24.10.2017

Мэлори и его книга

Д. Урнов

Энтузиастом издания этой книги был академик Николай Иосифович Конрад. «Мэлори! У нас будет Мэлори!» — с воодушевлением говорил он. Кажется, странно: средневековая английская проза, XV век... Но следует вспомнить, чем как историк был занят последние годы своей жизни Конрад. Он писал о смысле истории, его интересовала реальность исторических представлений. В «Смерти Артура», книге Мэлори, видел он достоверное свидетельство о прошлом, достоверное при научно-объективном взгляде на сам этот памятник.

Томас Мэлори — земляк Шекспира. Автор «Смерти Артура» происходил, как считается, из рода тех Мэлори, что обосновались в графстве Варвикшир, где находится шекспировский Стратфорд. «Страна Шекспира» совпадает с «краем Мэлори»: тот же замок Кенильворт, впоследствии описанный Вальтером Скоттом, те же холмы и склоны — типичный, наиболее коренной пейзаж «старой веселой Англии».

Мэлори мог быть участником прославленной битвы при Азенкуре, которая венчала английские успехи в Столетней войне. Торжествующие клики, раскатившиеся широко среди англичан после этой исторической удачи и переданные впоследствии потомству через шекспировскую хронику «Генрих V», отозвались в душе Мэлори. Ему было суждено оказаться свидетелем и постепенного спада: по возвращении на родину Мэлори был втянут в раздоры властвующей знати, в распри Алой и Белой розы. Он, видимо, считался завзятым и опасным феодальным смутьяном.

Вспомните, как шекспировский рыцарь сэр Джон Фальстаф хвастливо подтверждал выдвинутые против него обвинения в том, что он «избил слугу, застрелил оленя, выломал дверь в охотничьем домике», а также «целовал дочь сторожа». Если проделка Фальстафа перевести в план более суровый и реальный, то «избил... застрелил... выломал... целовал» как раз и явят образ действий сэра Томаса Мэлори. И Мэлори, подобно Фальстафу (как истинный рыцарь), не скрывает своей зверской удали. Прославление рыцарства как оно есть (или, вернее; каково оно было) составляет откровенный пафос «Смерти Артура». Это реальный ответ на вопрос, существовал ли «золотой век» рыцарства. Существовал, но — вот он каков! Действительно, плоть и кровь его проступает в эпопее Мэлори.

В «Кембриджской истории английской литературы» о Мэлори сказано, что «ему довелось увидеть великолепие последних порывов феодализма». Это великолепие отливало зловещим отблеском: это самое время, которое у шекспировских персонажей из хроники «Генрих IV» вызвало мрачное восклицание: «О дни кровавые!» Как раз тогда старая английская знать раздробилась, распалась по лагерям и с пагубным упорством уничтожала друг друга, освобождая место ля бесконечного числа «выскочек», что займут правящие позиции столетие спустя — уже в шекспировский век.

Профессор Китредж, «открывший» Мэлори как реальную личность, счел даже нужным оговорить, что некоторые факты его биографии способны по меньшей мере покоробить современные понятия о нравственности. Но это наши представления, а не исторически реальные, не рыцарские.

[…]

Судя по тому, что могила Мэлори находится по соседству со знаменитой Ньюгейтской тюрьмой, есть основания полагать, что сэр Томас скончался узником. В общей сложности он перенес восемь тюремных заключений по разным поводам, когда он кого-то «избил» или «застрелил». Во время одного из заключений им и была написана «Смерть Артура». Он взял «бродившие» по Европе в течение столетий предания о рыцарских подвигах, предания международные, и объединил их вокруг легендарного короля бриттов Артура. Это VI век, а Мэлори — XV.

Эпопея Мэлори сложилась на переломе: крутой исторический поворот — и оказался «вывихнут» век, сломлена судьба автора, все сотрясено. Представления о характере того, что осталось за гранью перелома, ушло за поворот, и очень остры и необычайно подвержены «деформации». Их сплющила, изменила до неузнаваемости сама историческая катастрофа. Вместе с тем что за силу должны были обрести воспоминания о прошлом, на которое Мэлори смотрел из-за решетки и которому готов был простить многое ради одной только безвозвратно упущенной полноты жизни!

Как бы далек от него ни был древний Артуров век, он, сэр Томас Мэлори, рыцарь, еще чувствует с ним кровную связь. Поэтому даже если он воскрешает всего лишь предания, то — живые предания. Кровные корни, уходящие далеко под почву уже расшатанных основ, там где-то еще цепляясь, позволяют говорить ему с сознанием авторитета и права.

Мэлори уже слишком отдален от истинно эпического времени, когда такие представления оказывались бытовой реальностью, существовали, по словам А.Н. Веселовского, в своей «самородности». Для него переживания и вообще бытовые нормы далекого времени уже в значительной мере символы. Но все же не только символы. Он обладает еще не застывшим чувством всей этой символики. Артуров мир далеко отступил под натиском «прозаического распорядка», а Мэлори, последний среди последних, сопричастных этому миру, но уже стискиваемый «прозаическим образом жизни» (Гегель) и даже буквально плененный им, составляет свидетельство о том, что живет по крайней мере в нем самом б отношении к этому миру, в коренной, наследственной связи с ушедшим.

«Это как бы последнее прощание с миром легенд и вымысла куртуазной поры», — прекрасно о «Смерти Артура» сказано М.П. Алексеевым и нуждается разве лишь в прибавлении одного оттенка: эти легенды и вымысел необычайно тесно сплетены с реальностью, даже не отделились от нее. Вот почему книга Мэлори гораздо вещественнее передает век рыцарства, чем многие другие произведения, авторы которых либо приукрашивали этот мир, либо развенчивали его.

Мэлори по-своему тенденциозен и пристрастен, но у него «прежнее» сохраняет свою цельность. Создается впечатление, будто Мэлори даже не сглаживает шероховатостей прошлого, хотя на самом деле у него былое, конечно, идеализировано. Однако со стороны благодаря внутренней цельности, сочлененности этого мира все выглядит жутким, кровавым, отталкивающим и вместе с тем властным, величественным и жизнеспособным.

«А сэр Галахад, — повествует Мэлори, — покинув Девичий замок, долго ехал и очутился в пустынном лесу, а там повстречал он сэра Ланселота и сэра Персиваля. Но они его не признали, ибо им незнакомо было его новое обличье. И завидев его, отец его сэр Ланселот тут же выставил копье и сломал его об сэра Галахада, а сэр Галахад в ответ ударил на него так, что рухнули наземь и конь, и всадник. А затем он обнажил меч и выехал против сэра Персиваля и такой удар нанес ему по шлему, что рассек сталь до кольчатого наглавника, так что, не подвернись меч у него в руке, быть бы сэру Персивалю убитым. И от этого удара вывалился сэр Персиваль из седла».

Это всего лишь одна из бесчисленных и наиболее кратких схваток, составляющих в «Смерти Артура» почти непрерывную цепь поединков и побоищ. Едва рыцарь отбился, как на него бросается новый противник или он сам опять устремляется в атаку. Мэлори беззастенчиво изображает, как хлещет кровь, он не устает описывать убиение рыцарями друг друга, их непрерывное взаимосокрушение: обязательно «кто-нибудь сокрушает кого-нибудь» (как пародировал уже в середине XIX столетия увлечение рыцарским жанром Льюис Кэрролл).

Знакомство с историей по книге Мэлори происходит «домашним образом» (Пушкин). Но «домашнее», близкое, органическое восприятие рыцарского уклада самим Мэлори не означает, будто уклад этот уже сделался «домашним», облагороженным, таким, как показывали его романы о рыцарстве. Нет, он полон дикости, живет ею. И дикость эта — история, а не прихоть сочинителя. Когда исследователи стараются нарисовать фон, на котором развернулась судьба Мэлори и создана его эпопея, то чаще все ссылаются на слова современника Мэлори священника Пастона, произнесенные как раз в ту пору: «Мир просто одичал».

«Мир одичал», и на фоне непомерного зверства, когда национальный разброд не имеет границ, когда еще не остыла память о восстании Уота Тайлера, вспыхнувшего под девизом «Смерть всем богатым!», когда ведет своих бунтарей Джек Кед, когда разгораются церковные смуты, когда, словом, дают себя знать ранние реформационные сотрясения и феодальные распри, когда по стране шныряет целое воинство бездельников, возникшее из распавшихся армий (они, эти бродяги, Шекспиром типизированные в фигуре Пистоля, не только не находят себе трудового самообеспечения, но и не испытывают иных склонностей, кроме как «легкой жизни», то есть бандитизму и грабежу), и когда, наконец, те силы, которые совершили Великую буржуазную революцию XVII века, начали намечаться уже, тогда на этом фоне «избил, застрелил» Томаса Мэлори выглядят если не вполне простительными, то достаточно заурядными. Кажется, именно его случай описан историком: «Прямой захват, судебное сутяжничество, связанное с подкупом или запугиванием судей и присяжных, всевозможные комбинации с браками и наследствами - вот что характерно для английской аристократии XV в. Она не брезгует и простым разбоем — «гангстеризмом»; наконец, важнейшим способом добывать деньги и ценности является грандиозный и узаконений разбой — война».

Весь этот ужас, эта дикость по меньшей мере нормальны, если не привлекательны для Мэлори, пока видит он в них принадлежность рыцарства. Но до каких же пор? В какой мере? Есть ли у него вообще эта мера? Эта мера обозначается во вражде двух главных рыцарей, Ланселота и Гавейна. Прежде друзья, великие бойцы сталкиваются, обнаруживая какую-то косность благородства: рыцарский кодекс ими свято соблюдается, однако, по существу, уже не действует. И все же трагически прекращает завершение этой борьбы: письмо умирающего Гавейна к своему другу-сопернику Ланселоту.

Гавейн извещает могучего собрата, что умирает от ран, полученных в бою с ним же. В свое время эти раны зажили, однако в новых боях они опять раскрылись. «Шлю приветствие и оповещаю тебя о том, что десятого дня мая месяца мне был нанесен удар по старой ране, полученной мною от тебя под стенами города Бенвика, и через эту рану настал теперь мой смертный час». Необычайно важно чувство, которое, как видно, ведет перо доблестного рыцаря: он знает, что говорит с противником, но на одном языке. И потому поверженный рыцарь не сокрушается ни о своей гибели, ни о ранах, не прилагает никаких разъяснительных усилий, но лишь просто и прекрасно пишет о старых ранах Ланселоту. Ведь Ланселот знает, как ужасны эти раны, он сам наносил удары. «Рану эту, — говорится в письме Гавейна, — еще прежде нанес мне ты, сэр Ланселот, и я не мог бы принять смерть от руки благороднее той, что убила меня».

Как ни слабо, на наш взгляд, это утешение, в рыцарском смысле оно человечно. О нем-то и закрепляется светлая память, когда откуда-то из-под земли выползает кровососное пожирательство, хищничество, оказывающееся ниже всяких норм, чуждое каких бы то ни было сдерживающих понятий. «Вдруг слышат они крики на поле. «Пойди, сэр Лукан, — сказал король, — и узнай мне, что означает этот крик на поле»..,» Этот шум, эти крики возвещали конец Круглого Стола, распад содружества рыцарей, гибель царства Артура. Посланный увидел, что мертвых и недобитых в междоусобном бою рыцарей грабят какие-то вовсе неведомые люди. Рыцари погубили друг друга, нарушив основу своего содружества, но все же в пределах норм, ими же самими поставленных. А ночное поле боя, покрытое окровавленными телами, и вурдалаки, бродящие по нему в поисках добычи, — так автор «Смерти Артура» (сам, на наш взгляд, воплощенная бесчеловечность) представлял себе распад прежнего мира и судьбы отечества, такой устрашающий облик имели в его глазах силы, шедшие на смену феодальному устройству.

Замок Веселой стражи и Круглый Артуров Стол могут показаться со стороны, из другого времени, чем-то ужасным и диким, но для Мэлори в них органическое веселье и подлинное содружество, и он всем готов пожертвовать ради сохранения единства Круглого Стола — позиция косности, однако осознанной косности. Шекспир в отличие от Мэлори находил силы двигаться вместе со временем».

«Смерть Артура» наряду с произведениями Чосера была одной из книг, выпущенных английским первопечатником Кэкстоном (1485). Она сразу и надолго, фактически навечно, обрела популярность. Из нее черпал Шекспир. Уже в нашем веке монументально-«сокрушительный» стиль Мэлори пародировал Джойс. Но «Смерть Артура» популярна странным образом, «без того, чтобы быть действительно известной современному читателю» — таково мнение английского редактора наиболее авторитетного научного издания книги Мэлори. Причина этого, помимо прочего, заключалась в том, что лишь в наше время, в 1934 году, была обнаружена рукописная копия этой книги, где содержались сведения об авторе. Прежние изыскания, основанные во многом на догадках, подтвердились, и Томас Мэлори, остававшийся до поры личностью столь же легендарно-загадочной, как и его великий земляк, стал конкретной фигурой, а вместе с тем и «Смерть Артура» могла уже рассматриваться как выражение индивидуальной позиции.

У нас о Мэлори и его сочинении знал разве что узкий круг специалистов. За перевод «Смерти Артура» взялась И.М. Бернштейн, столь внушительно заявившая о себе как переводчик работой над «Моби Диком» Германа Мелвилла. Научное руководство изданием осуществлял видный специалист по литературе средневековья профессор Б.И. Пуришев, на хрестоматиях и книгах которого воспиталось не одно поколение студентов. Возглавлявший тогда редколлегию серии «Литературные памятники» Н.И. Конрад привлек к этой работе также академика В.М. Жирмунского, руководившего в Ленинградском университете специальным семинаром, где изучалась «Смерть Артура». Издание было снабжено основательным научным аппаратом — статьей сотрудника Института мировой литературы А.Д. Михайлова и очерком известного английского критика А. Мортона. Много было вложено в эту книгу высококвалифицированного труда, что по достоинству оценит читатель.

Л-ра: Новый мир. – 1975. – № 9. – С. 268-271.

Биография

Произведения

Критика