Виктор Астафьев: не оборванная связь

Тулаева Людмила Витальевна,
Красноярская государственная академия музыки и театра,
г. Красноярск

В статье исследуется творческий путь художника, обладающего народной идеей жизни - Виктора Петровича Астафьева. Одной из главных заслуг писателя является выявление русского национального характера. Через все его творчество проходит тема - совести, нравственных традиций народа. Книги В.П. Астафьева можно рассматривать как историю духовной культуры, общественной жизни и человеческой души.

Ключевые слова: народная культура, нравственность, писатель, творчество, литература, роман, повесть, рассказ.

Художественный мир В.П. Астафьева (1924 - 2001) сложился на основе народной культуры. Под народной культурой мы понимаем устойчивый фонд религиозных, нравственных и эстетических представлений, сохраняющих аксиологические признаки, независимо от внешних изменений социума. «Культура располагает запасом устойчивых форм, которые актуальны на всем ее протяжении. Это касается не только сюжетов и мотивов, но и нравственных ценностей» [1, с.22].

Творчество Астафьева стало значительным явлением русской литературы второй половины XX века вследствие органического единства с народной ментальностью. Эта общая оценка утвердилась при жизни писателя. Она подтверждена миллионными тиражами, широким общественным резонансом, как в России, так и за ее пределами. Книги писателя переведены на многие языки - английский, французский, испанский, арабский, в том числе все славянские и т. д. Через произведения Астафьева в значительной мере активизировался мировой интерес не только к русской литературе, но и к России в целом.

Четыре Государственных премии Астафьева - 1975, 1978, 1991, 1995 - также отмечают его заслуги перед культурой. Три из них присуждались в Советском Союзе, последняя в России, после распада СССР. Это разделяющая черта существенна в осмыслении творчества писателя, поскольку роман «Прокляты и убиты» едва ли мог быть удостоен Государственной премии СССР, но Государственная премия России в новых условиях адекватна его значимости.

При этом произведения Астафьева не однажды вызывали острые дискуссии и полярные оценки, что связано и с его собственными противоречиями второй половины XX века. Он в немалой степени способствовал обострению этого радикализма - и прямыми публицистическими выступлениями, и строем художественных произведений.

Первый его рассказ - «Гражданский человек» (окончательная редакция «Сибиряк» 1959 г.) опубликован в 1951 году. Позднее писатель вспоминал: «После войны занимался в литературном кружке одной уральской газеты. Там я послушал рассказ кружковца, который взбесил меня надуманностью и фальшью. Тогда я написал рассказ о своем фронтовом друге. Он стал моим писательским дебютом» [2, Т.1, с.13]

В этом эпизоде, как в зерне, спрессованы «листы и корни» астафьевского творчества. Здесь все важно: дата 1951 год; тема - война; авторская мотивация. В лексике Астафьева «фальшь» - всегда синоним официоза. Нужно вспомнить, чем была военная тема в литературе середины века. Ее парадно-победный пафос, героический ореол, непререкаемая безупречность армии и командования были не только естественным отголоском недавней победы, но и идеологическим клише. Стереотип спускался от профессиональной литературы к литературному кружку при районной газете, естественно, еще более упрощался, приобретал все признаки «надуманности и фальши» - с точки зрения реального солдата, только что прошедшего бои, окопы, госпитали. Именно таким был Виктор Астафьев. Его рассказ о фронтовом друге - первый штрих правды о войне. Пока еще лишь фактографической правды, рассказанной о ней так, как рассказывали сами фронтовики. Не столько литературный жанр, сколько свидетельство очевидца. Еще не было понятия «окопной правды», столь неоднозначно воспринятой в следующем десятилетии. Позднее писатель скажет, что сам он иной правды о войне не знает. Первый его рассказ прост и непритязателен, «даже патриотичен» т.е. не противоречит официальным канонам, тем не менее, он вызвал нарекания «районного масштаба» и даже в какой-то момент был приостановлен в печати - это было первое столкновение Астафьева с цензурой.

Этот первый рассказ ценен тем, что в самоотношении к материалу он предвосхищает его будущие книги о войне: правда солдатского, а, следовательно, - народного бремени.

Астафьев вступил в литературу талантливым, но полуграмотным человеком: шесть классов, ФЗО, литературный кружок при районной газете - это все. Он даже ставил себе в заслугу такое начало, повторив известную фразу: «Академиев не кончал». И, как ни парадоксально, в этом была своя положительная сторона. Он шел от интуиции, опыта жизни и того здравого смысла, который живет в глубине народного сознания.

К учебе и самообразованию он придет более зрелым, сложившимся человеком. Это послужит развитию его таланта, но что-то в нем останется не до конца осуществившимся и проясненным - здесь один из источников его противоречий.

Начальный этап творческого формирования Астафьева целиком совпадает с десятилетием 50-х годов, и очень существенно, что в его границах лежит 1956 - первый переломный год в истории социалистической идеологии. Перелом еще относительный и не совсем последовательный, тем не менее, ощутимый на фоне только что миновавших десятилетий культа, страха, репрессий, жертвой которых была и семья Астафьева. Это придавало его идейной оппозиции оттенок личной боли. Правда, в границах первого десятилетия прямой оппозиции еще нет, и советская критика вполне лояльно встречает начинающего писателя.

60-е годы качественно новый этап в развитии всей советской литературы. Для Астафьева это время интенсивного творческого роста. Учеба на Высших литературных курсах дала ему энергичный импульс. «За два года учебы в Москве я прошел дистанцию, которую ... самостоятельно проходил бы лет двадцать. Москва с ее театрами, концертными залами, выставками, первоклассными преподавателями, единомышленниками - все способствовало духовному просветлению и нравственному усовершенствованию», - позже вспоминал Виктор Петрович [2, Т.1, с.44].

Астафьев преодолевает рамки областного писателя и, хотя остается жить на периферии (Пермь, Вологда), входит в орбиту столичных изданий. По времени это совпадает с подъемом «деревенской прозы», в состав которой органически входит творчество писателя 60-х и далее 70-х годов. В ней соединились признаки критического отражения реальности - достаточно остро по тем временам - и обращенность к истокам национального уклада, народной культуры, нравственным основам жизнеустройства, противостоящего политическому моделированию.

Творчество Астафьева вписывается в этот ряд, прежде всего, повестью «Последний поклон» (первая редакция 1968 г., окончательная, расширенная 1991 г.). Критика отмечала, что без его произведений советской прозе «недоставало терпкого духа жилья, густоты красок деревенского, детдомовского, солдатского и народного быта, живой экспрессии крестьянской речи, а более всего - крутоватых, норовистых народных характеров» [3, с. 3].

Все это верно, но важнейший пласт повести все-таки еще ускользал от критического внимания. Он связан с идеей самобытного облика деревенской культуры как основы национального менталитета. И Бабушка - не просто «удачный образ», близкий всем нам. Это то, что укоренилось в русской литературе. Его значимость очертил в свое время В. Сологуб: «Много слыхал я и читал впоследствии о гуманности, - но гуманность воплощенную, без хитрости и причуд, я видел только в старой женщине, далеко не образованной, но твердо умной и всецело преданной любви к человечеству. Теперь мне кажется, что без патриархальности не может быть гуманности, иначе как на словах». (5. с. 80) Типология этого образа охватывает как живые примеры русской патриархальной жизни, так и художественные ее обобщения - от Елизаветы Петровны Яньковой («Рассказы Бабушки») до Татьяны Марковны Бережковой в гончаровском «Обрыве» и Акулины Ивановны в повести М. Горького «Детство». Социальная принадлежность в данном случае не существенна - существенна собственно человеческая соотнесенность Бабушки как нравственного центра с окружающим миром. Это всегда и неизменно - праведница в исконно точном значении слова. Астафьев шел не от литературных подобий и, возможно, даже не знал о них. Но как художник, проникающий в глубину народной жизни, он, естественно, выходил к ее нравственным истокам. Это отражено и в самом названии повести, ибо последний поклон есть поклон вечного прощания у могилы и благодарной памяти, осеняющей «любовь к отеческим гробам».

Следующее этапное произведение Астафьева - повесть «Царь- рыба» (1976). Неотрывно преследует впечатление, что «здесь будто расширились горизонты его таланта, выше стали небеса его таланта, глубже материковые недра его таланта» [5, с.58].

Виктор Петрович вспоминал о том, как трудно повесть проходила в печать, как пострадала от цензуры, сколько инстанций пришлось пройти, прежде чем она появилась в печати. По свидетельству писателя, «Царь-рыбу» особенно мучили, уродовали, печатали с большими купюрами. Политической проблематики в повести фактически нет, и, тем не менее, она - резкое противодействие цензуры. Но что такое «Царь-рыба», если не «плачь о погибели русской земли?», - образно говоря - боль, порожденная страданиями родной земли. Перед глазами писателя гибнет дивная красота: «Тайга на земле и звезды на небе были тысячи лет до нас... Нам только кажется, что мы преобразовали все, и тайгу тоже. Но обман этот удается до тех пор пока не останешься с тайгой с глазу на глаз» [2, Т.6, с.58].

В XX веке высокомерие человека стремится к полному покорению природы, против чего и восстает писатель.

Если продолжать метафору «плача», то «Печальный детектив» (1986) можно уподобить «рыданию». И, как всякое рыдание, оно не знает меры, перехлестывает через край, «срывается на крик». В той же тональности прошла и полемика вокруг «Печального детектива». Сама по себе острота полемики – не новость для русской литературы, но она явно перерастала литературные рамки, предвещая глобальный сдвиг в сознании и самой жизни. На обсуждении повести И. Золотусский особо отметил: «Беспощадность этой вещи и ее поворотное значение для настоящего момента в том, что она развернута лицом к народу. Если раньше литература защищала народ, то теперь встал вопрос о самом народе» [6, с.4].

Сложней всего все это отразилось в прозе о войне. Между первым рассказом о фронтовом друге и последним романом «Прокляты и убиты» (1994) лежит почти полвека. Он вырастал постепенно, не просто из свидетельств очевидца, но из осмысления народной трагедии и народной правды. Этапным произведением на этом пути стала повесть «Пастух и пастушка. Современная пастораль» (1971). Современная пастораль переносит традиционные признаки жанра в новые условия, в данном случае - условия войны. Их прямая соотнесенность невозможна, но возможна соотнесенность символическая, в которой реальность преображается в поэтический образ-знак. Это входило в замысел писателя: «Я стремился совместить символику и самый что ни на есть грубый реализм» [2, Т.12, с.226].

Критика обвиняла писателя в «абстрактном гуманизме». Но гуманизм - категория самодостаточная, не нуждающаяся в определениях.

«Всю правду о войне, - говорил Астафьев, - знает только Бог» [2, Т.10, с.766]. С такой точки зрения, человеческая, правда, всегда ограничена. Но есть мера приближения к ней или удаления от нее. Удаление от правды писатель считал отождествлением народной войны с защитой социализма и его государственной системы, на чем основывался основной массив советской литературы. Это не значит, что вся она лжива и недостоверна. Произведения К. Симонова, Ю. Бондарева, Г. Бакланова - тоже, правда. Но, правда и то, что партийно-государственная система социализма - это мощный и разветвленный аппарат принуждения, обоснованный политической пропагандой. Он сложился до войны, а во время войны приобрел еще более жесткие формы. Народ по отношению к этой системе - необходимый материал, но не субъект государства. Отношение к нему, как к материалу породило трагедию, какой прежняя история не знала.

Великая Отечественная война - при всем том, что она была и великой, и отечественной - не могла полагаться только на воинский долг и доблесть. Хотя и долг, и доблесть были, но сверх того было «недреманное око», принявшее обличие заградотрядов, политотделов, сексотов, смерша. Кто-то действительно верил в социализм и был предан его идеям, кто-то просто делал карьеру. Но в любом случае они были опорой идеократии на всех уровнях и много способствовали тому, что война велась не столько умением, сколько числом. «Мы потопили немцев в собственной крови», - говорил Астафьев.

Истребляемое число, чтоб не иссякнуть, должно все время пополняться. Его качественный состав - не главное, когда людей бросают под огонь, «как солому в печь». Роман «Прокляты и убиты» - о составе и судьбе Числа на войне. Астафьев берет самый обездоленный социальный слой: дети раскулаченных крестьян, жуликоватые парни, взращенные беспризорностью, нелюдимые старообрядцы, вороватая голытьба... Они - отверженные в своей стране, обреченные исполнять свою функцию при любых условиях. Писатель сам принадлежал к этому социальному строю в молодости и в составе этого слоя воевал. Ему была открыта самая острая и трагическая грань правды о войне, даже если это не была вся правда. «Народ существует на войне между призрачной надеждой на Бога, на справедливость и реальной верой в силу родной земли, которая являлась порой единственной спасительницей солдата» обобщает писательскую мысль Т. Вахитова [7, с.102].

Россия переживает катастрофическое «повреждение нравов». Нам предстоит заново осмыслить и впитать в себя такие понятия, как нравственное самосовершенствование, сознание греха, покаяние. Астафьев не уставал это повторять. Покаяние - глубинный процесс нравственного преображения нации. Оно неизбежно имеет протяженность во времени, то есть не совершается в одночасье, ибо нельзя новое вино влить в старые мехи - об этом писал еще митрополит Илларион. Но необратимое движение начато, и в нем есть определенный вклад Виктора Петровича Астафьева.

Литература:

1. Гумилев Л., Панченко А. Чтобы свеча не погасла. Диалог. - Л., 1990.
2. Астафьев В.П. Собр. соч. в 15 т.т. - Красноярск, 1997. В дальнейшем ссылки на это издание с указанием тома и стр. в тексте.
3. Михайлов А. Прощание с детством. // Комсомольская правда. 1969, 9 октября.
4. Сологуб В. Петербургские страницы воспоминаний. - С-Пб., 1993.
5. Гуцало Е. Талант мужественный и щедрый. // Радуга, 1990, № 12.
6. Золотусский И. Художник или публицист - кто прав? // Лит. газета, 1986, 27 августа.
7. Вахитова Т В. Астафьев. // Русские писатели - XX век. - М., 1998.