Монолог любящего сердца
М. Ногтева
Владимир Луговской в одном из своих стихотворений признался однажды: «Мне кажется, я прожил десять жизней...»
Стремление прожить жизнь за двоих, за троих, за многих характерно для поэтов широкого масштаба и обостренного жизнеощущения. Я думаю, к таким именно поэтам относится Римма Казакова. Ее поэзия женственна, но она и мужественна, искренне откровенна. Она горда в признании своей силы и слабости.
Название сборника я воспринимаю как выражение трепетности, душевной ранимости: «снежная баба» уйдет, исчезнет, растает... Не вечна страсть, любовь, не вечен дом, созданный теплом человеческих рук и согретый теплотой человеческого сердца... Эти мысли, эти мотивы часты в книге Казаковой. Но более всего заботит поэтессу все-таки другое.
Ах, зачем только сердце врастает,
так навечно врастает в невечное,
в неувенчанное, в невенчанное!
Я леплю тебя, снежная баба.
Может, хуже еще, чем могла бы.
Мне порою совсем непонятно,
что теплом тебя можно убить!
Все равно не могу не лепить.
Лирическая героиня новых стихов Риммы Казаковой, прощаясь с прошлым, как бы обретает второе рождение. Омытая снежными слезами расставаний, она утверждает поиск новой сущности своего «я»:
Не убиваясь о тепле,
Не уступая слепо свету, как «Ближе к истине!», тебе повелеваю:
ближе к лету!
Для лирического рассказа Риммы Казаковой характерно страстное переосмысление своих поступков, острое ощущение настоящего, выступающего в противовес прошлому беспощадным судьей, опытным и мудрым наставником. Поэтесса ищет подспудный смысл вещей, расчленяя на первый взгляд нерасчленимое. Она стремится к ясному и простому, «когда строка в руке — как вещь, а не туманный символ...». Ее любимый глагол — «быть», он наделен гибкостью, емкостью, безграничной протяженностью во времени:
Я была, чтобы после убить даже тень от былого смогла, чтобы было не «было», а — быть всем, чем буду еще! — я была.
Жизнь — пьянящий напиток. Это древнее поэтическое уподобление своевольно используется поэтессой для получения яркого смыслового эффекта:
Я была, я, должно быть, была. Сердце, вспомни, сомненье развей!
Что за странный напиток пила, от которого — только трезвей!
Родник в Пугузе (из «Писем из Душанбе») тоже лишен романтических пряностей: «Я пила из родника в Пугузе пресное прелестное вино»... И не только ветер странствий увлек поэтессу в дальний путь: существует высокий смысл путешествия:
...мной владела жажда большая, чем просто жажда — пить.
В стихах, навеянных дальними дорогами, поездками в далекие страны, снова и снова сталкиваешься с лобовым, впрямую поставленным вопросом: «Что истина, а что мираж?» Увлеченная этим вопросом, Р. Казакова часто обращается, «в страну начал», иначе говоря, в юность. Недаром книга открывается программным стихотворением, в котором темпераментно прославляется «Первый Раз», — «как скрытый смысл, как хитрый лаз, как зверь, что взаперти таится». «Первый Раз»— это категорическое требование, предъявляемое поэтессой к жизни: все из первых рук, все впервые!
Поэтесса стремится открывать неизведанные психологические пласты женской души. Жаль только, что порой она облегчает свои задачи, размениваясь на каламбуры или бесцельную игру в созвучия типа: «в ней навек жива та живиночка, что вдохнули в душу ей невзначай», «навсегда кандалами своих рук одари меня».
Впрочем, не исключено, что она сама сознает свои промахи. В одном стихотворении героиня признается: «...Это я такая, я сама — снежная запутанная баба...»
Да, временами распутать клубок поэтических, ассоциаций не просто, тем более, что композиция некоторых стихов хаотична. Но там, где главенствует гармония, там таятся и подлинные поэтические находки. Вряд ли читатель пройдет мимо стихотворения «Быть женщиной — что это значит?», не вспомнив знаменитого брюсовского: «Ты — женщина, ты книга между книг... «Лирическая героиня стихов Риммы Казаковой остается, как и подобает «истинно женской» натуре, неожиданной до конца:
Она в улыбку слезы спрячет, переиначит правду в ложь... Как счастлив ты, что ты незрячий и что потери не поймешь.
Стихи Риммы Казаковой немыслимы без собеседника, они жаждут активного слушателя, отзывчивого читателя. Это к такому читателю, к такому собеседнику обращен монолог любящего сердца, обращены бередящие душу и исполненные горького прозрения «Предчувствия»: Знала: больно родить.
А теперь знаю: больно рождаться.
Только трижды больней оттого,
что в рождественской муке расстаюсь до того,
как и вправду пришлось бы расстаться,
потому что разлука и есть — это чувство разлуки.
Надо отметить: при всем внимании к тончайшим нюансам и перепадам чувств, одолевающих лирическую героиню книги, Римма Казакова по своему складу, я думаю, поэтесса «рассудочная», привыкшая оглядываться на разум. Потому слабо, например, удается ее «остроугольному» перу выразительная «невнятица» любовной лирики.
Чувство любви — это все на пределе. Что с меня ночь эта жгучая смыла!
Не очень глубокие строки. Или — картинка, содержание которой
так и осталось непроявленным:
Отступают суета и ложность, дышится тревожно.
Вы со мною. Ваша Невозможность, —
невозможно!
Пожалуй, и в самом деле невозможно принимать эти строки всерьез. Не вяжется с обликом поэта, к которому мы привыкли, манерность подобных словосочетаний.
Л-ра: Литературное обозрение. – 1973. – № 7. – С. 50-52.
Произведения
Критика
