Жанр «Путешествий Гулливера»

Жанр «Путешествий Гулливера»

И.А. Дубашинский

Жанровая природа свифтовской сатиры — один из дискуссионных вопросов. Но не будет преувеличением утверждение, что все творческое наследие Свифта дает немало поводов для полемики. Об этом свидетельствует история изучения его произведений.

Споры о Свифте начались еще при жизни писателя. Королеве Анне, фанатически религиозной женщине, претило вольномыслие автора «Сказки о бочке» (опубликованной в 1704 г.). Узнав, что этот памфлет вызвал пересуды со стороны филологов (Уоттона и др.) и официальных лиц, Свифт в 1710 г. выступил с «Апологией», в которой доказывал, что «Сказка о бочке» отстаивает принципы англиканской церкви. Свифт прибегнул к мистификации, видимо, для того, чтобы вновь привлечь внимание публики к своей сатире. С тех пор дискуссия о его произведениях не утихала.

В настоящее время наиболее остро сталкиваются мнения по двум вопросам: 1) является ли Гулливер выразителем взглядов автора; 2) в какой мере церковная деятельность Свифта, его проповеди и трактаты предопределяют идеи его художественных произведений. Неправомерное отождествление Гулливера с самим писателем влечет за собой вывод о том, что Свифт был мизантропом, а это совершенно не соответствует действительности. Отождествление взглядов, выраженных в некоторых проповедях («О троице» и др.) и трактатах («Относительно закона о проверке вероисповедания» и др.), с логикой сатиры приводит к утверждению о том, что Свифт был лоялен по отношению к политическому строю Англии, а это также далеко от истины, хотя, с другой стороны, наличие противоречий в воззрениях сатирика отрицать нельзя.

На протяжении более чем столетия с того момента, как «Путешествия Гулливера» увидели свет (1726), критики вели о них речь, уклоняясь от того, чтобы четко определить жанр этого произведения. Писали об идеях свифтовской сатиры, о том, какие жизненные прототипы легли в основу художественных обобщений автора, обращали внимание на заимствования. Укажем на исследования младшего современника Свифта С. Джонсона, написавшего «Жизнь Свифта» (1781), и на В. Скотта, предпославшего научному изданию сочинений сатирика «Мемуар о Джонатане Свифте» (1814), где вопрос о жанре «Путешествий Гулливера» не ставился.

Новый этап в изучении свифтовского наследия обозначила краткая, как бы мимоходом брошенная характеристика, нашедшая свое место во второй статье В.Г. Белинского о творчестве Пушкина. Впервые в научной литературе автор «Путешествий Гулливера» рассматривался не обособленно от мирового историко-литературного процесса, а как неотъемлемая часть его. Впервые Свифт был назван автором «истинного романа», той разновидности этого жанра, которую, по мнению В.Г. Белинского, в XVIII в. разрабатывали кроме Свифта — Стерн и Вольтер Несмотря на убедительную научную аргументацию русского критика, многие литературоведы, отечественные и западноевропейские, продолжали и продолжают считать, что «Путешествия Гулливера» лишены романных признаков.

Вместе с тем видный русский филолог второй половины XIX в. Н.И. Стороженко в своем курсе лекций по истории западной литературы охарактеризовал «Путешествия Гулливера» как «роман сатирический», развив тем самым определение Белинского указанием на сатирическую природу изученной им жанровой разновидности. Эта точка зрения отстаивалась также свифтологом М.Д. Заблудовским.

Для западноевропейских филологов общепринятой является концепция, которую сформулировал Э. Бейкер в своей «Истории английского романа»: «Некоторым произведениям Свифта присущ внешний облик художественной прозы (только внешний облик?!! — И.Д.), но несмотря на то, что в них... отражены жизнь и характеры с большим проникновением и силой, и искусство повествования Свифта не может быть превзойдено, — это не романы, и никогда не имелось в виду, что это романы».

В приведенном высказывании смешаны в одну кучу все произведения Свифта, среди которых в количественном отношении преобладают памфлеты и сатирические стихотворения (басни, псевдоэлегии, пародии, версификации). Речь может идти только о «Путешествиях Гулливера», который является «романом сатирическим», с чем не согласен Бэйкер и его единомышленники. Стоит ли вести дискуссию, содержанием которой послужит только лишь определение жанра «Путешествий Гулливера»? Стоит, потому что это один из путей установления эстетической специфики сатиры Свифта, потому что жанр (после рода) — наиболее общая категория классификации, без учета которой невозможно выработать объективный принцип анализа того или иного произведения.

Никто не станет спорить о том, насколько существенно для уяснения содержания и замысла «Мертвых душ» исходить из того, что это поэма, а не произведение другого жанра. В такой же мере важно при рассмотрении «Путешествий Гулливера» отталкиваться от романных признаков этого произведения.

1.

Попытаемся вначале исходить от противного. Мысленно присоединимся к тем, кто отрицает, что «Путешествия Гулливера» — роман. Доводы наших оппонентов можно сформулировать следующим образом (мы это делаем за них, поскольку подобного рода доказательств до сих пор в научной литературе не приведено, выдвинуты лишь априорные определения). В «Путешествиях Гулливера» нет системы саморазвивающихся характеров, создающих представление об объективной действительности; каждая часть «Путешествий Гулливера» — отдельное, фабульно не связанное с другими частями повествование, развертывающееся независимо, само по себе. Некоторые диалоги и описания, сделанные от лица Гулливера, представляют собой характеристики общества, настолько лишенные индивидуальности, что их словесная ткань ничем не отличается от политического и социологического памфлета; что же касается самого Гулливера, путешественника по фантастическим странам и, главное, повествователя, то подобные ему рассказчики не раз уже встречались в памфлетах Свифта (в «Сказке о бочке», в «Бумагах Бикеретаффа», в «Письмах суконщика»).

Анализ «Путешествий Гулливера» позволяет установить, что приведенные доводы не состоятельны, хотя им, по-видимому, трудно отказать во внешней убедительности. Прежде всего следует возвратиться к упоминавшейся ранее системе развивающихся характеров, как одном из главных отличительных признаков романного жанра. В «Путешествиях Гулливера» эту «систему» эффективно воплощает одно лицо — Гулливер.

На его долю выпало столкнуться с таким множеством социальных, философских, моральных и эстетических проблем, которых в другом романе хватило бы для множества персонажей. Сверхнапряженность мыслительной деятельности не лишает Гулливера живых человеческих качеств: сочувствия к бесправным, презрения и ненависти к деспотам, любознательности, готовности переносить невзгоды, чтобы достичь поставленной цели. Он наделен литературным дарованием, эрудирован, он очень внимательно прислушивается к мнению других, что выгодно отличает его от встречающихся ему многочисленных правителей. Словом, это художественный характер, раскрытый через сложную систему связей с действительностью, и он с полным правом «входит» в роман.

Он отличается от других повествователей, использованных Свифтом в памфлетах для драматизации и удвоения сатирической образности. Гулливер, в отличие от Бикеретаффа, выступает не только как рассказчик, но и как человек, имеющий свою судьбу, свою меняющуюся индивидуальность. Наличие развивающегося характера, трагический конфликт Гулливера с обществом, ставший причиной начавшегося разрушения личности, еще более резко выделяет в «Путешествиях Гулливера» свойства романной формы. Но анализ духовного кризиса Гулливера составляет лишь одну и притом не самую главную сюжетную линию романа.

Автор создал сатирический роман, в котором развертывается если не система характеров, то система сложных обстоятельств, обозреваемых, осмысливаемых Гулливером.

С одной стороны — меняющийся характер Гулливера, вначале искренне верящего в разумность и справедливость буржуазных отношений, а затем возненавидевшего их, придает единство резко отделенным друг от друга частям романа. С другой стороны, и при детальном рассмотрении системы типизированных обстоятельств можно различить некие связующие линии, которые соединят картины жизни в Лилипутии, Лапуте, Лаггнеге, а также в утопических государствах — Бробдингнеге и Гуигнгнмии. Во всех четырех частях романа сатирическое действие сосредоточивается в зоне власти, государственного устройства, перерастая в генеральное наступление на общественные устои в целом и на мораль, в частности.

Из различных подходов к одному объекту, из анализа одной «материи», проводимого несколькими способами, постепенно формируется: художественное обобщение, которое можно назвать образом государства или образом системы управления. Такое обозначение может показаться не совсем удачным, поскольку принято считать, что художественный образ воспроизводит не понятие, а черты конкретного человека, предмета, местности. Между тем, иначе никак не определить художественную идею, развивающуюся во всех четырех частях «Путешествий. Гулливера».

Свифт исследует детали механизма власти, рассматривает политическое государство как целостную систему отношений, собирает воедино все свои наблюдения именно в обобщенном образе собственнического государства.

Строительным материалом в этой созидательной работе иногда служат средства, используемые главным образом в социологической публицистике (обобщающие утверждения, прямолинейные обвинения, историко-документальный материал). Однако все эти компоненты выполняют подсобную роль. Образ вырастает прежде всего из совокупности картин жизни, сцен, в которых запечатлены человеческие отношения.

Рассуждения короля Бробдингнега очень важны для понимания отрицательных сторон европейских государств. Но все же мысли этого монарха развиваются не в оголенно-отвлеченной форме, а как проявление его натуры, его индивидуальности. И так на протяжении всего романа: обобщение повсеместно носит художественный характер и отличается от логической аргументации и умозаключений, выводимых общественными науками, исследующими формы власти.

В первой части романа — «Путешествии в Лилипутию» — действия правительства, этого человеческого облика власти, государства, рассматриваются наиболее тщательно в двух аспектах. Свифт рисует картину войны между Лилипутией и Блефуску. Конфликт возник из-за смехотворных разногласий, но императору Лилипутии было достаточно, чтобы прибегнуть к захватам. Ненасытность этого правителя дала Свифту повод, чтобы судить о том, насколько разумна и справедлива власть, которая держится на силе и удовлетворяет свои интересы, прибегая к кровопролитиям.

Антивоенная тема далее развивается во второй и четвертой частях романа: сначала король Бробдингнега выражает свое возмущение, узнав, что люди используют порох, пушки и другие средства для ведения истребительных войн. Затем сам Гулливер, ранее отстаивавший закономерность подобного рода политики, проводившейся его «любезным отечеством» — Англией, в четвертой части сам раскрывает истинные причины войн, причинявших бедствие народам, но зато весьма выгодных правителям. Это лишь одна из сквозных тем, формирующих образную характеристику государства во всех четырех частях романа.

В «Путешествии в Лилипутию» есть и второй аспект изображения государства, раскрывающийся в сценах судебного преследования Гулливера со стороны местных властей. Насколько несправедливы и неразумны были действия правительства, предпринятые для наказания человека-горы, в данном случае нет нужды говорить. Однако, исследуя жанр, необходимо отметить, что враждебное отношение государства ж человеку, ни в чем неповинному и даже имеющему заслуги перед страной, является опять же началом темы, затем развивающейся в третьей и четвертой частях романа. При посещении Лагнега Гулливер узнает об особенно изощренном способе расправы правителя с неугодными ему людьми. Каждый, приближающийся к трону, должен лизать пол, а монарх велит посыпать зал ядовитым порошком, который и является средством казни обреченного. После этого в четвертой части романа Гулливер в одном из своих монологов прямолинейно формулирует свой обвинительный акт. Его инвектива по форме — безобразная, или условно говоря, публицистическая характеристика того самого судейского сословия, которое раньше выявляло присущие ему черты в «чисто» художественных структурах. Гневный протест героя против продажности государственных чиновников, не желающих ни с чем считаться кроме своих материальных интересов и воли власть имущих, не содержит в себе плакатной прямолинейности — это логическое завершение ранее развивавшейся темы. Кроме того, сцены, в которых фантастика переплетается с реальностью, сцепляются монологами-размышлениями повествователя.

В серии сцен, где фантастические обстоятельства и то, как их воспринимает Гулливер, формируют черты буржуазного государства, а также в диалогах, сопоставляются экспериментальные механизмы власти с их прототипом — политическим укладом Англии. Происходит не развитие, а развертывание обобщающего образа. Какие-либо существенные изменения отсутствуют; подчеркнутая статичность образа правления есть отражение исторической реальности: процесс ломки старых форм был завершен в основном в XVII в. Поэтому неподвижность, застылость, отсутствие прогрессивной перспективы — черты, сообщающие образу государства естественную законченность, завершенность.

Безумие, неограниченный произвол власти со всей силой выявлены уже после того, как читатель познакомился с ее давлением на личность и захватническими устремлениями. Продолжая далее развертывание образа, находя все новые подходы к объекту, автор, естественно, не миновал и такой темы, как открытая враждебность государства по отношению к народным массам.

В одной из самых напряженных сцен романа показано восстание жителей Линдалино против деспотического правительства Лапуты. Само по себе местонахождение короля и министров, гнездившихся на летающем острове, символизировало антагонистическую враждебность власти к подвластным. Сатирик не довольствуется констатацией социального контраста. Он вносит элемент движения, конфликтности в сатирическое повествование, где сатирическому образу противостоит героико-трагический портрет восставшего города. Обитатели летающего острова едва спаслись от неминуемой расправы, в результате которой предполагалось коренным образом изменить систему управления страной.

Таким образом, автор как бы сдвинул силою своей творческой фантазии то, что ранее казалась статичным, незыблемым. Свифт разрушил созданное им же впечатление о всесилии несправедливого государства. Лапута осталась нетронутой, но перенесенное ею потрясение указывало на предстоящие революционные грозы. Свифт сделал открытие, которое трудно переоценить. Оно в равной мере свидетельствовало о том, что история не может остановиться, о глубокой вере художника в возможности и силы народа, о том, что освобождение может быть достигнуто только путем борьбы.

Связь Гулливера с фантастико-утопическими и сатирическими обстоятельствами является тем сюжетным стержнем, на котором развертывается образ государства.

В четвертой части романа нравы и характер йэху дают нам представление о более широком комплексе общественно-политических институтов, чем аппарат власти.

Йэху воплощают в себе общество, взятое как целое, а не только систему управления страной в ее отношениях к различным социальным силам, как это было раньше, в первой-третьей частях. Гротескный портрет йэху появляется внезапно, если иметь в виду только фабулу финальной части романа. На самом же деле он подготовлен глубинным, внутренним течением сатирического сюжета. Укажем на некоторые мотивы, подготавливающие мощное развертывание гротеска: беспредельная озлобленность императрицы Лилипутии, выявившаяся после тушения пожара в ее дворце; не знающая границ жадность фермера из Бробдингнега, надеявшегося получить большие барыши путем показа Гулливера в общественных местах; неспособность лапутян нормально реагировать на явления и предметы действительности; никчемность, завистливость, уродливость струльдбругов, обреченных на бессмертие; жестокость императора Лилипутии, королей Лапуты и Лаггнега; пресмыкательство придворных и партийные распри в Лилипутии.

В образе йэху все извращения, все отклонения от разумной нормы конденсированы; хотя это человекоподобное существо рисуется отчужденным от современных ему государственных организмов и ведет стадный образ жизни, оно вобрало в чистом виде именно те пороки, которые порождает частнособственническая общественная система, не способная обойтись без средств подавления, принуждения, администрирования, без государства. Тем самым образ государства соотносится не только с судьбой и мыслями одной личности, с прозрением и трагедией Гулливера, но связан также с обобщенным портретом стада йэху, которое гротескно воплощает неминуемое вырождение всего человечества, если это человечество будет довольствоваться существующей системой социально-экономических отношений и существующей моралью.

Отмеченные связи образов-идей читатель должен осуществить сам, своими силами, они далеко не всегда выражаются в сюжетных мостах. Однако автор не делает повествование таинственно-загадочным, он расставляет ориентиры и вехи, позволяющие улавливать пути, по которым развертывается тема. Так образ государства дается через весьма конкретные портреты-характеристики правителей (императора, королей, придворных, чиновников, судей), описание законов.

Все эти люди и понятия, «размещенные» во всех четырех частях романа и формирующие четыре фабулы, имеют много общего во взглядах и поведении. Эта общность роднит их. Несмотря на имеющиеся различия они формируют собой одну категорию обстоятельств, исследуемых Гулливером. К тому же упомянутые различия выполняют особую композиционную функцию. Парадоксально, но факт: очень часто они лишь подчеркивают принципиальную одинаковость явлений. Император Лилипутии, король Лапуты и вожак йэху — типы, имеющие сходство и отличающиеся один от другого. Природа их одинакова, поскольку все они — власть имущие. К чему же тогда автор детально различает правителей? Отчасти, конечно, потому, что каждый из них действует в специфических условиях. Главная же их эстетическая функция — показать, что автор анализирует одно и то же понятие, предмет, систему отношений, власть, но подходит к объекту изображения каждый раз с новой позиции.

За исключением Гулливера все остальные образы не развиваются. Мы познаем в каждой из четырех частей различные стороны одного и того же общества. Позиция автора поэтому также способствует тому, чтобы мы рассматривали его произведение как эстетическое целое.

Английская и — шире — европейская действительность первых десятилетий XVIII в. решающим образом повлияли на жанровую структуру «Путешествий Гулливера», на ее своеобразие. Форма этого произведения сама по себе в высшей степени содержательна. Необходимо было, чтобы социальные противоречия буржуазного общества охватили нетронутые ранее пласты политической и экономической жизни, необходимо было, чтобы «новая» мораль собственников повсеместно стала нормой, образом жизни, узаконенным беззаконием. Только после этого стало возможным свифтовское художественное обобщение, сатирический анализ социально-политической системы, целого, общего состояния, в котором находился мир. У Шекспира несправедливость власти («Ричард III»), несправедливость имущих классов («Кориолан») объясняется низменными интересами, преступным индивидуализмом честолюбцев («Макбет»), скупцов («Венецианский купец») незаконных претендентов на трон и богатство.

Гуманизм эпохи Возрождения восставал против всего дурного, таившегося в человеке. На какой бы ступени общественной лестницы ни находился носитель порока, он подлежал строгому суду искусства.

Свифт жил совсем в иную эпоху. Он остался верен гуманистической традиции Шекспира, и острие его критики также было направлено против эгоизма и аморальности носителей власти. Но типизация, осуществленная в «Путешествиях Гулливера», зиждилась и на осознании социальной несправедливости, лежащей в основе всего строя общественной жизни. Эта идейная магистраль, проложенная классовыми битвами XVII в., пронизывает далеко не с одинаковой силой все сферы художественного изображения: укажем, например, на выпадающие из общей концепции эпизоды третьей части «Путешествий Гулливера», где показано преуспевание мелких арендаторов, ведущих своё хозяйство во владениях очень разумного и очень консервативного лендлорда Мюноди. Правда, экономическая деятельность этого землевладельца вызывает восторг прежде всего у Гулливера, которого нельзя отождествлять с автором. Тем не менее сам по себе разрыв сатирической ткани за счет введения подобного рода сцен весьма показателен для противоречивой позиции самого автора, который обрушивается на всю систему социальных отношений и при этом считает возможным в чем-то идти на компромисс. Однако даже заблуждения Свифта были вызваны не только ограниченным характером его политико-философских воззрений, но также и тем, что социальные противоречия, выявившиеся в самом существенном — в системе отношений, кое-где были еще замаскированы и походили на обманчивую гармонию, особенно в тех случаях, когда собственничество вступало в редкий и противоестественный брак с субъективной честностью, милосердием, умеренностью и прочими чуждыми ему принципами человечности.

Из сказанного видно, что формирование жанра, разработанного Свифтом, в такой же мере обусловлено взглядами художника, как и законами движения истории. Это также относится и к чисто словесной ткани. Если не правы те, кто считает, что «Путешествия Гулливера»— памфлет или роман-памфлет, то во всяком случае не подлежит сомнению, что это произведение вскормлено памфлетным наследием XVII в. и возросло на дрожжах памфлетов самого Свифта. Здесь вновь произошло совпадение исторической потребности и творческой направленности художника. С одной стороны, социальные противоречия английской действительности могли быть художественно осознаны Свифтом (в отличие от Дефо) в их наиболее общих проявлениях, а не в отношениях многих и разнообразных человеческих характеров. С другой стороны, сама эта «философская» типизация в целом ряде проявлений впитывала словесную едкость памфлетных обобщений, их политическую остроту, социально-политическую наполненность и направленность слова. Все эти особенности словесных значений были неведомы в шекспировское время, тогда искусство слова тяготело к обобщениям не столько конкретно-злободневным и строго адресованным, сколько к символическим, универсальным.

В монологе, начинающемся словами «быть или не быть», речь идет о всечеловеческой трагедии, вызванной господством зла и колебанием героя между действием и бездействием. Брут, Кориолан, Лир, Гамлет, Отелло ведут речь об испорченности, о фатальной неисправимости времени. Когда же Гулливер говорит о порочности, он имеет в виду английских йэху XVIII в. и перечисляет вполне конкретные социальные признаки зла: всесилие богачей, продажность и произвол судей, эгоизм правителей и политических партий, одинаково чуждых народу. Появились не только новые образы, но и понятия, слова, ранее не входившие в арсенал художника, или использовавшиеся без концентрации наступательною политического смысла, присущего «Путешествиям Гулливера». Без этой отточенной ясности и конкретности словесной ткани, порождённых, как и сюжет «Путешествий Гулливера», социальной действительностью, литературно-памфлетной традицией и гением автора, роман Свифта с его жанровой спецификой и чертами, присущими всем произведениям этого вида, не мог бы появиться.

3.

Как ни масштабны художественные обобщения в «Путешествиях Гулливера», автор этого романа не пытается дать и не даёт нам объемного представления о всей действительности.

Чем же объяснить сознательное самоограничение Свифта, идущее вразрез с закономерной тенденцией романного жанра к охвату всех существенных сторон общественной и личной жизни в их взаимосвязи? Ответ на этот вопрос можно сформулировать, если учесть, что «Путешествия Гулливера» — не «обычный» социальный роман, а сатирический роман.

Способ типизации сказывается самым непосредственным образом на жанровой специфике произведения, на его, можно сказать, индивидуальности.

Эту истину в применении к сатире лучше всего выразил ещё Гоголь, когда делился с Пушкиным о том, как будет раскрыт замысел «Мёртвых душ»: «Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь». Русский писатель необыкновенно точно уловил диалектику общего, целого и отдельного, части в сатирическом романе. Последний близок к любому социальному роману своим стремлением охватить «всю» действительность, раскрыть состояние мира и в то же время отличается от него «однобокостью», то есть анализом, нацеленным на какой-то тип отношений, характеров, явлений. Больше того, этот анализ в сатирическом романе как и в любом сатирическом произведении (рассказе, басне, памфлете) проводится заданно, с заведомым стремлением вскрыть неискоренимую несостоятельность объекта. Однако стоит подчеркнуть снова, что роман в отличие от других жанров всё же даёт объективную картину большого пласта действительности, целостное представление о всех важнейших силах зла. Но помимо того, что средствами сатиры в роман Свифта включается определенный, только ему свойственный комплекс жизненного материала, в нем происходит определенное движение системы сатирических образов. Внешне они замкнуты в отъединенных друг от друга частях, внешне они статичны. Но на самом деле «внутри» они подвижны и соединены не только пронизывающими их темами, о чем уже говорилось ранее, но также наличием в них явно ощутимого однородного движения. В наиболее общей форме внутренняя динамика сатирической образности может быть определена как нагнетание низменного.

Некоторые ученые считают, что автор с явным снисхождением показывает лилипутов. Кое-что он в них осуждает, а к их изобретательности, смелости и даже отдельным сторонам законодательства (клевета карается самым строгим образом и т. д.) он питает симпатии. На самом деле Свифт относится одинаково непримиримо и к порокам лилипутов, и к порокам йэху. Но все же в лилипутах относительно меньше сосредоточено зла, чем в жителях Лапуты, а лапутяне при всей своей уродливости оказываются не столь ужасными, как йэху. Таким образом каждая из четырех частей романа представляет собой ступень, подготавливающую появление следующей части. Эта ступеньчатость композиции — не только формальный признак: в ней отражен процесс ухудшения мира, его деградация. Так философия отражена в форме, а форма способствует «самовыражению» философии.

Нагнетание низменного обнаруживается также в том, что ирония и пародия, вначале мирно соседствовавшие с гротеском, постепенно вытесняются последним, и это, в свою очередь, создает особый, становящийся все более мрачным колорит романа. Когда лилипуты состязаются в канатохождении или прыжках через палку, чтобы добиться высоких постов и наград, автор внушает нам мысль об извращенности метода, посредством которого правительство отмечает угодных ему лиц. Но само их старание таким способом отличиться, театральность, с которой они осуществляют свои забавные телодвижения, — все это еще наполнено безобидным комизмом. Затем в развертывании сатирического сюжета комическое и уродливое, низменное, не раз предстают в нераздельном единстве: ирония и пародия соединены с гротеском. Таков, например, обвинительный приговор, в котором перечисляются мнимые преступления Гулливера. Этот документ — органическая часть сатирической картины. По существу — это веселая пародия на крючкотворство английских судов и само законодательство Великобритании, но помимо пародийной формы в образе-документе, созданном Свифтом, заключено также фантастическое преувеличение, выраженное в самой сути статей обвинения, то есть гротеск.

Внешний облик и отрешенность лапутян элементарно комичны и в то же время чудовищно безобразны. Снова элемент комизма пронизывает гротеск. Струльдбруги жалки, безобразны и злобно мстительны: здесь гротеск дан в соединении с другим компонентом — с трагическим началом, которое выражено в контрасте между бессмертными и смертными.

Но в четвертой части романа вместе с появлением йэху наступает господство чистого гротеска, оттененного не изнутри, а извне розовымии голубыми тонами в изображении гуигнгнмов (впрочем, и эти тома пронизаны лучами иронии).

Движение изобразительных и выразительных элементов сатиры подчинено, таким образом, общей концепции романа, осмыслению бесперспективно углубляющихся противоречий собственнического общества. Уподобления государственной, партийной и рационализаторской деятельности результатам физиологических отправлений человеческого организма определяют характер гротеска и служат не только для снижения изображаемых объектов, но и для создания общей атмосферы, целостного представления о том, в каком болоте оказалось человечество, разъедаемое злобой, жестокостью, жадностью, властолюбием.

4.

Художественная система, формирующая роман «Путешествия Гулливера», выразила время безраздельного господства собственника и пафос борца против несправедливости, аннигилирующего порочное общество средствами сатиры. Эта система впитала огромный опыт развития искусства, начиная от политической сатиры Аристофана и Лукиана и кончая поэмой С. Батлера «Худибрас», написанной в шестидесятых годах XVII в. Много писалось относительно фабульных заимствований Свифта из фантастических романов Сирано де Бержерака, «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, «Похвалы глупости» Эразма Роттердамского. К указанным источникам следовало бы также отнести «Утопию» Томаса Мора, автора глубоко чтимого Свифтом и названного в «Путешествиях Гулливера» одним из величайших мужей наряду с римским тираноборцем Брутом и греческим тираноборцем Эпаминондом. «Путешествия Гулливера» теснейшим образом связаны с «Утопией» и «восприняли» от этого произведения контрастный характер композиции: реальная действительность Англии противопоставлена обществу гуигнгнмов в романе Свифта, а ранее — социальному укладу утопийцев в романе-трактате Мора. Восприняв этот принцип построения сатиры, Свифт остался тем не менее художником глубоко самобытным. Его утопия освещена двойным светом утверждения, совмещенного с иронией, в то время как для Мора «Утопия» — абсолютное воплощение общественного идеала. Сатирические картины Свифта отличаются неизмеримо более высокой степенью художественной обобщенности, чем обличения Мора, осуществленные средствами публицистики. Наконец, следует также отметить, что повествователь Мора Гитлодей выполняет лишь функцию рассказчика, в то время как Гулливер — это характер, и, как отмечалось раньше, человек со своей особенной судьбой. То приемля, то отвергая, то глубоко задумываясь над действительностью фантастических стран, метафорически воплощающих Англию, повествователь Свифта тем самым как бы приближает вымышленный сюжет к читателю, побуждает последнего соучаствовать в осмыслении жизни. Кроме того, активная позиция и развертывающаяся во всех частях судьба Гулливера придают самым отвлеченным экспериментальным образам-обстоятельствам эстетическую и жизненную достоверность. Мы отлично понимаем, что никакой Лапуты не существует в действительности. Но детализированное и согретое его восприятием описание Гулливера создает впечатление невымышленного мира. Такого энергичного насыщения деталей романа общефилософским смыслом, вытекающим из всего развития сюжета, у Мора не было и не могло быть. Это — достояние свифтовского романа.

«Путешествия Гулливера» находятся в сложных родственных отношениях с традиционными описаниями реальных и вымышленных путешествий. В переписке, публицистике, памфлетах, трактатах и самом романе Свифта не найдено ни одного упоминания о «Робинзоне Крузо» (1719), который появился в печати за семь лет до «Путешествий Гулливера» и быстро стал одним из популярнейших произведений английской литературы. Но сличение романа Дефо и романа Свифта позволяет обнаружить известную связь между ними и даже общность в построении этих произведений.

Не вызывает сомнений полемика сатирика с идеализированным изображением колонизации в «Робинзоне Крузо». Свифт настойчиво проводит мысль о безрелигиозности Гулливера, воспринимающего мир таким, какой он создан самими людьми. Дефо же восхищается набожностью Робинзона. Различия в описании «естественного» состояния человека, которые обнаруживаются в сопоставляемых произведениях, носят не менее принципиальный характер.

В то же время Свифт использует фабульные мотивы из пародируемых им повествований о путешествиях, в том числе и некоторые линии изображения, свойственные «Робинзону Крузо».

Автор «Путешествий Гулливера», как и Дефо, начинает свое повествование с того, кем был отец героя, с характеристики семейного положения и образования, полученного им до начала странствий. Кораблекрушения, штормы, нападение пиратов, описание предметов, привезенных мореплавателем из далеких стран, радость возвращения к семейному очагу, встреча с женой после долгой разлуки, — все эти звенья фабулы в одинаковой мере свойственны и роману Свифта, и многим английским повестям и романам о путешествиях.

Однако Свифт вкладывает совсем иной смысл в эти описания. И в его композиции они тоже выполняют особенную роль. Большинство авторов изображает жизнь моряка в романтическом свете. Все превратности судьбы раскрываются так, чтобы более выпукло показать мужество путешествующего героя, силу английского предпринимателя.

У Свифта же используются готовые фабульные связи совсем с иной целью, чем, скажем, прославление доблести Гулливера. Во всех эпизодах, где показано плавание Гулливера, указаны долгота и широта местонахождения судна, рассказано о незнакомых землях; описание фантастической действительности дано с подчеркнутой достоверностью, что усиливает эффект правдоподобия. А в финале романа Свифт разрушает установившийся канон, которому он кое-где следовал, имея свои цели. На родину возвращается не разбогатевший и самодовольный купец-путешественник, а глубоко разочарованный в обществе мыслитель, человек, не находящий опоры в окружающей жизни и переживающий безысходную трагедию. Эта необычная концовка романа-путешествия, этот элемент композиции и завершение сюжетного движения полны социально-философского смысла. Полемика с современными авторами была задумана для того, чтобы раскрыть безосновательность их оптимизма и показать неосуществимость гуманистических идеалов в условиях стабилизировавшегося буржуазного общества.

Роман Свифта связан многими соединительными линиями с романом Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». В научной литературе неоднократно отмечалось, что английский сатирик заимствовал у французского писателя отдельные мотивы, сцены, характеристики. При этом никто не отрицает, что «Путешествия Гулливера» — роман, содержащий самобытный сюжет. Больше всего нас интересует, в какой мере Свифт воспользовался жанровыми признаками романа, созданного в эпоху Возрождения, для того, чтобы выразить свое время. Но прежде всего о различиях. Английский писатель не принял манеры Рабле, создавшего вполне объективированный рассказ, и предпочел исповедальное повествование. Свифт освободился также от раблезианской снисходительности — порождения Ренессанса, и поэтому современная ему действительность расценивается главным образом как совокупность отрицательных явлений. Смех Свифта, в отличие от смеха Рабле, лишен жизнерадостности. Герои Рабле возвышаются над злом, оно для них не столько страшная помеха в жизни, как для Гулливера, сколько комический объект.

В «Путешествиях Гулливера» преобладает политико-философская и моральная проблематика, в то время как в «Гаргантюа и Пантагрюэле» жизнь воспроизведена целиком, без выпячивания одной из ее сторон. Наконец, раблезианская утопия — Телемская обитель, — как и утопия Томаса Мора, воспроизведена без иронии. Для Рабле это реальная перспектива совершенствования общества, тогда как Свифт то и дело иронизирует над собственной утопией.

Как показал в своем исследовании М. Бахтин, гротеск Рабле охватывает и прогрессивные, и косные силы истории, а у Свифта он воспроизводит только проявления социального зла. Наверно, можно было бы обнаружить немало других различий в художественных творениях Рабле и Свифта. Но все же нас интересует наличие контакта между двумя писателями, и притом именно в сфере жанровых особенностей.

Сатирическое обобщение, сатирический образ зачастую имеют у Рабле и у Свифта много общего. Например, автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» иной раз не просто деформирует изображаемый объект, желая жестче раскрыть его суть, а придает ему новый внешний облик, не присущий ему в действительности (папеманы, папефиги, пушистые коты). Это — традиция гротескного преображения, берущая свое начало от Аристофана. Подобным же образом поступает Свифт, создавая образы лапутян, струльдбругов, йэху или описывая проекты пересадки мозгов лидерам политических партий, или проекты усовершенствованной пахоты земли с помощью свиней. Рабле создает обобщенный образ острова Застенка, выражающий типические черты целой категории людей, «сословия» больших и малых судейских чинов. Они лишены индивидуальности, в них сосредоточены только всеобщие свойства. В такой же мере односторонне обобщенный характер носит летающий остров в романе Свифта, столь же безличны лапутяне, населяющие эту обитель правительства. Пантагрюэль, Жан, Панург и Эпиетемон во время их путешествия выступают как веселые судьи встречающихся им человеческих извращений. Они также по-своему познают зло, с которым только внешне соприкасаются. В еще большей мере Гулливер выступает как судья и исследователь порочных и утопических общественных формаций. Он не столь весел, как Жан. Однако как несатирический компонент романного сюжета образ Гулливера, изучающего и оценивающего новые для него стороны жизни, выполняет функцию, родственную той, которая осуществлена группой персонажей в романе Рабле.

Гуманизм автора «Гаргантюа и Пантагрюэля» был близок Свифту и преломился в некоторых структурных особенностях «Путешествий Гулливера».

Наблюдения, сделанные над «Путешествиями Гулливера», позволяют сделать следующие выводы. Это сатирический роман, сюжетную основу которого составляет столкновение «реального» героя-повествователя с развернутой серией экспериментальных обстоятельств (сатирических и утопических). Динамику этой связи формирует, с одной стороны, процесс постижения Гулливером истины о механизме власти, воплощенной в образе государства, а с другой стороны, — противоречия взглядов и духовный кризис Гулливера. Все части романа фабульно разъединены, но внутренне связаны тематически и через историю проходящего через них Гулливера. Роман Свифта — звено в истории жанра. Его особенности обусловлены состоянием английского общества, эстетической позицией автора, традициями памфлетной литературы и развития европейского романа.

Создание «Путешествий Гулливера» — этапный момент в истории мировой сатиры, поскольку Свифт выступает как первый глубокий критик сложившегося буржуазного общества.

Л-ра: Филологические науки. – 1970. – № 2. – С. 44-56.

Биография

Произведения

Критика

Читати також


up