Повесть о любви
Эта маленькая повесть почти вся написана с той суровой и вместе с тем щемяще-горькой интонацией, которая сразу же придает четкую реалистическую окраску короткой истории фронтовой любви.
Историю любви младшего лейтенанта Воронова и деревенской девушки Маринки, любви, вспыхнувшей как бы случайно в прифронтовой деревне тяжелейшего сорок первого года, трудно пересказать, как всегда трудно передать историю чужой любви, тем более «фронтовой», тем более скоротечной. Маленькую повесть Воробьева следует прочитать, чтобы почувствовать ее свежесть.
Рассказ двадцатилетнего лейтенанта — повесть написана от первого лица — откровенен и юношески чист. В нем — непроходящая боль утраты, живая «память сердца» о мимолетном счастье, которое было, могло быть, но которое оборвалось зимой сорок первого года в боях под Москвой.
Как нельзя представить себе землю без запаха травы, без дождевых капель на листьях, без голосов птиц, летних гроз, бликов солнца в утреннем тумане, так нельзя представить жизнь без того, что дает, рождает саму жизнь, без самого высокого и самого земного чувства — любви. И ни катастрофы, ни колючая проволока, ни пулеметные очереди, ни тошнотворный запах пепла над горящими деревнями — ничто не может остановить это чувство, как нельзя остановить жизни.
Может быть, поэтому писатели всех времен обращались и будут обращаться к «любовным историям», а молодые люди (и не только молодые) будут проверяться на рандеву, и на этих рандеву будут решаться социальные проблемы, испытываться нравственное здоровье общества.
Вот почему повесть К. Воробьева — это не просто еще одна история фронтовой любви, но вместе с тем маленькая главка в той большой книге, которую мы все сообща пишем о нашем времени, о войне.
Это еще одна краска, еще один ракурс, еще один взгляд на минувшее, не похожий на взгляд авторов уже известных нам книг.
У К. Воробьева — свои герои (особенно трогательна и достоверна Маринка), свой сюжет, свой ритм, своя четкая, сжатая фраза. Это трудно показать, но вот — наугад — отрывок, относящийся к самому началу любви кладовщицы Маринки и Воронове, он, возможно, даст почувствовать манеру автора:
«— Я вас провожу, хорошо?
Так я же не одна хожу, — песенно, как в первый раз, сказала кладовщица, пряча почему-то руку за спину.
А с кем? — спросил я.
С фонарем.
Я не хотел, чтобы она шла с фонарем. Он был лишний, как Васюков, и я сказал:
— С фонарем теперь нельзя. Село на военном положении...»
Читая Воробьева, я невольно вспомнил превосходный, удивительно лаконичный рассказ В. Богомолова «Первая любовь», напечатанный года три назад в «Литературной газете».
Новелла Богомолова как бы рассказана вполголоса и вся пронизана тоской о погибшей любимой женщине, повесть же Воробьева — это сдавленный горем крик, обращенный к людям, крик молодости, не желающей отдавать свое счастье смерти. Обе вещи написаны от первого лица, и, видимо, авторы — люди одного поколения. Может быть, случайное совпадение? Может быть, тема незавершенной любви перекочевала из одного рассказа в другой?
Нет, и Богомолов и Воробьев пишут о том, о чем не могут не написать, — о судьбе своего поколения, о молодости, которая началась на войне в наступлении, в окопе, о потерях, которые невосполнимы, о душевных ранах, не залечиваемых и двумя десятками лет. Вероятно, поэтому в наших лучших книгах о войне есть и боль, и трагизм, и кровь, и смерть. И рядом с этим — неутолимая жажда жизни.
В повести «Крик» очень подкупает именно эта юная жажда жизни, чистота, цельность восприятия — основные черты поколения, о котором пишет автор.
На мой взгляд, главная удача К. Воробьева — его умение точно передать ощущения своих героев, умение внушить читателю веру в их любовь в трагической обстановке военного времени. И в этом сила повести.
Вместе с тем при строгом подходе к прозе Воробьева — а он как писатель не нуждается в скидках — отчетливо видно несколько существенных просчетов.
Беллетристичность (я называю так «легкие» сюжетные «ходы») порой разрушает неторопливую и реалистическую манеру письма, снижает найденную пронзительно щемящую ноту, с которой вещь начата; иногда отсутствие мотивировок рождает ощущение заданности, вообще-то чужеродной стилю Воробьева.
Колоритно и свежо задуман образ помкомвзвода. Васюков — солдат с опытом, эдакий фронтовой проныра и доставала. Васюков вызывает любопытство. Писатель хорошо видит его, слышит его голос, великолепно показывает ревность Васюкова — грубоватую ревность солдата к более удачливому лейтенанту. Далее возникает ссора между Вороновым и помкомвзвода. Казалось бы, ссора по мере сближения Воронова и Марины должна была углубляться. Однако писатель чрезвычайно поспешно примиряет их, а происходит это после того, как Васюков сбил самолет и Воронов вынес ему перед строем благодарность.
Что же, могло быть и так — война и разъединяла и быстро мирила людей. Но если примирение должно было состояться, то Васюков должен был в нем проявиться какой-то новой, совершенно неожиданной стороной. Слишком торопливым, «беллетристичным» примирением писатель ломает и упрощает образ Васюкова, слишком рано открывает «тайну» его характера. И сразу первоначальный интерес к образу пропадает.
А ведь решение этой коллизии могло быть весьма сильным, предельно эмоциональным — хотя бы в тот момент, когда Васюков и Воронов видят смерть Марины и Васюков нелепыми фразами пытается утешить младшего лейтенанта. И это решение было бы самым человечным. Оно врезалось бы в память. Тогда возник бы разящий до ослепления, до слез свет контраста — жизни и смерти.
То, что я сказал о помкомвзвода Васюкове, в равной мере относится и к характеру командира отделения Крылова. Он появляется в повести два раза, но несет серьезную мысль вещи. Мы слышим и видим его ночью в хате, когда он проверяет «документик» у вернувшегося из заключения хозяина. И видим вторично — в самые напряженные минуты: Воронов набирает добровольцев в разведку боем, но Крылов не идет вместе с другими. Как нельзя, думается мне, показывать в книгах о войне смерть без психологической «подготовки», без философской нагрузки, сопутствующей гибели героя, так и нельзя уходить от тонких мотивировок проявлений трусости, смелости, предательства и т. д. Иначе возникает удручающая иллюстративность, прямолинейная констатация факта, далекая от художественного обоснования поступка.
Я бы не останавливался на этих просчетах писателя, если бы просчеты не были «одного ряда», если бы одна из центральных сцен — гибель главной героини Маринки — не страдала бы той же литературной необоснованностью.
Как же оборвалась так ярко и чисто вспыхнувшая любовь Воронова?
Воронов получил приказ: прощупать огневые точки противника разведкой боем. И в ту минуту, когда группа солдат под его командой двинулась к околице деревни, младший лейтенант услыхал Маринкин голос. «Я оглянулся и в слитно мелькнувшей передо мной панораме села увидел на пригорке взрыв и в нем летящую Маринку...»
На войне было столько невероятных и неожиданных смертей, что сцена эта может показаться и правдивой и даже как будто виденной когда-то. Но литература выбирает самый точный, самый убеждающий случай. Только тогда создается впечатление: было именно так, а не иначе.
Здесь же писатель ничем не подготовил эту «случайную смерть» — и сейчас же всплывает множество вопросов: «Как? Зачем? Почему?» — но эти вопросы не несут в себе груз раздумий о жизни и смерти, о любви на войне. Вас лишь раздражающе мучают вопросы чисто «технические» « бытовые: «Случайная мина? Почему именно эта мина убила Маринку? И почему это произошло в те секунды, когда Воронов шел в разведку? Что, Маринка пришла его проводить? Откуда она появилась?»
Писатель не сумел найти ту единственную правдивую точку в конце повести, то завершение судьбы Воронова и Маринки, которое должно было подчеркнуть высоко трагическую атмосферу вещи, и этот досадный просчет снижает художественность «Крика».
К. Воробьев талантлив. Я говорю об этом не потому, что хочу смягчить впечатление от всегда неприятных упреков. Это серьезно обещающий писатель, уже заставивший следить за собой после первой книги рассказов. И с К. Воробьевым надо говорить как с серьезным писателем — без обидной снисходительности к недостаткам.
Л-ра: Новый мир. – 1962. – № 10. – С. 236-238.
Произведения
Критика
