Утопия Э. Бульвера-Литтона «Грядущая раса»
А.Ф. Любимова
Исследуя развитие линии фантастического романа в литературе, трудно обойтись без анализа утопического романа, который отличается особой устойчивостью формы и содержания. Утопическая мысль со времен античности конкретизируется в разных видах, в том числе и в утопическом романе, ставшем классической формой уже с «Утопии» Томаса Мора (1516).
Между тем до нашего времени сохранилась традиция весьма разноречивых трактовок утопического романа, когда под утопией понимается способ материализации и позитивных и негативных идей изменения общества. Английский исследователь И. Кларк, например, считает что одинаково правомерно изобразить будущее и как торжество добра, и как торжество зла.
В утопии первого рода действует моррисовская традиция, в утопии второго рода — свифтовская, утверждает другой английский критик и писатель Кингсли Эмис («Новые карты ада», 1960).
С полной определенностью сформулировал эту идею еще в 1930 году Р. Куллэ: «Социальная утопия как романный жанр была обращена или в фантастику лучшего будущего, но с печатью особенностей своей эпохи, или в сатиру, бичевавшую текущий момент, но с перенесением действия в некую вымышленную страну».
При таком определении утопии в качестве бесспорного ее признака выдвигается только один — содержание должно строиться на принятии факта социальной изменчивости, который и ложится в основу умозрительной гипотезы автора. Но бесспорно и то, что утопическая философская мысль развивается с давних времен как позитивная, а не негативная. От автора утопического романа, неразрывно связанного с этой традицией, нужно ждать воплощения определенного идеала. Два противоположных способа изображения действительности в романе фантастическом — воссоздание картин идеального социального бытия и изображение общества, вывернутого «наизнанку», общества «наоборот» — возможны в жанровых формах утопии и антиутопии. Последним термином широко пользуются современные критики, но смысл его, на наш взгляд, требует уточнения.
Сейчас заметно стремление отнести антиутопию к разряду тех жанров, которые могли возникнуть из стремления разрушить утопию как жанр. В частности, именно такова трактовка антиутопии, высказанная Е. Брандисом и В. Дмитриевским в их работе «Зеркало тревог и сомнений» (1967), в статьях Э. Араб-Оглы «В утопическом антимире» («Литературная газета», 23 февраля и 1 марта
Уже в одном из ранних антиутопических романов, каким был «Иной свет, или Государства империи Луны» (1650) Сирано де Бержерака, отчетливо выражены социально-критические мотивы, значимость которых заключается в том, что они направлены против официального патриотизма, официального оптимизма, официальной морали. Эта традиция, как известно, в конце XIX века блестяще воплотилась в романе С. Батлера «Эреуон» (1871).
Но, несмотря на различную ориентацию авторов в изображении общества, утопия и антиутопия по-своему близки в том, что в обоих случаях разговор идет об обществе в целом: его политике, социальных отношениях, религии и т. д., в то время как в любом научно-фантастическом романе можно заметить явное выдвижение на первый план более узкого круга тем. В романе Уэллса «Человек-невидимка» (1897), например, это тема судьбы ученого в буржуазном обществе, в романе «Война миров» (1898) — тема марсианского нашествия и разрушительной войны, и т. д. При этом утопия остается «идеальным описанием новых форм общественного быта в противоположность действительности».
К середине XIX века английская утопия уже имела богатую литературную традицию. Э. Бульвер-Литтон, опубликовав в 1871 году утопический роман «Грядущая раса», не открыл нового жанра, не начал новой традиции. Более того, его утопия относится к разряду тех, где отчетливо видны официально-охранительные тенденции автора, человека консервативных взглядов. Значение «Грядущей расы» заключается, скорее всего, в том, что это произведение демонстрирует «исчерпанность» содержательной и формальной структуры утопии старого типа и в какой-то мере предвещает новый этап в развитии этого жанра, начинающийся с «Вестей ниоткуда» У. Морриса.
В утопии Бульвера-Литтона можно найти попытки дать новое толкование некоторым социальным и научно-техническим гипотезам, о чем справедливо писал Ю. Кагарлицкий: «Роман Бульвера-Литтона в известном смысле был завершением старых утопий ...Но «Грядущая раса» вместе с тем дала толчок новому социально-фантастическому роману в Англии и Америке. Бульвер первым заговорил о последствиях коренного перелома в состоянии производительных сил. Больше того, он связал этот перелом с открытием новых научных принципов. Бульвер поставил вопросы, которые настойчиво диктовались временем».
Эволюция социально-политических воззрений Бульвера-Литтона от 30-х годов, когда он в своих выступлениях обнаруживает либеральные тенденции, к 60-70-ым годам, характеризующимся отрицательной реакцией на Парижскую Коммуну и усилением аристократических настроений, должна была найти отражение в его литературном творчестве.
Элементы романтического восприятия и романтической критики действительности с несколько абстрактным толкованием социальных проблем, отличающие его ранние романы «Лелэм» (1828) и «Поль Клиффорд» (1830), сменяются весьма консервативной системой социально-политических оценок, присущих поздним романам Бульвера, таким, как «Грядущая раса» (1871) и «Кенелм Чиллингли» (1873). Оба эти романа близки по той общей социальной концепции, которая избрана поздним Бульвером: позитивная эволюция человечества возможна только при сохранении «аристократии духа»; понятие это трактуется писателем более расширительно, чем прежде: с одной стороны, сюда входят люди «лучшие по способностям» и «по свойствам характера», с другой, к аристократии духа как нравственной и социальной опоре нации прежде всего должно «причислить лучших людей по происхождению, потому что уважение к предкам обеспечивает высшее понятие о чести».
Несмотря на реалистически точные зарисовки характеров в «Кенелме Чиллингли», на совершенно искреннее стремление создать идеальную конструкцию будущего мироустройства в «Грядущей расе», эти романы свидетельствуют о том, что Бульвер как викторианский писатель не в состоянии ответить на главный вопрос эпохи, понять характер и сущность неизбежных социальных сдвигов. Он предпочитает идти путем компромисса, который выбрал для себя раз и навсегда. Писатель рисует идеальное, по его представлениям, государство, где сохраняются и аристократические привилегии, и частная собственность. Позднее для Э. Беллами в утопии «Взгляд назад» (1888) уже невозможно будет ответить на этот вопрос по-старому, хотя последний и не отличался радикальными политическими взглядами. Идея всеобщего равенства будет для утописта нового этапа совершенно обязательной: утопия У. Морриса «Вести ниоткуда» (1890) пропагандирует идею революции как необходимое условие достижения всеобщего равенства.
Бульвер-Литтон, писатель викторианской эпохи, считал политику уступок и невмешательства наиболее действенной. Его политическая карьера и колебания между либералами и консерваторами свидетельствуют о постоянных поисках наиболее действенного способа влияния на «низы» во имя благополучия «верхов». Свою враждебность по отношению к республиканским принципам государственного устройства Бульвер-Литтон обнаруживает уже в 40-е годы. Он пишет своему другу Джону Форстеру: «Республика обесценивается — республика мельников и прядильщиков хлопка». И в то же время Бульвер-Литтон как личность незаурядная не мог не заметить социальных перемен. Он принимает идею движения, но в ее позитивистском варианте, который был для него удобен тем, что позволял сохранить веру в возможность «респектабельного» пути общественных изменений. Та уничтожающая характеристика позитивистской концепции исторического движения, которую дал ей Г. Уэллс, полностью применима и к Бульверу-Литтону. Общество пойдет вперед, иронизирует Г. Уэллс: «Стоит его расшевелив и привести в движение. В конце концов оно снова усядется на место, но уже на более высоком уровне, будучи... культурным и счастливым в реорганизованном государстве».
В «Грядущей расе» идеи Бульвера-Литтона выражены в наиболее концентрированном виде. Подчеркнуть это необходимо, ибо одним из признаков утопии является, на наш взгляд, концентрация идей; логическая гипотеза автора конкретизируется не столько в событийном материале, сколько в описательном. Автор подробно разъясняет принципы общественного устройства своего идеального государства, не уходя ни от политических, ни от религиозных, ни от нравственно-этических проблем, которые представлены им в наиболее обобщенном виде. Утопия Бульвера-Литтона тоже насыщена массой важных для читателя сведений. Одни крайне важны для понимания природы нового общества: «Земля не составляла общей собственности» и между людьми «не было абсолютного равенства», власть была сосредоточена в руках самодержавного монарха, которому только для вида «дают название выборного правителя» и т. д. Другие сведения носят не столько содержательный, сколько развлекательный характер: женщины здесь отличаются такой мощью, что мужчины трепещут перед ними, агрессивность молодых дев обычно наталкивается на трепетную робость юношей и др.
Утопия подчиняется принципу конкретной обрисовки будущего, причем событийная линия оказывается в ней явно второстепенной. Это характерно уже для утопии Т. Мора, которой некоторые западные критики отказывают в праве называться художественным произведением, относя ее к разряду социально-философских трактатов. Английский критик Д. Сейнтсбери писал о Т. Море в 1898 году: «Говорить о нем как об отце английской прозы по меньшей мере глупо... Сэр Томас занимает прочное место в истории английской мысли, но его место в истории английской утопии незначительно».
Подобное утверждение родилось из непонимания специфики жанра утопии, которая и появилась как литературная форма, популяризирующая определенные идеи. Но поскольку способ материализации этих идей был еще явно недостаточным — герой резонерствовал, но не действовал — стиралось ощущение живого непосредственного действия, преобладала описательность, характерная, правда, не для всех утопий в равной мере.
В «Грядущей расе» действие практически отсутствует или существует в весьма примитивном виде (чудовище пожирает инженера, главный герой участвует в уничтожении этого странного зверя), но никак не выражается в столкновении событий и характеров. Нельзя ли в таком случае предположить, что утопия строго иллюстративна и в ней не может быть какого-либо ярко выраженного значительного конфликта?
Анализ ряда утопий убеждает, однако, что несмотря на явное подчеркивание позитивного начала в утопии, в ней так или иначе ощутима линия социального критицизма, ведь она должна была подчеркнуть несоответствие настоящего положения человечества идеальным формам его существования. Не случайно утопия так часто делится на две части: в одной излагается авторская критическая позиция, во второй автор дает волю собственной фантазии, говоря о прекрасном будущем человечества. Именно так строится «Утопия» Т. Мора.
Иногда этого прямого деления нет, но параллели, возникающие то и дело по ходу рассказа о будущем, возвращают читателя к настоящему, заставляя его многое пересматривать и переоценивать.
Таким образом, конфликт в утопии существует не столько в виде столкновений событий и характеров, сколько в виде постоянного внутреннего противопоставления двух миров: реального и идеального, вымышленного. Утопия, на наш взгляд, один из ранних вариантов интеллектуальной прозы, для которой важен конфликт идей.
Правда, и здесь можно заметить ограниченность старой классической утопии. Идеи сталкиваются довольно прямолинейно, без какой-либо попытки проследить их саморазвитие, их диалектику. Классическая утопия предлагает каждый раз один-единственный авторский вариант человеческого существования, разрабатывая его во всех деталях. Но этот «единственный» вариант будущего далеко не всегда согласовывался с реальным ходом вещей.
На «новой социальной системе» Бульвера-Литтона явно лежит отпечаток викторианской ограниченности его взглядов. Автор пытается ликвидировать социальные различия, не затрагивая основ общества. Поэтому ведущий конфликт его утопии звучит в нарочито смягченных, приглушенных тонах.
В его идеальном подземном мире, несмотря на социальные различия, люди живут «единой дружной семьей», «абсолютных бедняков» здесь просто не может быть.
Атмосфера «вражды и ненависти, борьбы и соперничества» навсегда ушла в прошлое, но... в пределах одной общины, ибо не исключены столкновения между общинами, так как некоторые из них стоят на варварской ступени бытия. Итак, всюду половинчатое решение проблемы: война и исключена, и не исключена из жизни общества, бедняков нет, но есть более состоятельные и менее состоятельные, все люди равноправные члены общества, но аристократические привилегии передаются по наследству и т. д.
Конфликт в утопии «Грядущая раса» можно было бы изобразить графически как зигзагообразную линию, постепенно выпрямляющуюся. Он в конце концов иссякает, ибо здесь нет того «пика» кульминации, что имеется в утопии У. Морриса, где мы узнаем о революции, уничтожившей старый мир. Противоположность идеального и реального миров оказывается у Бульвера-Литтона неглубокой, оба мира связаны друг с другом по принципу сходства в главном: в характере социальной организации. Даже глава о «перемене», о переходе к новому состоянию человечества сведена здесь к минимуму, но у него, как и у Морриса, используется излюбленный прием утопистов — диалог людей разных миров. В ходе такого диалога пришелец обретает знание обычаев и законов нового мира. Он не участвует в конфликте, пытаясь лишь постичь «связь времен».
В романе Бульвера-Литтона функцию «просветителя» выполняет главным образом Аф-лин, хозяин дома, приютивший героя (у последнего нет собственного имени, настолько он проходная фигура). Аф-лин типичен для героя утопий: это умудренный опытом человек как Старик в романе Морриса, как доктор Лит в утопии Беллами «Взгляд назад», он — типаж, но не индивидуальность. И это тоже, пожалуй, признак классической утопии.
Диалог героя и «просветителя» подчеркнуто схематизирован. Оба героя лишены всяких индивидуальных черт, что ведет к удивительной «похожести» их речи. Автор не стремится скрыть, что главное в диалоге — информационно-содержательный момент, а не эмоциональные реакции героев, не исследование их психологии и т. д. Ремарки обычно сводятся к простой констатации факта — «сказал я», «мой хозяин отвечал». В таком диалоге человек, которого просвещают знанием идеального мира, чаще всего отваживается лишь на призывы к собеседнику продолжить рассказ. Уже в романе Кампанеллы «Город Солнца» много таких реплик-призывов.
Бульвер-Литтон не только пользуется всем этим арсеналом изобразительных средств, принятых утопией, но иногда не чуждается и иронических тонов, изображая два противоположных мира, причем, ирония чаще всего относится к явлениям второстепенного характера. Но в одном случае Бульвер-Литтон заставляет героя рассказывать о положении человечества там, наверху, в «реальном мире»: «В рассказах своих я всеми силами старался... представить в самых блестящих красках как наше развитие, так и могущество». Здесь ирония утрачивает благодушные тона.
Иногда, стремясь к насыщению своего рассказа действием, автор утопии вводит личную интригу: у Э. Кабе это возвышенная любовь лорда Керрисдалля к икарийке Динаизе с чудесным воскресением ее из мертвых в конце романа, у Э. Беллами — романтическая история любви Юлиана Веста к правнучке своей невесты. У Бульвера-Литтона героя полюбила могучая Зи, в присутствии которой тот чувствует себя крайне беспомощным и ничтожно маленьким. Подобного рода ситуации, будь они серьезными или комическими, воспринимаются именно как дополнительные, хотя иногда они и оживляют образ центрального героя.
Осторожность, с которой действует герой, в конце концов переходит в элементарную трусливость, отягощенную «угрызениями совести» отважившегося на донос человека: «Я действовал под влиянием обыкновенных побуждений образованного и нравственного человека нашего общества, который, как ни заблуждается он, — всегда, однако, поступает по совести, если только его склонности, личные выгоды и безопасность указывают ему именно такой образ действия».
Но пришелец в новый мир обычно почти не участвует в конфликтах более значительных, имеющих всеобщий характер. Единственное, что ему доступно, — постижение «связи времен», анализ которой требует от утописта понимания характера исторического движения. У Бульвера-Литтона причиной всеобщего благополучия подземного народа является таинственное вещество вриль. Известно, что автор социальной утопий не чуждается и фантастики научно-технической. Догадки Бульвера-Литтона в этой области в меньшей степени несут на себе отпечаток ограниченности авторской мысли, чем в сфере социальных прогнозов.
Бульвер-Литтон предугадывает открытие такой сверхмощной энергии в будущем, которая может изменить облик Земли, обладая способностью не только разрушать, но и создать. Сила вриля «убивает, подобно удару молнии и в то же время, примененная иным способом, возбуждает жизнь, исцеляет и сохраняет».
Автор размышляет и над последствиями таких научно-технических открытий, которые могут привести к изменению политики государств. В частности, открытие вриля способствовало прекращению войн, мир становился необходимостью: «Война между племенами, открывшими свойства вриля, стала невозможностью и прекратилась сама собой, потому что при этом искусство истребления было доведено до такого совершенства, что численность, дисциплина и военные знания враждующих армий уже не имели никакого значения».
Открытие вриля привело к исчезновению тяжелого физического труда, к автоматизации всего производства. «Автоматические фигуры» (роботы) выполняют все трудные работы, человечеству остается наслаждаться красотой нового мира и управлять им.
Бульвер-Литтон, современник и соотечественник Ч. Дарвина, не мог уйти от проблемы эволюции. Он касается того, как изменившиеся условия жизни могут повлиять на человечество. И если Г. Уэллс в «Машине времени» высказывает предположение, что «при новых условиях полного довольства и обеспеченности неутомимая энергия, являющаяся в наше время силой, должна была превратиться в слабость», то Бульвер-Литтон говорит о «вольной, безмятежной, спокойной жизни» подземного народа.
Уэллс предвидит возможность возникновения исторических парадоксов, Бульвер-Литтон рассматривает только прямые следствия очевидных причин: исчезли соперничество, всевозможные искушения, пороки и неизбежно установился некий «средний нравственный уровень»: «У нас нет событий для летописей. Что же о нас можно сказать, кроме того, что «они родились на свет, прожили счастливо и умерли».
Безоценочная манера констатации факта господствует и там, где говорится о влиянии всеобщей атмосферы успокоенности на науку, искусство, литературу. Впрочем, стремление к научным изысканиям неистребимо в человеке, справедливо утверждает Бульвер-Литтон, ибо в нем всегда живет любовь к истине. Искусство же может выродиться с исчезновением значительных жизненных конфликтов, питающих его.
Таким образом, поднимая эти вопросы, Бульвер-Литтон включился в непрекращающуюся до сих пор дискуссию, в которой обсуждается проблема трудностей, ожидающих человечество в будущем. Все более очевидным становится тот факт, что невозможно угадать конкретные формы трудностей (в том числе и трудностей «всеобщего благоденствия»), которые готовит человеку Будущее, потому что, говоря о человеке Будущего, мы идем по пути экстраполяции определенных качеств человека нашего времени, забывая о том, что «есть один вид богатства, — пишет Ю. Кагарлицкий, — который не порождает пороков, — богатство духа», и именно таким богатством будет обладать человек будущего, которому «не будет предписываться обязательный курс страданий, тем более, что какая-то мера страдания навсегда останется его уделом».
Бульвер-Литтон не понимал, что человечество, «завоевав себе свободу..., будет вынуждено постоянно до нее дорастать». Он совершает ошибку утопистов старого времени, предполагая, что достижение идеала означает прекращение всякого исторического движения. Очень точно, на наш взгляд, подметил слабость старой классической утопии Г. Честертон: «Утописты берут все человеческие трудности и допускают предположение, что они уничтожены, а затем исследуют способ преодоления каждой из них. Главное предположение, допускаемое ими: ни один человек не стремится к большему, чем ему дано».
Но было бы неверным утверждать, что в утопии вообще исчезает ощущение исторического движения. Уже У. Моррис рассматривает исторический путь человечества как борьбу противоречий; современная утопия в лучших ее образцах изображает будущее не как остановившееся прекрасное мгновение, но как частицу великого процесса. В утопии И. Ефремова «Туманность Андромеды» будущее приемлет от человека и трагические жертвы, и напряжение всех духовных и физических сил, даруя взамен радость полнокровного бытия. В утопиях такого рода будущее не обделено и эмоционально, ибо оно сохраняет все живые человеческие страсти: люди здесь преодолевают новые трудности нового века.
Л-ра: Проблемы метода, жанра, стиля в прогрессивной литературе Запада ХIХ-ХХ вв. – Пермь, 1975. – Вып. 1 (301). – С. 67-78.
Произведения
Критика
