«Об этом, что ни миг, то новом мире...» (О поэзии Леонида Мартынова)
Н. Соколова
Полувековой творческий путь... Какие на нем крутые, неожиданные повороты и какая богатая жатва с каждого этапа пути... Давно, еще в начале 20-х годов, поехал Леонид Мартынов — тогда еще юный автор книжно-романтических стихов — по заданию омской газеты «Рабочий путь» за материалам для своих первых очерков. Сейчас разве что специалисты-литературоведы помнят, как много их было напечатано в Омске и в Новосибирске. Но кто из читателей наших дней не знает об остром чувстве современности, присущем поэту Леониду Мартынову, о его умении уловить и выразить новое? Любой журналист может позавидовать этой зоркости.
Во второй половине 30-х годов он писал почти исключительно исторические поэмы — яркие, своеобразные, они читаются и сегодня с интересом, хотя это еще не совсем тот поэтический материал, который для нас определяет поэта Леонида Мартынова. Но в его стихах двух последних десятилетий — такое глубокое чувство историзма, какое едва ли могло появиться без (многолетней работы над историческими темами. Не каждый историк может похвастаться столь глубоким проникновением в эпоху.
Увлеченная работа над переводами поэтов югославских, болгарских и польских, итальянских, латиноамериканских, венгерских и еврейских, татарских и турецких... Всем известная энциклопедичность Л. Мартынова начинается с энциклопедического знания мировой поэзии. Это во многом расширило поэтический диапазон, а главное, позволило отчетливее среди многих других уяснить свою позицию, выявить свою манеру.
Интерес к русской и казахской народной поэзии, к современному фольклору... Не многим известна работа Л. Мартынова по собиранию фольклора, но все ощущают глубоко народный взгляд поэта на суть жизненных явлений, восхищаются затейливым языком, пересыпанным замечательными находками. Казахское народное творчество... не с восточной ли поэзией связаны «гроздья рифм» Леонида Мартынова?..
Народность, историзм, острое чувство современности позволили ему одним из первых в нашей поэзии, причем совершенно особым способом, отвечавшим эстетическим запросам его современников, выразить новое мироощущение, определившееся в середине 50-х годов. Поэт верно определял не только новое в жизни, но и направление развития самой поэзии: многие из его стихов, написанных в 30-40-е годы и не принятых тогда критикой, нашли всеобщее признание в середине 50-х годов. Стихи эти казались настолько современными, что читатели и критики считали их рожденными только что, прямо по горячим следам недавних событий, даже находили «поводы» для этих стихов в общественной жизни именно 50-х годов. Когда в более поздних изданиях Л. Мартынов обозначил под стихами даты, многие усомнились в подлинности дат, что, видимо, и заставило поэта в специальной сноске подчеркнуть, что все даты соответствуют времени написания стихов. Это и было «простое уменье видеть грядущее въявь».
Трудно найти в современной поэзии другого поэта со столь последовательной и четкой философской системой взглядов, которая выражалась бы не только как взгляд на мир, но и «закрепилась» бы в стиле, темах и сюжетах произведений.
В этом смысле Л. Мартынова можно, пожалуй, сравнить лишь с М. Ломоносовым, который столь же открыто, публицистично выразил в стихах свой восторг перед необъятностью мира, осмысливаемого цельно, перед развивающейся наукой, открывающей человеку чудо за чудом.
Стихотворение «Небесный купол» открывается заявлением, создающим впечатление продолжения научного опора: «А все же есть небесный купол, из радиации футляр!» Стихи — хвала человеку, все глубже проникающему в суть строения мира:
И свода тусклое мерцанье Отвергнуть, а затем принять Как отрицанье отрицанья...
(Конечно, стихи — не иллюстрации к тому или другому философскому вопросу. Можно согласиться, что в строках стихотворения «Свобода» («И знаете, что значит быть свободным? Ведь это значит быть за все в ответе!») очень точно выражена диалектика понятия свобода, но, с другой стороны, нужно признать и то, что общее положение в этих строках и понято (личная свобода, осознанная как необходимость личной ответственности перед обществом) и выражено своеобразно — эмоционально и поэтично. Такая трактовка темы в духе гуманистических идей времени находит отклик в стихах целого ряда современных поэтов: «И мы в ответе перед всей вселенной, перед народами, перед веками...» (Вл. Луговской); «Я был, я жил, за все на свете я отвечаю головой» (А. Твардовский) и т. д. Причем, конечно же, читателю важен не высказанный в стихах тезис, а тот мир мыслей и чувств, который стоит за этим общим положением. За что — «за все в ответе»?
За все я отвечаю в этом мире —
За вздохи, слезы, горе и потери,
За веру, суеверье и безверье.
Оказывается, что «все» — это исключительно людские беды и их источники, а «быть в ответе» означает необходимость действенной борьбы.
Я должен делать так по крайней мере,
Поскольку сам уже ничем не связан
И стал, как говорится, вольной птицей.
Всему и всем я помогать обязан
Освободиться!
Освободиться — значит взять на себя ответственность за судьбу мира.
В следующей строфе утверждаются безграничные возможности для свободного человека на земле, а последняя строфа стихотворения связывает мысли о свободной деятельности с необходимостью ее защиты:
И я употреблю свою свободу,
Чтоб острова на воздух не взлетели,
Материки не провалились в воду
И целые миры не опустели.
Попутно следует заметить, что образ «вольной птицы» в стихотворении — один из излюбленных образов Л. Мартынова, выражающих идею свободы, движения, развития мысли, поиска в искусстве.
В своей философской лирике Л. Мартынов во многом опирается на поэтическую традицию Ф. Тютчева, своеобразно преломившуюся в творчестве Н. Заболоцкого. Хотя по своей философской основе, по направленности, активности поэзия Л. Мартынова скорее всего прямо противоположна созерцательной поэзии философского романтизма Ф. Тютчева, мы можем установить общую закономерность в их поэтической системе. Исследователи Л. Пумпянский, Б. Бухштаб и др. говорят о постоянных символах — противопоставлениях в поэзии Ф. Тютчева: свет противопоставлен тьме, тепло — холоду, шум — безмолвию, горные выси — долинам. Романтическая контрастность характерна и для поэзии Н. Заболоцкого, и для поэзии Л. Мартынова. Те же устойчивые образы, хотя и с другим, чем у Тютчева, эмоциональным наполнением, лежат в основе поэтической системы Л. Мартынова: тьма в различных ее проявлениях противопоставляется свету, неподвижность всегда контрастно соотнесена с движением, которое очень часто связано с образом крыльев, полета. В стихотворении «Дома» перечислены разные людские жилища, в том числе и «серообразные дома, зарывающиеся В глубь земли». Им противопоставляется иное воплощение людских стремлений:
Но ведь все же люди возвели
И звездообразные дома, и шарообразные дома,
Отрывающиеся от земли,
Источая бесконечный свет.
В этом контрасте и заключена основная мысль стихотворения.
На столкновении контрастных представлений построено одно из лучших стихотворений Л. Мартынова «Первый снег», раскрывающее острую драматическую ситуацию. Ранний вечер, когда близкий человек ушел от любящей женщины, противопоставлен позднему утру его возвращения, а улица, обещавшая ему свободу, была в снегу «белым-бела». Эта холодная белизна противопоставлена мраку женского горя, с которым столкнулся человек поздно утром в комнате, похожей на лес,
...Где ветви черные
И черные стволы,
И все портьеры черные,
И черные углы,
И кресла черно-бурые...
Контраст теплого золота волос и первого снега седины завершает развитие поэтической мысли. Потрясение человека, его раскаяние в конце стихотворения выражены с огромной поэтической силой:
Он тронул это милое
Теперь ему навек
И понял,
Чьим он золотом
Платил за свой ночлег.
Она спросила:
Что это?
Сказал он:
Первый снег!
Ф. Тютчев, рисуя картину природы, стремился «к передаче эмоций, (возбуждаемых природой и часто в той или иной мере переносимых на нее» Н. Заболоцкий, А. Твардовский (в лирике последних лет), продолжая тютчевскую традицию, шли к прямым аналогиям состояния природы и жизни человека. В отличие от них Л. Мартынов не ставит задачи создания конкретной, зримой картины природы, пожалуй, его даже не назовешь автором «стихов о природе», потому что в обычном понимании за этими словами стоит совершенно другое представление. Но ведь он постоянно пишет о природе: «Море», «Туман», «Камни» и даже «Природа», — таковы многочисленные названия его стихов, а одна из книг называется «Голос природы». В то же время он почти никогда не рисует картин природы, а описывает явления природы (если же это картина, то не непосредственно наблюдаемая, а истолкованная), рассуждает о законах развития природы, которые тоже никогда не интересуют его сами по себе, а всегда раскрывают какие-то стороны жизни человека, жизни общества, хотя сопоставление здесь чаще всего не прямое, а заключено в вызываемых автором определенных ассоциациях. Как нельзя более служит этой цели система устойчивых контрастных символов, которые вносят в реалистическую поэзию Л. Мартынова яркую романтическую струю.
Если Ф. Тютчев может наслаждаться созерцанием, и в его поэзии, как пишут исследователи, идеальный «блаженный» мир — это мир светлого покоя, тишины или мир очистительной бури, ведущей к тишине, покою, ясности, то мир, соответствующий идеалу Л. Мартынова, — это мир движения и бесконечного совершенствования, что в его образной системе выражается в постоянном стремлении к «высоте», к «полету», к «свету».
В поэзии Ф. Тютчева «...сумрак» и «мгла» связаны в основном с темой вечера или светлой ночи, приносящих успокоение, или с темой освежительной тени в знойный день» (Б. Бухштаб. Русские поэты, «Художественная литература», Л.,
Противопоставления, контрасты раскрывают у Л. Мартынова обычно не психологические состояния, как в поэзии Ф. Тютчева и по большей части в поэзии П. Заболоцкого, а общественные явления. Так, в стихотворении «Камни» следы ледника, дошедшего до равнин Подмосковья, вызывают по ассоциации воспоминания о фашистском нашествии на нашу страну, хотя оно ни разу .прямо не упоминается.
Да! Вот они последнего оледененья следы.
Будем думать: сюда не вернутся уже никогда скандинавские льды.
Картина мирной жизни, следующая далее, в особенности укрепляет ассоциацию:
Приближалась прополочная.
В ожиданье страды
Зеленели кругом огороды, сады
беспечальные.
За деревней Петрово-Дальнее
Золотились пруды,
Будто вместо воды
Наполняло их масло
подсолнечное.
После
Сумрачной полночи
Утро выдалось солнечное.
Последними строками начинается и кончается стихотворение, и если вначале они носят информационно-описательный характер, так как именно утром состоялась поездка по Подмосковью, то в конце они приобретают другой смысл: сумрачная полночь — недавняя война, светлое утро — современная жизнь. И только на фоне всей образной системы Л. Мартынова может быть осмыслено сравнение воды с подсолнечным маслом, где рифмой — (подсолнечное — солнечное) подчеркнута внутренняя форма слова. Вне этой системы сравнение могло бы произвести антиэстетическое впечатление, которое преодолевается еще и тем, что пруды «золотились», что придает образу «световой» характер.
Не только отдельные строчки, смысл целых стихотворений в отрыве от общей системы контрастов ускользает. Так, стихотворение «Черви», где на первый взгляд поэт просто удивляется обилию дождевых червей, вылезающих из расщелин асфальта, не страшась каблуков прохожих, могло бы быть понято как рассуждение на тему о загадках природы или о неистребимости жизни, если бы рядом с червями не «блистали» «крылья неисчислимых голубей». Образ вольных птиц, крыльев, полета, постоянный в поэзии Л. Мартынова, проливает свет на смысл контрастно сопоставленного с ним образа червей: убожество, ползанье вместо полета. Поэтому нечувствительность червей к опасности от каблуков может быть связана в нашем представлении с чем-то низменным, поражающим своей живучестью, несмотря на нашу борьбу с ним.
У Л. Мартынова много аллегорических стихов и с более точным адресом. Мотылек, оказавшийся в метро, залетел с Комсомольской и несется к свету, к университету, и это уточнение, и призыв бережно отнестись к этому существу, и сама радостная интонация стихотворения связывают для нас по ассоциации представление об этом мотыльке с совсем юной комсомолкой, впервые едущей в университет, стремящейся к свету науки («Мотылек»). Но как меняется интонация и какие тягостные ассоциации вызывает стихотворение «Мотыльки», когда мотыльки «бросаются на огонь, как в штыки», когда
И ночная красавица
На свечу, на свечу!
Обезумев, бросается:
Омрачу! Омрачу!
От пляски этих мотыльков, гасящих свет, «потолок сотрясается». Тоже ассоциация с молодыми людьми... Но с какими!
Поэт называет челнок, который забыли опустить на воду, «прекраснейшим из челноков». Казалось бы, этот образ мог вызвать совсем другие чувства, например, ощущение одиночества (его нет, ибо в челноке «я и ты»), но поэт подчеркивает другое: челнок оказался на горе, над оврагом. В начале стихотворения «На фоне облаков» он стоит на вершине холма, и, чтобы стать прекраснейшим из челноков, ему не хватает движения, хотя высота уже есть. Поэт дает ему и движение, в конце стихотворения челнок плывет я а фоне облаков.
Многие стихи поэта — утверждение этого вечного движения. Всякая остановка губительна, и вот она — фантастическая гибель мира:
И когда
Я решил
Этот мир погубить,
Ничего я не стал ни ломать, ни рубить,
И не стал выносить приговоры к смертям.
Нет,
Я все эти старые средства отверг,—
Крикнул солнцу: Ни с места! —
Земле: Руки вверх!
Лишь на миг этот мир
В неподвижность я вверг,
И немедленно все поскакало с орбит,
По инерции все полетело к чертям!
Многие стихи поэта — призыв к человеку вдуматься в законы движения, понять их не абстрактно, и этот призыв воплощается в удивительно емкий, почти зримый образ:
Ты
Не почитай
Себя стоящим
Только здесь вот, в сущем,
В настоящем,
А вообрази себя идущим
По границе прошлого с грядущим.
А чисто научное представление, скажем, «где движение атомов таково, что центры их не вмещаются миллиарды лет», неожиданно переосмысливается как «кристаллическимногогранные задворки»:
В этом мире гранитных затворников
и твердокаменных дворников
Ни соседка соседке, ни соседу сосед
Не помогут. Не могут. Все окна здесь в шторках,
Все крепко сидят в своих норках.
Языки на запориках, здесь не завяжешь
бесед,
Тут не встретите вы никогда никаких
непосед…
Поэзия Л. Мартынова отражает вторжение науки в духовный мир нашего современника, не специалиста, который осваивает огромный поток информации путем ассоциаций, сравнений, аналогий. Тема «Человек и Природа» перерастает у него в тему «Человек и Вселенная, расширяющаяся без конца». Это опять-таки во многом связано с традицией, начавшейся с Ломоносова, продолжателем которой был Заболоцкий. Однако Н. Заболоцкому чужда социальная сатира, а с ней мы постоянно встречаемся у Л. Мартынова. Главное же, если Н. Заболоцкий в ряде стихов воспринимает необъятность мира, тайны природы почти трагически, Л. Мартынов противопоставляет этому чувству постоянное утверждение возможностей человеческого разума.
Гимном творческим замыслам людей звучит стихотворение Л. Мартынова «Внутренний мир». В соответствии с общей образной системой поэта оптимистическое решение вопроса о будущем человечества связано здесь с растоплением мерзлот Сибири, с горением плодоносных рос, тем прекраснее человеческие мечты, что «Тяготения гири Давно превратились там в крылья».
Ледники не должны вернуться («Камни»), глетчеры Исландии будут растоплены («Никогда»), «...Будет лоно твое отогрето», — обещает поэт Антарктиде («Антарктида»), «...Даже и в стужу густая таится в снегах теплота» («Зной»), а вечная мерзлота объявлена поэтом «в конце концов не вечной мерзлотой» («Тритоны»). Трудно, пожалуй, отыскать на земле какую-нибудь разновидность снега или льда, которой бы Л. Мартынов не пообещал в своих стихах близкого растопления.
Это постоянно оптимистическое решение вопроса о судьбе человечества характерно для поэзии Л. Мартынова. Это не значит, что он не думает об опасностях, подстерегающих людей, многие стихи поэта говорят о необходимости бороться за счастливое будущее, предотвратить возможную войну. Но если, например, А. Вознесенский, сходно с Л. Мартыновым выражающий эту тревогу временами приходит к пессимистическому выводу, то солнце в стихах Л. Мартынова светит и греет всегда, даже когда земля бывает заслонена от него тучами или туманом...
«Ветер северный южен», — говорится в стихотворении цикла «Гармония сфер» (
В одном из стихотворений 1971 года на вопрос: «Чем кончатся тучи?» — он отвечает:
Конечно, закатом
В бесцветные клочья тумана одетым,
А — следом за ночью,—
Конечно, рассветом.
Как нужна людям такая поэзия, помогающая жить, бороться, дающая неиссякаемый заряд оптимизма!
У Л. Мартынова принципиально важное, воплощающее отношение поэта к действительности «закрепляется» в рядах «параллельных» стихов на одинаковые темы, со сходными, образами. Образ постоянно горящего солнца в стихотворении «Туман»:
...Но если б кто пробрался через слой
Безмолвья, именуемого мглой,
То понял бы, что солнце все ж горит.
И в стихотворении «Солнце»:
И пусть немного сонный,
Уже не столь могуч,
Луною отраженный
Его горючий луч,
Но солнце, солнце это!
Как «...солнце в небе чистом сияет и в ночи», а за ночью наступает утро, так и за приметами наступающей зимы поэт видит близкую весну:
Был день осенний,
Шел в работе.
Вода, тепла еще в болоте,
В ключах была уже студеной.
Был лес зеленый в позолоте.
Был сладок труд осуществленный,
Кончался текст незавершенный
Значком: смотри на обороте.
Движущаяся, хоть и студеная вода в ключах... и обещание продолжения жизни «на обороте» земли вокруг солнца.
Таким образом, романтическая символика, своеобразие обращения к которой во многом определяет индивидуальность Л. Мартынова, явила ему особые возможности глубоко и полно выразить свой эстетический идеал, свою общественную позицию.
Л-ра: Север. – 1972. – № 3. – С. 117-121.
Произведения
Критика
