Некоторые проблемы изучения поэзии Эмилии Бронте
Л.Г. Алферовская
Поэзия Эмилии Бронте (1818-1848) мало известна и мало изучена в нашей стране. Достаточно сказать, что впервые 5 ее стихотворений в оригинале и 2 в русском переводе появились у нас в разных изданиях совсем недавно. Стихи Э. Бронте никогда не являлись у нас предметом специального исследования. Русские читатели знают ее главным образом как автора единственного романа «Грозовой перевал», переведенного на русский язык только в 1956 г. Между тем за рубежом и прежде всего у себя на родине, в Англии, она хорошо известна как первоклассный поэт. «Ее лучшие стихи принадлежат великой поэзии», — утверждает оксфордский литературный словарь Поля Гарвея.
Литературная полемика вокруг имени Э. Бронте не утихает с того времени, когда Э. Гаскелл впервые познакомила читающую публику с историей семьи Бронте. «Число толкований Э. Бронте уступает, возможно, лишь числу толкований Шекспира», — пишет ее современный биограф М. Спарк.
Поэтическое наследие Э. Бронте очень невелико по объему: к настоящему времени усилиями англо-американских историков литературы собрано 194 стихотворения, написанных ею в период между 1836-1848 гг. Впервые они полностью опубликованы Хэтфилдом в 1941 г. и выдержали 4 переиздания.
Материалы о творчестве Э. Бронте, которыми мы располагаем, чрезвычайно скудны и в основном косвенны. Известно, что в 1826 г. она совместно с младшей сестрой начинает писать в прозе историю вымышленного острова Гондал. Поначалу это была своего рода литературная игра, но с годами история Гондала приобрела вполне серьезное значение для ее творчества. С островом Гондал Э. Бронте не расстается вплоть до своей смерти. Сохранился эпистолярно-биографический фрагмент 1845 г., в котором она сообщает: «Гондальцы процветают, как и прежде. В настоящее время я пишу историю первых войн. Анна пишет статьи об этих войнах и книгу Генри Софоны. Мы твердо намерены не расставаться с нашими шельмецами до тех пор, пока они доставляют нам удовольствие, что, я рада сообщить, они и делают в настоящее время». Это прозаическое произведение об острове Гондал ныне утрачено. Однако с историей этого острова генетически связана существенная часть ее поэзии и в какой-то степени, опосредованно, ее роман «Грозовой перевал».
Свои стихи Э. Бронте долгое время тщательно скрывала от окружающих. До 1845 г.в семейном литературном кружке Бронте о них только догадывались. Младшая сестра Эмилии Анна, соавтор ее по «Гондальскому эпосу», сообщает в 1845 г.: «Эмилия занята жизнеописанием императора Юлия. Она прочитала мне несколько отрывков, и я очень хочу услышать остальное. Она пишет и какие-то стихи. Интересно, о чем они?» В 1845 г. в руки старшей из сестер Бронте Шарлотты попадает тетрадка стихов Эмилии: «Однажды осенью 1845 г. я случайно обнаружила стихи, написанные рукой моей сестры Эмилии. Меня это, конечно, не удивило, так как я знала, что она умеет писать стихи и на самом деле их пишет. Я перелистала тетрадь, и меня охватило чувство, выходящее далеко за пределы обычного удивления. У меня возникло глубокое убеждение, что это необычные стихи, что они совсем не похожи на те сердечные излияния, которые обыкновенно составляют дамскую поэзию. Предельно насыщенные, скупые и мужественные, они показались мне исполненными подлинной поэзии». Шарлотта Бронте убеждает Эмилию дать согласие на публикацию этих стихов, и в следующем, 1846, году в совместном сборнике трех сестер Бронте под мужским псевдонимом Каррер, Эллис и Актон Белл впервые печатается 21 стихотворение Э. Бронте.
Вплоть до начала XX в. Э. Бронте слыла исключительно певцом природы. С появлением в 1910 г. первого полного собрания ее стихов под редакцией К. Шортера вопрос о проблематике и оценке ее поэзии усложняется и, по сути дела, остается нерешенным окончательно и по сей день. Вместе с тем до сих пор не существует специального исследования ее поэзии, хотя каждая более или менее крупная работа о ее творчестве неизменно отмечает и ее поэтическое наследие.
Изучение поэзии Э. Бронте в значительной степени затруднено ввиду отсутствия архивных материалов. У нас нет также ни одной ее критической работы или высказывания, которые могли бы определить ее литературные вкусы и осветить собственное творчество. Лингвостилистический анализ этих стихов в сопоставлении с предшествующими традициями в английской поэзии оказывается единственным путем к истолкованию ее поэзии. Камнем преткновения здесь является вопрос о соотношении стихов Э. Бронте с прозаическим «Гондальским эпосом», от которого, как уже говорилось, не сохранилось ни одного фрагмента. Дело в том, что часть стихов Э. Бронте обнаруживает вполне очевидную связь с этим эпосом. На это указывают прежде всего рукописные заглавия, а также топонимика и ономастика этих стихов. Остальные стихи Э. Бронте не имеют формально выраженных признаков связи с прозаическим праконтекстом, причем некоторые из них могут быть отнесены к нему только гипотетически, другие же не имеют к нему явно никакого отношения и носят чисто лирический характер. Кроме того, сама Э. Бронте, по-видимому, также делила свои стихи на «гондальские» и «негондальские»: в феврале 1844 г. она начала переписывать набело свои законченные стихи в две тетради; стихи из другой тетради по своему содержанию являются сугубо лирическими. Вопрос заключается в том, следует ли при анализе поэзии Э. Бронте учитывать принадлежность части ее стихов к прозаическому «Гондальскому эпосу».
В зарубежном литературоведении на этот счет существуют две полярно противоположные точки зрения. В 1941 г. американская исследовательница Ф. Рэчфорд, приложившая немало усилий к отысканию рукописных поэтических текстов Э. Бронте, предприняла попытку по ее стихам реконструировать эпическую историю острова Гондал. Она включила в нее почти все стихи Э. Бронте, как «гондальские», так и лирические. Самым слабым звеном в цепи рассуждений Ф. Рэчфорд оказалось соотнесение с прозаическим «Гондальским эпосом» тех стихов, которые не имеют с ним никаких формальных признаков связи. По сути дела, Ф. Рэчфорд предлагает рассматривать всю поэзию Э. Бронте как связанную единым, «гондальским», сюжетом. Однако даже стихи, по своим внешним атрибутам явно «гондальского» происхождения, не дают решительно никаких оснований рассматривать их как поэтический вариант прозаического текста. Как справедливо замечает сама Ф. Рэчфорд, «отсутствие хронологической и событийной последовательности, в стихах говорит о том, что они не являлись средством развития сюжета эпоса, но были поэтическими переложениями тех сцен, драматических коллизий и эмоций, с которыми Э. Бронте внутренне сжилась и которые, без сомнения, питались ее прозаическими произведениями». Последняя часть этого утверждения представляется нам наиболее спорной. Ошибочность подхода Ф. Рэчфорд состоит в том, что она не только относит к «гондальскому циклу» явно не зависимые от него лирические стихи, но и лишает всю поэзию Э. Бронте самодостаточной ценности, считая ее, таким образом, явлением вторичным, производным от ее прозаического творчества.
Позиция другого современного исследователя творчества Э. Бронте — Д. Стенфорда прямо противоположна той, которую занимает Ф. Рэчфорд. Справедливо упрекая ее в том, что предложенное ею деление стихов Э. Бронте на «гондальские» и собственно лирические противоречиво, он считает реконструкцию эпической истории Гондала делом: совершенно бесплодным. «Гондальский миф — мнимый источник стихов, Э. Бронте», — утверждает он и предлагает «читать слова на странице как самостоятельный литературный текст, а не часть биографии в стихах». Свой подход к изучению поэзии Э. Бронте он определяет как «попытку сосредоточиться на ... ее стихах и дать им оценку как таковым, не считая их художественной автобиографией ... сравнить ее творчество с творчеством других поэтов, прозаиков и мыслителей и определить ее место в общем ряду с ними».
Амбивалентность стихов «гондальского цикла», т. е. их полная лирическая самостоятельность наряду о сюжетной зависимостью от прозаического «Гондальского эпоса», позволяет Стенфорду в общем и целом осуществить свою задачу. История авторской публикации стихов из «гондальского цикла» оправдывает, по крайней мере частично, метод анализа, к которому прибегает Д. Стенфорд.
Для сборника 1846 г. Э. Бронте отбирает стихи наиболее общего, лирико-философского звучания, о чем свидетельствуют их заглавия, отсутствующие в рукописном варианте. Немногие стихи из «гондальского цикла», вошедшие в сборник, отбираются и озаглавливаются по тому же принципу. В частности, Э. Бронте включает в сборник фрагмент из большого лиро-эпического стихотворения под заглавием «Узница», который имеет резко выраженный религиозно-философский характер. Этот же принцип полного освобождения стиха от связи с «гондальским» праконтекстом продолжает и Ш. Бронте в подготовке к изданию 1850 г. еще семнадцати, уже чисто «гондальских», стихов Э. Бронте. Она не только дает им новые, обобщенные заглавия, но в некоторых случаях дописывает их, вымарывает гондальские имена или толкует смысл стихов, руководствуясь задачей сделать поэзию Э. Бронте более понятной викторианскому читателю (стихи № 11, 159, 164 и др.).
Однако метод Стенфорда при всей его обоснованности страдает односторонностью, поскольку «гондальский цикл» стихов предполагает наличие двух планов, он же игнорирует существование одного из них, а именно связь этого цикла с прозаическим эпосом. Этот второй план оказывается существенным для жанрово-стилистического анализа «гондальского» поэтического цикла и выяснения вопроса о его литературной ориентации. Следует отметить, что в данном вопросе и сам Стенфорд не вполне последователен: отказываясь принимать во внимание зависимость этого цикла стихов от прозаического праконтекста, он вместе с тем отмечает, что «гондальские стихи часто повествовательны по форме и драматичны по содержанию», т. е. в общем контексте поэзии Э. Бронте они имеют явные отличительные признаки.
Это обстоятельство заставляет нас вновь вернуться к предмету полемики и выделить в поэтическом наследии Э. Бронте группы стихов по принципу их связи с предполагаемым прозаическим эпосом.
Из общего числа стихотворений Э. Бронте к «гондальскому циклу» можно отнести 69 стихотворений, атрибуция которых не вызывает сомнения на том основании, что они снабжены соответствующими авторскими заглавиями и объединяются общностью героя и топонимических названий. Некоторые сведения по топонимике и ономастике извлекаются из двух вышеупомянутых эпистолярных фрагментов Эмилии и Анны Бронте и списка имен и географических названий «Гондальского эпоса», составленного Анной. Как установлено Ф. Рэчфорд, имена гондальских героев не отличаются единообразием и больше затрудняют, чем облегчают, прояснение сюжета. Под одним и тем же именем часто выступают совершенно разные герои. Так, героиня «Гондальского эпоса» в стихах имеет шесть разных имен, если не более. Уже это обстоятельство указывает на некоторую расплывчатость «гондальского» прозаического текста, на отсутствие в нем единого эпического сюжета, из чего следует, что и стихи не являлись его составной частью, но возникали как поэтическое переложение отдельных лирико-драматических коллизий. Характер стихов «гондальского цикла» дает основание предположить, что питавшее их поэтическое повествование об острове Гондал, которое Э. Бронте писала в продолжение 22 лет, представляло собой последовательное объединение самых разнородных сюжетов и типологически было родственно кельтско-ирландским сагам и их позднейшим имитациям, как «Песни Оссиана» Макферсона. Косвенное подтверждение в пользу такого предположения можно почерпнуть из уже упомянутых эпистолярных фрагментов Эмилии и Анны. «Гондальский цикл» стихов сюжетно не связан и распадается на две большие жанрово-тематические группы лирических и эпических стихов, причем некоторые из них носят лиро-эпический характер. В жанровом отношении первая группа стихов представляет собой любовные песни и плачи — уверения в вечной любви, сетования на неразделенную любовь и обращения за утешением к природе. Во второй группе преобладают эпико-драматические описания фамильных замков, заточения и смерти героев, а также описания поля брани с умирающими воинами. К этой группе следует отнести и ряд балладных стихов, которые ориентированы на народную балладу, а не на новую форму — лирическую балладу, созданную романтиками.
«Гондальский цикл» отличается от лирического цикла и в стилистическом отношении. В целом его язык в большей степени архаизован, хотя Э. Бронте не идет дальше тех форм архаизации языка, которые она нашла уже сложившимися в поэзии начала века. Это в основном традиционные поэтические архаизмы в лексике; грамматические архаизмы; местоимения 2-го лица ед. ч., а также вопросительно-отрицательные конструкции без вспомогательных глаголов и общий осложненный ритмико-синтаксический строй, сообщающий повествованию вневременную, легендарную приподнятость.
Все эти стилистические приемы и средства в «гондальском цикле» Чаще всего используются конвергенционно, тогда как в стихах собственно лирических они разрежены и определяются художественным заданием в каждом отдельном случае, где они находят применение.
Вполне вероятно, что среди 125 стихотворений, не относящихся к «гондальскому циклу», есть и такие, которые получили от него изначальный толчок. Однако внешне их связь с «гондальским циклом» не выражена и может быть гипотетически выведена только на основании Их сопоставительно-стилистического анализа. Ввиду этого нам представляется возможным объединить их с собственно лирическими стихами и таким образом рассматривать всю эту большую группу стихов как лирический цикл.
Следует также отметить, что стихи лирического цикла тематически и идейно органически связаны со стихами «гондальского цикла», хотя они, естественно, глубже и многограннее стихов этого цикла. И здесь прав Д. Стэнфорд, утверждая, что между ними нет непроходимой грани. Их объединяет общность лирической героини, отмеченной теми же психологическими чертами, что и Кэтрин-старшая из «Грозового перевала». Это заставляет исследователей постоянно обращаться к роману в поисках психологических эквивалентов. В лирическом цикле кроме любовной лирики появляются новые религиозно-философские темы: дар вдохновения как движущая творческая сила, некая трагическая предопределенность судьбы героини, стойкость, мужество и верность высшему нравственному идеалу, быстротечная жизнь как юдоль печали и страданий и смерть как инобытие органически слитого с природой неуничтожимого божественного духа.
Оба поэтических цикла Э. Бронте объединены также общностью эмоционально-лирического тона.
Однако не только это общее для всех романтиков положение определяет глубинный трагический тон поэзии Э. Бронте. Корни его следует искать также в безысходности ее личной судьбы и в ее толковании самой сущности жизни. Наиболее четко оно сформулировано в одном из 5 сохранившихся сочинений Э. Бронте, которые она написала в 1842 г., будучи ученицей пансионата Эже в Брюсселе: «Жизнь держится на принципе разрушения. Каждое живое существо должно безжалостно уничтожать другие живые существа, иначе оно само погибнет... Вселенная представилась мне громадной машиной, созданной для того лишь, чтобы порождать зло...». Отсюда ее отречение от всего земного.
Это ведущие, постоянно повторяющиеся и взаимопроникающие мотивы в ее поэзии. Однако природа имела особое значение и в жизни, и в творчестве Э. Бронте. Постоянно обращаясь к природе, она тем не менее не создает тематической пейзажной лирики.
В поэзии Э. Бронте образы природы и элементы пейзажа приобретают особые функции, получающие дальнейшее развитие в поэзии конца XIX — начала XX в. Она сжимает пейзажное описание до эвокативного образа данного пейзажа, а затем использует его в стихотворении с сопутствующим субъективным настроением и эмоциональным переживанием. Строго говоря, этот метод использования природы восходит к балладам, которые, как известно, питали романтическую поэзию. Э. Бронте впервые применила его как художественный прием в лирике. В сущности, этот прием является видом компрессии информации, которая вообще чрезвычайно характерна для стиля Э. Бронте и составляет своеобразие ее художественной манеры. Она всемерно стремилась к строгости и простоте выражения и вместе с тем к точности и емкости, эмоциональной насыщенности словесного образа. Отсюда в ее художественной манере появляются характерные для новейшей поэзии приемы — стилистическая конвергенция и полуотмеченные структуры.
В нижеследующем примере стилистическая конвергенция, т. е. «аккумуляция в определенной точке контекста нескольких разных стилистических приемов, экспрессивность которых складывается при выполнении общей стилистической функции», направлена на одухотворение природы.
Здесь находят применение следующие стилистические приемы: аллитерация; постоянный эпитет; стилистическая инверсия и полуотмеченная структура, в которой имеет место нарушение сочетаемости на синтаксическом уровне. Синтаксические связи в данном примере требуют семантического согласования слов, семы их несовместимы.
В следующем примере полуотмеченной структуры в тесную смысловую зависимость поставлены два понятия, не совместимые лексически, так как относятся к разным сферам восприятия: абстрактное, умозрительное и конкретное, чувственное.
Подобные художественные приемы Э. Бронте делали ее стихи на фоне современной поэзии непривычными, затрудняли их восприятие и казались непонятными читателям конца XIX в. Критики того времени, отмечая поэтические достоинства Э. Бронте, пишут вместе с тем о «нечеткости контуров» и «бессвязности» ее стихов, образы которых растворяются в «золотом тумане ее воображения, как картины в сновидении, стремительно сменяющие одна другую без всякой логической связи и, очевидно, «лишенные какого бы то ни было смысла». А. Макей отмечает при этом художественную простоту ее стилистической манеры: «Очевидно, что Э. Бронте, как и Браунинги, не жаловала разукрашенные заставки и золотые обрезы и изощренности выражения предпочитала глубину мысли».
В начале XX в., когда происходит переоценка поэзии Э. Бронте, простота и строгость ее стиля, строжайшая экономия художественных средств одобрительно отмечаются критиками как отличительная особенность ее художественной манеры: «В ее стихах нет ярких цветов метафор и сравнений, в них мало найдется сверкающих эпитетов. И вместе с тем они прекрасны, как цветенье вереска, благодаря тому, что ей никогда не изменяют простота, сила и точность выражения». Те же черты стиля Э. Бронте подчеркивают и критики середины XX в. Краткость и сжатость художественного описания среди прочих достоинств и особенностей стиля Э. Бронте отмечает в своем исследовании Д. Стенфорд.
Особую проблему в изучении поэзии Э. Бронте наряду с исследованием ее художественных средств представляют ее связи с английской поэзией предшествующих поэтических эпох. Стихи Э. Бронте обнаруживают связь не только с современной ей поэзией романтизма — Вордсворта, Кольриджа, Байрона, но и с поэзией более ранних времен: Купера, Блейка, с метафизической поэзией XVII в. и особенно с английским фольклором.
Л-ра: Вестник ЛГУ. Серия 2. – 1986. – № 20. – Вып. 4. – С. 64-71.
Произведения
Критика
