
Одна из особенностей настоящей хозяйки заключается в том, что ее усердие возрастает пропорционально трудностям, которые валятся на ее голову. В необычайных обстоятельствах оно может доходить до героической степени, приобретая неудержимый стихийный размах. Мне уже не раз приходилось наблюдать это удивительное явление. Вот и сейчас, глядя в окно, я спрашиваю себя, так ли уж необходимо было сегодня вытаскивать из шкафов и чемоданов старые вещи и выколачивать из них пыль, дело это, конечно, полезное, но не лучше ли было бы с этим повременить. Я вижу, как Перпетуя развешивает на веревке военную форму генерала Лёнинга, которую он оставил у нас на хранение в связи с воздушными налетами. Красные лампасы на брюках так и сверкают в глаза. Она поднимает взгляд к моему окну, и я качаю головой. Но солдаты, расположившиеся отдохнуть на солнышке, только смеются.
Я наблюдаю за часовым, который должен стоять на посту перед домом. Он удобно развалился в плетеном кресле. Но ружье держит, как охотник в засаде. Появление командира никак не сказывается на его поведении, разве что, обращаясь к начальству, он говорит «сэр», причем с очевидным почтением.
Оказавшись в затворничестве, я, пользуясь случаем, принимаюсь за чтение Риккерта, до которого у меня до сих пор не доходили как следует руки, перемежая его «Августом и его временем» Карла Хёна. Временами в это занятие вторгается видение револьвера. Эта грубая железяка имела слишком мало общего с моей сущностью, чтобы представлять для нее серьезную угрозу.
Кирххорст, 13 апреля 1945 г.
На рассвете ушли американцы. Деревню они оставили после себя полуразгромленной. Мы все устали до изнеможения, как дети после ярмарки с ее толчеей, стрельбой, криками, балаганами, комнатами ужасов и музыкальными палатками.
Сегодня утром мы толковали об этом в школе с группой деревенских жителей и беженцев, которые собрались там после пролетевшей бури, все были немного взвинченные, немного обалдевшие, то есть в том настроении, которое берлинцы называют durchgedreht. Общее мнение гласило, что мы еще легко отделались. В других населенных пунктах, как например возле железнодорожного переезда в Элерсгаузене, где молодежь из гитлерюгенда подбила танк, дела далеко не так хороши. Главное, нам повезло, что в ночь перед вступлением американцев отсюда ушли зенитчики, предварительно подорвав свои орудия. Последние дни были заполнены переговорами между партиями, вермахтом и фольксштурмом. Мне, кроме того, что я сражался с гриппом, пришлось иметь дело со здешним крайслейтером, а Лёнинг информировал меня о том, что в это время происходило в гаулейтерстве. Когда партия удалилась в Голштинию, все стало гораздо проще. Мне с моими крестьянами было дано задание подстрелить два-три танка, чтобы прикрыть их отступление.
На этом примере я еще раз убедился в том, что у войны есть театральная сторона, о которой не узнаешь из документов, не говоря уже об истории. Тут, как и в частной жизни, порой действуют подспудные мотивы, которые почти никогда не проступают наружу. Ведется энергичный обстрел местности, чтобы наделать побольше шума и расстрелять снаряды и чтобы после можно было заявить, согласно заведенной традиции, что мы, дескать, «оборонялись до последнего патрона». Позицию удерживают до того момента, пока еще остается возможность для отступления, затем, отрапортовав обо всем в приукрашенном виде, испаряются, словно по волшебству. Я, разумеется, понимал, что эти голубчики задумывали, когда обсуждали планы обороны, но не подал виду, что догадываюсь: бывают такие положения, когда надо ставить друг для друга «золотые мосты». Кроме того, в игре такого рода время от времени кто-то ходит с козыря, то есть расстреливает того, кто слишком поторопился открыть свои карты. Это помогает, уходя со сцены, до конца сохранить достойный вид, что и можно было в очередной раз наблюдать в нашем случае.
Ради того, чтобы наглядно в этом убедиться, я по пути в школу заглянул в пожарное депо, чтобы взглянуть на тело, которое там лежало на цементном полу. Лицо было изуродовано, как будто от падения с высоты или удара. Мундир был расстегнут, под правым соском выделялось бледным пятнышком входное отверстие пули. Этого могучего силача все побаивались; накануне вечером он еще выступал с зажигательной речью и в ту же ночь вышел из дома, чтобы скрыться и залечь на дно, как сейчас сплошь и рядом поступают другие. Его подчиненные, ныне ставшие вервольфами, подстерегли его и без долгих разговоров застрелили. Что касается этих людей, то они таким образом подвели черту под прошлым: поворот к анархии начинается с преступления, с убийства, для этого человек должен повязать себя кровью.
На кладбище я повстречался с могильщиком, он рыл могилу возле самой ограды. Могильщик спросил меня, достаточно ли она глубока. Затем он заговорил о самоубийстве одного из власть имущих, о чем он только что услышал. «Вот он и помер, толстомордый-то». Он произнес это с благодушной улыбкой маленького человека, чувствующего себя в безопасности. Эти люди словно трава под дубами: их легко затоптать, но затоптанные они с той же легкостью снова выпрямляются. Падение власть имущих — для них всегда праздник.
В деревне и по окрестностям нет ни одного разрушенного дома. Говорят, что целы и мосты через канал и через Лейне, несомненно, благодаря Лёнингу. Гаулейтер еще вчера произносил кровожадные речи, призывая население сопротивляться до последнего, а наутро его уже и след простыл.
Так что не все сбылось, чего можно было опасаться. Таково было общее ощущение, как можно было заключить по разговорам, которые я слышал в школе. Конечно, всплывали отдельные огорчительные подробности. Во многом это напоминало детей, которых без присмотра пустили в зоопарк. Тут пробуждаются разрушительные инстинкты. Так, например, машины, стоявшие на дороге или в сараях, были разобраны на части. Откопанные или найденные в захоронках продовольственные припасы были подвергнуты бессмысленному уничтожению. Их сжигали, полив бензином. Возможно, к этому подталкивает страх перед микробами, принявший маниакальные размеры. Старик Гауштейн рассказывал, какие страсти разгорелись вокруг его окорока:
— Тут и пошло, господин Юнгер! — Это значило, что началась рукопашная.
Слышно об изнасилованиях, случившихся по соседству, как, например, в Альтвармбюхене, где пострадала четырнадцатилетняя девочка, на которую набросился негр. Меня поразили старинные выражения, в которых об этом говорили собравшиеся, так, например, один сказал: «Женщин они под себя подмяли».
Между тем справедливость требует добавить, что в целом для всех нас и в особенности для обитателей нашего дома все складывалось благополучно. Командир танкового подразделения, человек благородных правил, не допускал в своем окружении никаких беспорядков. Я подарил ему свой спортивный пистолет, которым сам уже не пользуюсь. На его людей тоже не приходилось жаловаться. Прежде чем двинуться на рассвете дальше, они подмели за собой пол. А когда Перпетуя пришла на кухню, она нашла там на столе целую гору подарков: кофе, консервы и сигареты.
Что можно сказать обо всем, что мы услышали и увидели за эти дни? Мимо нас прошли люди. Это все объясняет.
В саду расцвел большой рябчик.
Произведения
Критика
