Данте в художественном мире Генриха Гейне

Г. В. Стадников

Генрих Гейне оставил немного отзывов о Данте. Но каждый из них был связан со злободневными проблемами современности. В лице Данте Гейне видел поэта высокого гражданского пафоса, общественного обвинителя в поэзии. Политический изгнанник, не сломленный трагическими обстоятельствами жизни, непреклонно верный своим убеждениям, Данте был близок Гейне. Близок горечью своего изгнания, искренней болью за беды отечества.

Ключевые слова: искусство, творчество, комедия, политика, изгнание, эмиграция.

Heinrich Heine left some notes about Dante. But each of them was connected with burning issues of a day. Heine saw in Dante’s personality a poet with an active civil position, a public accuser in poetry. Being a political exile, unbroken by tragic life circumstances and adamantly true to his beliefs, Dante was personally close to Heine because of the bitterness of his exile and a sincere pain caused by his country woes.

Keywords: art, creativity, comedy, politics, exil.

О Данте и «Божественной комедии» Генрих Гейне написал немного: это всего лишь краткие замечания, реминисценции, отсылки. Но обращался к Данте Гейне всю свою творческую жизнь — начиная ранней прозаической композицией «Путешествие на Гарц» (1824) и кончая стихотворением «Бывший страж ночей» (1851), созданным в годы «матрацной могилы».

«Божественная комедия» и ее автор в течение столетий знали много толкований. Книгу считали и божественным откровением, и энциклопедией научного знания; творца комедии называли и пророком, вдохновленным Богом,

и умнейшим светским философом. Немецкие реформаторы видели в Данте сурового обличителя погрязшей в пороках католической церкви и ее главы, папы. Романтики относили Данте к величайшим творцам нового искусства. Фридрих Шеллинг считал «Комедию» уникальным художественным творением, которое нельзя «подвести ни под один жанр», ибо это «неразрывное соединение», «совершенное взаимопроникновение всего» [8, с. 395]. Гегель называл «Комедию» «подлинным художественным эпосом христианского католического средневековья», в котором «живой мир человеческих действий и страданий... погружается в это не ведающее перемен бытие» [3, с. 485].

По-иному прочел «Божественную комедию» Гейне: он находил в поэме ответы на самые животрепещущие проблемы современности, а в судьбе ее творца, политического изгнанника, видел очень близкое собственной участи.

Первые отсылки Гейне к «Комедии» были пародийными. Так, в первой части «Путевых картин» повествователь пожаловался, что после веселой студенческой вечеринки ему во сне привиделись «дикие, жуткие создания. из Дантова Ада» [2, т. 4, с. 54]. В следующей части «Путевых картин» — книге «Идеи. Книга Ле Гран» (1826) — Гейне уже нарисовал развернутую трагикомическую картину ада и при этом выражал сожаление о том, что «дантовское изображение ада слишком мягко, в общем — чересчур поэтично», тогда как ад ужасен в своей прозаичности и похож на «мещанскую кухню, где в чугунных котлах сидят и жарятся грешники». Среди казнящихся в адском огне Гейне особенно выделил «толстого ростовщика» — персонажа очень типичного для современного общества всевластия денег [2, т. 4, с. 101].

Две эти отсылки к «Божественной комедии» не были просто безобидной шуткой. Следует считать, что ироничный Гейне пародировал мистические страхи ада, которым придавали такое значение некоторые толкователи поэмы. И это уже было заявкой на новое прочтение «Комедии».

Любопытно отметить, что именно в те же годы А. С. Пушкин написал на «дантовский» ад пародийную стихотворную композицию «И далее мы пошли.» (1832) [7]. Обращает на себя внимание типологическое сходство текстов Пушкина и Гейне. В картинах ада, гротескно нарисованных Пушкиным и Гейне, выделяются казнящиеся адским огнем ростовщики. Так оба автора откликнулись на сцену четвертого круг ада, где наказанию подвергались те, кто «недостойно тратил и копил» [6, с. 104]. И хотя в том и другом случаях картины мучений грешников были изображены Пушкиным и Гейне гротескно — карикатурно, они отсылают к горьким, остро актуальным раздумьям Данте, о людях, погубленных всевластием золотого тельца.

В 1828 г. Гейне, уезжая в Италию, мечтает о встрече со страной создателей величайших культурных ценностей. Именно в их ряду на первом месте стоит для Гейне имя Данте. Следуя во Флоренцию, Гейне, не скрывая своего волнения, писал: «Через две-три недели я буду ступать по земле, по которой ступали Данте, Макиавелли, Леонардо да Винчи, Микеланджело» [2, т. 9, с. 471]. Вскоре, однако, Данте открылся для Гейне и в ином свете. В «бедной, порабощенной Италии», где оставались живы «великие идеи вечного Рима» [2, т. 4, с. 210], Данте был провозглашен «отцом отечества» [4, с. 407]. Гражданский дух сурового Данте вдохновлял итальянцев на борьбу за свободу родины. И теперь отсылки к Данте и его комедии вызывают у Гейне другие ассоциации. Так, в церкви города Луки изображенные на фресках лики из героического прошлого напомнят Гейне «о пламенном духе, веющем в песнях Данте» [2, т. 4, с. 333]. А в Англии, где вскоре побывает Гейне, над воротами Ньюгэтской тюрьмы ему мысленно привидится надпись, что «на вратах дантовского ада» [2, т. 4, с. 388].

В мае 1831 г. Гейне навсегда покидает Германию. Начинаются годы сначала добровольной, а затем и вынужденной эмиграции. В разбуженной июльской революцией 1830 г. Франции Гейне оказался в центре европейской общественной жизни. Не случайно, что в его творчестве заметно возрастает критический пафос. Теперь он не только поэт-лирик, но поэт «жгучего остроумия», публицист, корреспондент европейского печатного органа — немецкой «Всеобщей газеты». Политика завладела поэтом, идейно-политический критерий начинает играть все большую роль в его суждениях. В своих статьях Гейне обращает внимание на то, что революция не решила многих жизненно важных проблем и среди них главную — материальное положение масс. В общественной жизни Франции все неспокойно, напряженно и нет перспектив к лучшему. Французы и хотели бы вырваться из плена сложившихся обстоятельств, но любые попытки двигаться в этом направлении приводят лишь к худшему. И отсылки к Данте помогают Гейне дать образное представление о современных общественных «раздорах и затруднениях»: «Сейчас французы — словно те грешники Дантова ада, которым их настоящее положение сделалось столь нестерпимо, что они только желают вырваться из него, хотя бы пришлось попасть в положение еще худшее» [2, т. 5, с. 293]. Но Гейне хотел верить, что родится новое искусство, которое «будет отражать скорби и радости своего времени». Для художника станет мало быть лишь творцом совершенных художественных образов и вести «замкнутую, посвященную только искусству жизнь, герметически закрывая праздно творящую душу от великих скорбей и радостей своего времени» [2, т. 5, с. 220]. Появятся поэты, личности такие же могущественные, как их творческая сила. В прошлом такими великими были Эсхил, который создал «Персов» с такой же правдивостью, с какой он сражался против них при Марафоне, а Данте, написал свою «Комедию» не как поэт, принимающий заказы, но как изгнанник-гвельф, и в изгнании, среди бедствий войны, он оплакивал не гибель своего таланта, а гибель свободы [2, т. 5, с. 220].

Именно поэты гражданского типа теперь близки Гейне. И он не раз повторит и уточнит свое мнение. Так, из современных — это Байрон («мой кузен»), о духовном родстве с которым не раз скажет Гейне; из поэтов прошлого — Аристофан («мой отец») и, конечно, Данте — «общественный обвинитель в поэзии». Причем Данте личностно был особенно близок Гейне. Близок горечью своего изгнания, искренней любовью к отчизне. Как Данте, Гейне познал, как трудны годы изгнания, как остро больно переживать потерю родных, близких, единомышленников. Оба поэта знали, как «редко случалось в изгнании найти друзей», как писал Данте «флорентийскому другу» [5, с. 383]. Оба остро чувствовали свою отверженность среди чужих людей, в чем признавался Гейне, вспоминая Данте:

Какая страшная вещь — изгнание! К самым печальным его гнусностям относится то, что мы попадаем в дурное общество, от которого не смеем отказаться, если не хотим столкнуться с коалицией всех мошенников. Как трогательны и в то же время полны негодования жалобы Данте на эту тему в «Божественной комедии» [2, т. 10, с. 299-300].

Эти горькие слова в Комедии были сказаны как пророчества, хотя к тому времени, когда были написаны, уже подтвердились многими годами изгнания:

Ты бросишь все, к чему твои желания Стремились нежно; эту язву нам Всего быстрей наносит лук изгнанья.

Ты будешь знать, как горестен устам Чужой ломоть, как трудно на чужбине Сходить и восходить по ступеням.

(Пер. М. Лозинского) [6, с. 448].

В работе «Романтическая школа» (1833) Гейне обратил внимание на то, что в немецкой критике было принято сопоставлять «Комедию» с романом Новалиса «Генрих фон Офтердинген». Однако если эта аналогия служила обычно основой для мистических толкований творения Данте, то для Гейне это сопоставление указывало лишь на значительность содержания поэмы. Показательно, что Гейне, обращаясь к «Комедии», ссылался исключительно только на ее первую часть — «Ад», оставив без внимания вторую и третью части — «Чистилище» и «Рай». «Комедия» была для Гейне только книгой жизни, книгой земных страстей, книгой земных страданий.

Одно из самых значительных своих творений — поэму «Германия. Зимняя сказка» — Гейне писал не без участия Данте. Уже предисловие к поэме перекликается по своему смыслу с взволнованным, пронизанным чувством собственного достоинства письмом Данте к «флорентийскому другу». Данте с горькой иронией замечал, что оказался повинным в том, что решительно отстаивал справедливость и горько отвергал «милостивые условия» вернутся во Флоренцию ценой покаяния перед теми, кто совершил беззаконие. «Нет, отче, это не путь к возвращению на родину», — написал поэт, не сломленный труднейшими годами изгнания [5, с. 384]. Вернутся на родину и оказаться во власти неправого суда столь же решительно отказался и Гейне. Обращаясь к «фарисеям национализма», верному оплоту немецких правителей и цензуры, Гейне писал:

Успокойтесь! Я люблю отечество не меньше, чем вы. Из-за этой любви я провел тринадцать лет в изгнании, но именно из-за этой любви возвращаюсь в изгнание, может быть навсегда, без хныканья и кривых страдальческих гримас [2, т. 2, с. 266].

Завершая свою поэму, Гейне прямо напомнил о Данте, поставив его имя рядом с именем Аристофана. Свой критический пафос эти писатели выражали по-разному: Данте создал «Ад» звенящими гневом терцинами; Аристофан, напортив, в своих пьесах, которые Гейне называл «шутливыми трагедиями», критику одел в карнавальное платье. Но по силе воздействия слово того и другого было подобно «мечу и пламени».

Данте, создавая свою «Комедию», верил, что Слово поможет возродиться погрязшему в грехах человечеству. Верил и Гейне в силу Слова, закончив свою поэму строками о том, что никто во вселенной не властен «над поющими пламенем строфами» [2, т. 2, с. 330]. Тем более, если эти строфы выстраданы нелегкой судьбой поэта. В книги «Людвиг Берне», написанной за несколько лет до поэмы «Германия. Зимняя сказка», Гейне уже скажет об этом, также сославшись на Данте:

Кто не знал изгнания, тот не поймет, как ярко оно окрашивает наши муки и какой яд, какую тьму оно вливает в наши мысли. Данте писал свой «Ад» в изгнании, и только те, кто жил в изгнании, знает, что такое любовь к родине со всеми ее сладостными страхами, томительными горестями [2, т. 7, с. 102].

А затем еще раз повторит, что магия слова Данте объясняется не только высочайшим художественным мастерством, но и тем, что «страдальческие образы, что родились в душе великого поэта», были не выдуманы, а поэт их «пережил, он их чувствовал, он их видел, осязал, он в самом деле был в аду, он был в городе осужденных. Он был в изгнании!» [2, т. 7, с. 128].

Целостный, единый художественный мир Гейне, в то же время представляет собой клубок острых противоречий. Романтик и реалист, лирик и сатирик, поэт любви и политический публицист, Гейне мог утверждать, что искусство самоценно и не имеет прямого назначения. Но тот же Гейне был автором остро актуальных поэм и современных стихотворений, отважным гражданским поэтом. И именно тогда, когда эти стороны творчества выходили у Гейне на первый план, он обращался к Данте, к поэту, «причастному к великим скорбям и радостям своего времени», к «общественному обвинителю в поэзии». Не лишне будет и вспомнить, что именно находясь в Италии Гейне так сказал о своем призвании как поэта:

Я никогда не придавал большого значения славе поэта, и меня мало беспокоит, хвалят ли мои песни или порицают. Но на гроб мой вы должны возложить меч, ибо я был храбрым солдатом в войне за освобождение человечества! [2, т. 2, с. 228].

И постскриптум. В 1865 г., спустя десть лет после смерти Гейне, в Италии широко отмечался шестисотлетний юбилей Данте. Свидетелем этих торжеств был русский ученый Федор Иванович Буслаев, для которого, по собственному признанию, «Божественная комедия» была книгой всей жизни. Поэма представлялась Буслаеву, как «шествие поэта от преисподнего ада к жилищу Божью, которое есть высшая ступень и последняя строка поэта. Вот ощутительный образ того, как поэзия стремится к выражению божественного» [1, с. 229]. Но оказавшись в Италии, Буслаев увидел, что Данте для его соотечественников не просто поэт из далекого средневековья, а живой и близкий их современник. Буслаев писал:

Для средних веков великий флорентинец был богослов, для Италии нашего времени — он политик и агитатор. Италия нашего времени видят в своем великом поэте политического деятеля, который указали путь к освобождению от чужеземного ига и клерикализма [1, с. 430].

Это свидетельство русского почитателя Данте есть лишь еще одно подтверждение того, насколько точно определил Гейне отношение своих современников к создателю «Божественной комедии», не только, как гениальному поэту, но и как к истинному гражданину и великому патриоту.

Литература: