Генрих Цшокке. Абеллино — великий разбойник. Книга 1

Глава первая

ВЕНЕЦИЯ

Ночь распростерла уже свой мрачный покров. Луна, среди освещаемых ею легких облаков, отражалась в Адриатическом море. Безмолвие царило в природе. Только волны, едва колеблемые тихим ветром, шелестели у портиков Венеции.

Близилась полночь. На берегу Большого канала¹ сидел в задумчивости чужеземец. Взор его обращался то на стены города, то на башни, то на волны, измеряя, казалось, их глубины.

— Несчастный, — говорил он себе, — куда направишь ты стопы свои? Почему не изберешь себе верное пристанище — смерть? Что с тобой будет? Всем дан покой, кроме меня. Богач спит в мягкой постели, бедняк — на соломе. А мне нигде нет убежища! У самого последнего поденщика, трудившегося весь день, есть кров, под которым он может провести ночь, а я... О, как ужасен рок, преследующий меня!

Он замолчал и посмотрел на свои изодранные карманы. «Ни крошки хлеба! А голод мучит!» Он обнажил шпагу — она одна у него осталась, — рассек ею воздух и вздохнул, глядя на ее блеск.

— Нет, моя верная старинная подруга, мы с тобой не расстанемся! Ты всегда будешь моей, я обязан тебе больше чем жизнью. Ах! Куда ушли те счастливые дни, когда я получил тебя из рук Эммоины и прижал к устам своим, когда я держал в объятиях любимую. Увы! Она разлучилась со мной, переселясь в лучший мир, а с тобой в здешнем я никогда не расстанусь.

Он отер слезу, покатившуюся по щеке.

— Слеза! Безумец! О нет!.. Время плакать уже прошло!

При этих словах несчастный упал на землю и в отчаянии готов был проклясть ту, которая произвела его на свет. Внезапно он опомнился и встал. Он оперся рукой о гранит и запел печальным голосом песню, которую любил напевать в замке своих родителей.

— Ободрись! — сказал он себе. — Если не перенесешь ударов рока, тогда забудь, кто ты есть.

В эту минуту он услыхал какой-то шум. Осмотрелся и при слабом свете луны увидел человека, который, завернувшись в плащ, прохаживался взад и вперед по улице.

— Само Провидение привело его сюда. Попрошу у него помощи, стану его умолять. Лучше быть нищим в Венеции, чем злодеем в Неаполе. Рубище, покрывающее бедняка, не мешает его сердцу биться с гордостью.

Он встал, но, подойдя ближе, заметил другого человека, который шел с дальнего конца улицы. Человек в плаще поспешно скрылся в темноте, словно боясь быть замеченным.

«Что все это значит? — подумал нищий. — Неужели убийца? Не подкуплен ли он каким-нибудь молодым наследником, которому не терпится заполучить имение родственника, а тот, не подозревая измены, подставляет себя кинжалу разбойника?.. Негодяй, ты своего не добьешься, я разрушу твой подлый замысел!»

Он подкрался поближе к прятавшемуся. Едва другой незнакомец поравнялся с человеком в плаще, как тот выскочил из своего убежища с занесенным кинжалом и готов уже был поразить свою жертву — но нищий сбил преступника с ног.

Незнакомец, быстро обернувшись, увидел человека, который поднялся и кинулся бежать от оборванца, спокойно стоявшего рядом.

— В чем дело?! — вскричал незнакомец.

— Милостивый государь, в моем поступке нет ничего удивительного. Я очень рад, что имел случай спасти вам жизнь.

— Спасти мне жизнь? Каким образом?

— Тот, кто только что убежал, подкрадывался к вам. Кинжал его уже был наготове. Я увидел это — и обезоружил злодея. Вы обязаны мне жизнью. Надеюсь, услуга стоит благодарности. Помогите мне — я голоден и весь дрожу от стужи.

— Убирайся, несчастный, мне известны все хитрости, на какие идут людишки вроде тебя! Думаешь, я не знаю, что ты замыслил? Ты подговорил своего товарища, чтобы выманить у меня деньги за мнимое спасение жизни. Поищи другого простака! Ты можешь дурачить дожа², но не надейся провести Буонаротти³.

Обидный и насмешливый ответ возмутил несчастного бедняка.

— Клянусь всем, что есть святого, — молвил он, — я говорю правду. Меня мучит голод, я больше не в силах выносить его и умру этой же ночью, если вы надо мной не сжалитесь.

— Пошел прочь, говорю тебе, или я накажу тебя за дерзость!

С этими словами жестокий Буонаротти выхватил из кармана пистолет⁴ и прицелился в своего спасителя.

— Великий Боже! Вот как платят в Венеции за добро!

— Солдаты тут недалеко — стоит мне только крикнуть.

— О, небо! Значит, вы считаете меня разбойником?

Он примолк, а потом грозно произнес:

— Тебя зовут Буонаротти! Я этого не забуду. Но если услышишь имя Абеллино⁵ — трепещи!..

И Абеллино покинул бессердечного венецианца.

Глава вторая

РАЗБОЙНИКИ

Несчастный бродил по городским улицам, словно лишась рассудка; иногда проклинал судьбу, иногда улыбка отчаяния появлялась на его устах, иногда вдруг он останавливался и, казалось, размышлял о каком-то важном деле, а потом шагал дальше, будто намереваясь исполнить задуманное.

Наконец он оперся о какую-то статую⁶. Все бедствия, которые он претерпел, живо воскресли в памяти. Блуждающие взоры его искали утешителя — и не находили.

— Судьба, — произнес он в отчаянии, — определила мне быть или великим, или злодеем, чьи преступления повергнут мир в трепет! Я рожден изумлять или пугать. Обиццо не суждено быть обыкновенным человеком! И не рок ли привел меня сюда? Кто бы мог вообразить, что сыну богатейшего итальянца придется просить милостыню в Венеции! Мог ли я сам подумать — я, во цвете лет, одаренный крепким телом, одаренный той душевною силой, которая ведет к великим делам, — мог ли я подумать, что в рубище нищего буду бродить в этой безжалостной стране и мучиться голодом! Люди, упивавшиеся прежде за моим столом дорогими винами, теперь отказывают мне в помощи, которая возвратила бы меня к жизни, и не внемлют моим просьбам!

Он остановился, возвел глаза к небу и вздохнул.

— Да, я снесу удары рока, сколь бы ужасны они ни были, испытаю все несчастья — душу мою не раздавят бедствия! Граф Обиццо останется великим. Но забудем имя, которое уважал весь Неаполь, — я теперь нищий Абеллино... Нет! Не нищий! Я прошу о звании самого последнего члена общества — о звании злодея и изгнанника!

В эту минуту послышался какой-то шум. Абеллино обернулся и увидел убийцу, которого недавно поверг на землю. Тот был с двумя своими товарищами, и они, видимо, кого-то искали.

— Наверняка меня! — пробормотал Абеллино, сделал несколько шагов вперед и свистнул.

Разбойники остановились и начали тихо совещаться, казалось, не зная, что делать. Абеллино свистнул еще раз.

— Это он! — произнесли незнакомцы довольно громко и быстро направились к нему.

Абеллино остался на месте и вынул шпагу. Трое остановились в нескольких шагах и тоже обнажили шпаги.

— Ну, дружище, — сказал один из них, — чего испугался? К чему эта шпага?

— Чтобы не подпустить вас слишком близко. Знаю я вашего брата. Вы честные люди, которые живут смертью тех, кто попадет в их руки.

— Разве ты не свистал нам?

— Свистал!

— Тогда зачем же ты свистал?

— Потому что я умираю с голоду. Ради Бога, уделите мне часть вашей добычи и помогите мне!

— Тебе? Помочь? Ха-ха-ха! Вот, право, забавно! Просить милостыню у нас! У нас! Не сомневайся, мы люди жалостливые!

— Если хотите, дайте мне пятьдесят цехинов⁷, и я буду служить вам, пока не выслужу своего долга.

— Ладно! Но сперва скажи нам: кто ты?

— Сейчас я голодный нищий, но скоро перестану им быть. Я силен и проворен. Кого поразит моя рука, не спасут даже тройные латы. Глаза мои, хоть и помрачены горем, найдут, куда нанести верный удар.

— Зачем же ты нападал на меня и валил на землю?

— Я надеялся на вознаграждение. И хотя я спас жизнь этому незнакомцу, он был так бесчеловечен, что отказал мне в помощи!

— Он отказал тебе? Тем лучше! Но скажи-ка — правду ли мы слышим?

— Человек в отчаянии не лжет.

— Не изменишь ли ты нам, несчастный?

— Я буду у вас в руках, и ваши кинжалы накажут изменника.

Разбойники опять стали тихо переговариваться, затем вложили шпаги в ножны, и один сказал:

— Ступай за нами. Кое о чем не следует говорить на улице.

— Иду, — ответил Абеллино, — но тот, кто станет обращаться со мной как с неприятелем, пускай страшится руки моей. Простите, что побранил звание, которое теперь беру на себя. Клянусь зато быть вам хорошим товарищем!

— С этой минуты мы — твои братья! — воскликнули разбойники. — Тебе не причинят никакого вреда. Тот, кто тебя обидит, станет общим нашим врагом. А твой нрав нам по душе! Ступай за нами и ничего не бойся.

Они отправились. Абеллино оказался меж двумя новыми знакомцами. Часто он озирался с беспокойством, но ничто не говорило о дурных намерениях разбойников. Они подошли к одному из каналов, отвязали гондолу⁸, сели в нее и вышли на берег в самой отдаленной части города. Пройдя несколько улиц, остановились перед довольно приятным домиком и постучались в двери. Отперла молодая женщина и провела их в простую, но чисто убранную горницу. Она глаз не сводила с гостя. Встревоженный Абеллино не знал, куда его привели, и уже подумывал, что, положась с такой доверенностью на разбойников, он поступил безрассудно.

Глава третья

ПРИСТАНИЩЕ РАЗБОЙНИКОВ

Они сели и опять позвали Моллу (так звали женщину), ударив в дверь молотком. Скоро появились еще двое, которые осмотрели новичка с ног до головы.

— Ну а теперь, — обратился к Абеллино один из тех, кто ввел его в это почтенное общество, — дай нам взглянуть на тебя.

Он поднял фонарь.

— Великий Боже! — воскликнула Молла. — Какое страшилище!

Она проворно отвернулась и закрыла лицо руками. Абеллино сердито поглядел на нее.

— Э, брат, — сказал один из разбойников, — ты должен поблагодарить природу за то, что она дала тебе такие черты. По ним видать, что ты нас достоин. Ну, рассказывай — как это ты еще не попал на виселицу и с какой галеры⁹, из какой тюрьмы ты сбежал!

— Если таково впечатление, которое производит моя наружность, — отвечал Абеллино гордо, и слушатели вздрогнули от его голоса, — то я очень рад. Как бы я теперь ни поступал в новом звании, небо не вправе будет наказать меня: ведь оно, пожалуй, нарочно меня для него и сотворило.

Разбойники отошли в сторону, и не нужно рассказывать, о чем они говорили между собой. Абеллино спокойно сидел на своем месте и, казалось, не заботился о происходящем.

Немного спустя разбойники опять подошли. Один из них, самый грозный на лицо и, видимо, самый сильный, сказал Абеллино:

— Слушай, брат, во всей Венеции есть только пятеро разбойников, и все они перед тобой. Если ты хочешь стать шестым, то не сомневайся — дело для тебя всегда найдется. Меня зовут Маттео, и я главарь нашей шайки. Имя этого рыжего плута — Балуццо; тот, с кошачьими глазами, зовется Томмазо, можешь поучиться у него мошенничеству! Тот, кому ты сегодня так неосторожно пересчитал ребра, — Петрини; наконец, возле Моллы сидит Струцца. Теперь ты всех нас знаешь. Раз тебе нечего есть, мы согласны принять тебя в наше общество, но сперва хотели бы удостовериться, что ты не таишь против нас дурных намерений.

Улыбка или, лучше сказать, гримаса появилась на лице Абеллино, и он хрипло выкрикнул:

— Я умираю от голода!

— Отвечай: не замыслил ли ты чего-нибудь против нас!

— Берегись, несчастный! За малейшие подозрения в измене ты заплатишь своей жизнью. Ничто не спасет тебя от нашей мести! Чтобы покарать изменника, мы проникнем даже во дворец дожа. Не забывай ни на секунду, что мы — разбойники!

— Все это напрасные слова! Дайте мне сперва поесть, а потом я стану отвечать на все вопросы. Теперь же я умираю от голода, потому что целые сутки ничего не ел.

Молла накрыла на стол, поставила кушанье и наполнила вином серебряные стаканы.

— Можно ли без ужаса смотреть на это лицо? — приговаривала она тихо, поглядывая на Абеллино. — Видано ли где еще такое? Не иначе сам сатана явился его матери¹⁰ и она родила его подобие. Никогда не встречала я такого отвратительного лица!

Абеллино, не слушая ее, уселся за стол. Он ел и пил так много, словно хотел набить желудок на несколько дней. Разбойники дивились его аппетиту и радовались, что нашли себе такого товарища.

Надобно описать Абеллино читателю. Это был крепкий, прекрасно сложенный молодой человек с лицом, однако, настолько дурным, что оно затмевало всю красоту его стати. Черные блестящие волосы ниспадали на плечи, отчего бледное лицо казалось еще более диким. Огромный кривой рот открывал зубы. Глаз — единственный — сидел так глубоко, что едва виднелся; брови были черные и густые. Словом, в этой физиономии соединились все самые отталкивающие черты, и, глядя на нее, трудно было решить, чего тут больше — тупости или злодейства.

— Ну вот, теперь я наелся! — прохрипел Абеллино, бросив на пол стакан с остатками вина. — Говорите, что вам от меня надо, я готов отвечать.

— Сила — важное условие нашего ремесла, — сказал Маттео,— и я желаю, чтобы ты показал нам ее на деле. Умеешь ли ты бороться?

— Нет, не умею, однако попробуем.

— Отодвинь-ка стол, Молла. Теперь, Абеллино, скажи: на ком хочется тебе испытать свою силу? Кого из нас ты надеешься так же легко положить на землю, как этого неуклюжего Петрини?

— Кого из вас?! — воскликнул Абеллино. — Да всех разом, хоть бы вас было еще с полдюжины!

Он встал, бросил шпагу на стол и приготовился встретить противников. Разбойники расхохотались.

— Давайте же бороться! — гордо предложил Абеллино. — Что ж вы не нападаете на меня?

— Сперва попробуй-ка со мной одним, — заявил Маттео, — и узнай, с какими людьми ты хочешь схватиться. Ведь не считаешь же ты нас за неженок или заморышей?

Абеллино ответил ему презрительным взглядом. Злость взяла Маттео. Его товарищи стали бить в ладоши, и их возгласы, казалось, трубили начало сражения.

— Смотри берегись, — сказал Абеллино, — я намерен победить вас!

И в тот же миг он схватил верзилу Маттео, перебросил его, как ребенка, через голову, толкнул Струццу правой рукой, а Петрини — левой, ударил Томмазо так, что тот опрокинулся навзничь, а Балуццо играючи уложил на скамью. Несколько минут побежденные не могли опомниться. Абеллино вызвал их еще раз. Трепещущая Молла боялась верить своим глазам.

— Ох, брат! — проговорил Маттео, потирая ушибленные места. — По всему видно, быть тебе нашим главарем. Молла, окажи ему должное почтение и отведи лучшую нашу комнату.

— Верно, он в тесной дружбе с сатаной, — ворчал сквозь зубы Томмазо, вправляя руку.

Никому не хотелось продолжать состязание. Было уже довольно поздно и первые лучи солнца начали освещать горизонт, когда разбойники простились и разошлись по своим комнатам.

Глава четвертая

РАЗБОЙНИЧЬЯ ФИЛОСОФИЯ

В душах своих сотоварищей Абеллино вызвал не только страх. Этот новый Геркулес¹¹ заслужил их беспредельное доверие. Необычайную его силу и всегдашнее присутствие духа они расценили как свойства, предвещавшие в нем великого злодея, за которые он им всем полюбился. Даже Молла почувствовала бы к нему некоторую склонность, если бы могла привыкнуть к его страшному виду.

Абеллино вскоре убедился, что глава шайки — Маттео. Проворный, деятельный и неустрашимый, тот был равнодушен к угрызениям совести и дошел до последней степени злодейства. Ему отдавалась вся добыча — цена крови, что проливали ежедневно его сообщники. Добычу делили на равные части, и Маттео брал себе не более прочих. Он не мог уже счесть своих жертв и позабыл имена многих из них, но любил в минуты отдыха порассказать о своих подвигах, дабы возбудить в слушателях благородную ревность.

Оружие главаря хранилось отдельно и занимало целую комнату. Там было до сотни всевозможных кинжалов, духовые ружья¹², пистолеты, яды и разнообразное платье для переодевания.

Однажды он велел Абеллино пойти за ним в этот арсенал и объявил:

— Слушай, дружище, я не обманулся, когда предсказывал, что ты будешь нас достоин. Пока что мы кормили тебя из жалости, но пора тебе самому добывать свой хлеб. Возьми этот стальной кинжал, я научу тебя ловко с ним управляться. А вот другой, хрустальный, раны от которого исцелить невозможно. Как только вонзишь его, то преломи — и знай: никакой силой не удастся вынуть осколок из тела. Вот еще третий кинжал, он намазан смертельным ядом, и, если в рану попадет хоть малейшая его капля, — человек умрет.

Абеллино вздрогнул, принимая от Маттео смертоносные дары.

— Обладая таким верным оружием, — предположил он, — вы, конечно, воровством набрали себе немало богатства?

— Нет, Абеллино, никакого воровства мы не знаем! — гневно возразил Маттео. — Неужели ты принимаешь нас за тех низких людей, что опустошают карманы и взламывают замки!

— Но, может быть, желая подняться выше их, вы опускаетесь ниже? Поговорим откровенно — эти презренные довольствуются кошельком и рады, если им удается сломать замок и опустошить сундук, который снова может наполниться! Но ведь мы с тобой, Маттео, похищаем у человека жизнь — благо, которое никто ему никогда уже не вернет. Не ужаснее ли такое воровство?

— Что это значит, Абеллино? Уж не собираешься ли ты наставлять нас на путь истинный?

— Позволь еще слово! Придет время, когда и вор и убийца предстанут пред Всевышним Судией. Кто из двоих смелее будет смотреть на него?

Маттео только усмехнулся.

— Не подумай, — продолжал Абеллино,— будто я так говорю из трусости. Чтобы ты не сомневался, я сей же час переколю половину сената¹³.

— Неразумный! Разве ты не знаешь, что такие, как мы, должны думать только о настоящем, а будущее никому не известно. Подумай — что есть добродетель! Всего лишь правила, узаконенные властью, обычаями и воспитанием. Завтра же, приди желание, станут называть добродетелью то, что нынче зовут пороком. И ты не поддавайся предрассудкам, помни, что мы такие же люди, как дожи и сенаторы, и столь же хорошо, как они, способны отличить справедливость от несправедливости, порок от добродетели. Ты, может, скажешь — мол, наше ремесло бесчестно. Но что такое честь? Слово без значения, пустой вымысел. Стань на улице и спрашивай всех прохожих: в чем честь? Ростовщик ответит: в богатстве. И у того много чести, у кого много денег. Неправда! — воскликнет сластолюбец. — Она в том, чтобы нравиться прекрасному полу и торжествовать над его целомудрием. Какой вздор! — заявит воин. — Брать города, разбивать армии, разорять страны — вот истинная честь! Мудрец же видит ее в числе страниц, прочитанных или сочиненных им. А набожные старухи считают, сколько они сделали так называемых добрых дел и скольким искушениям воспротивились. Честь кокетки зависит от количества ее обожателей. Каждый видит честь в различном — и каждый даст тебе свой особенный ответ. Почему же и нам не думать, что честь состоит в том, чтобы отнимать жизнь у наших врагов?

— Жаль, Маттео, что ты разбойник, а не учитель. Из тебя вышел бы славный профессор философии.

— Ты хочешь пошутить, Абеллино, а на деле говоришь правду. Я воспитывался в монастыре. Отцом моим был итальянский прелат, а матерью — монахиня-урсулинка¹⁴, которую все считали богобоязненной и целомудренной. Родителям моим заблагорассудилось меня втайне учить. Отец хотел увидеть сына когда-нибудь во главе Церкви, но я очень скоро почувствовал, что кинжал мне милее священных книг, и последовал велению сердца. Но, похоже, науки моей юности не остались втуне, ибо я презираю химеры воображения! Перестань, брат, терзать себя. Будь как я и ничего не бойся! Вот тебе поучение! Но нам уже пора расстаться. Прощай!

Глава пятая

УЕДИНЕНИЕ

Уже полтора месяца Абеллино провел в Венеции, однако рука его ни разу не обагрилась невинной кровью. Самому ли ему претило, не подвернулось ли случая или не знал он всех переулков города, но бездействие, конечно, закончилось бы, призови его кто-нибудь, чтобы лишить жизни другого.

Ему наскучила спокойная жизнь, долго он так не мог.

Удрученный печальными мыслями, бродил Абеллино по улицам Венеции, заглядывал в кофейни, в сады — словом, туда, где люди развлекаются.

Однажды вечером он дольше других задержался в одном из тех прекрасных садов, что служат главным украшением Венеции. Вдоволь находившись, он прилег отдохнуть на берегу моря. Взор его был устремлен на волны, в которых отражалась колеблющаяся луна.

— Прошло уже четыре года, — вздохнул он, — с той минуты, как в первый раз поцеловал я Валерию, прошло уже четыре года, как она призналась в любви ко мне. Ах, как чисто было тогда небо! Как сладостен был вечер!

Он замолк и предался печальным воспоминаниям. Все притихло и успокоилось вокруг Абеллино, ни один листок не колыхался от ветра — но ужасная буря свирепствовала в его душе.

— Мог ли я тогда подумать, что стану разбойником в Венеции! Ах, куда девались те светлые надежды, те славные намерения, что я питал в юности!¹⁵ Теперь я — подлый убийца; уж лучше бы оставался добродетельным нищим. Какой жар ощущал я в сердце, когда мой старик отец в восторге, с родительской гордостью говорил, прижимая меня к своей груди: «О сын мой, ты будешь честью нашего рода!» Когда я слушал эти лестные слова, мне казалось, что все хорошее, все великое исполнить нетрудно. Увы! Отец умер, окруженный всеобщим уважением. Сын же — подлый убийца! В каких радужных красках представлял я себе свое будущее, когда учителя, из любви ко мне заботившиеся о моем просвещении, говорили: «Граф, вы обессмертите славное имя Обиццо!» Со спокойной душой возвращался я к Эммоине и вкушал чистую радость в ее невинных объятиях. «Чье сердце может противиться Обиццо!» — твердила мне она. Прочь, обманчивые грезы! Вы наполняете отчаянием мою душу!

Он опять замолчал, потом в ярости, подняв руку к небу, а другой ударив себя по лицу, воскликнул:

— Убийца!.. Обиццо сделался невольником, сообщником самых мерзких преступников в Венеции! Несчастная судьба довела его до такого постыдного состояния!

Он встал, глаза его сверкали. Немного успокоясь и вздохнув всей грудью, он продолжал:

— Если я и не достигну того величия, к которому стремился Обиццо, — по крайней мере, буду столь велик, сколь может убийца. Счастливые тени! — произнес он торжественно, преклонив колена. — Нет моего родителя! Тень моей Эммоины! Я буду достоин вас, станьте свидетелями моих клятв, если вам дозволено витать надо мною. Да, я клянусь, что Обиццо не принесет бесчестия тем, кого уважает, и не обманет надежд, которые скрашивали последние минуты вашей жизни. Убийца Абеллино сумеет покарать шайку разбойников, сделавшую его невольником. Он заставит потомков уважать имя, которое прославит своими делами.

Несчастный бросился на землю, из глаз его полились слезы. Душа его была захвачена клятвами, и в этом состоянии, сродном безумию, он провел целый час. Наконец он поднялся, горя желанием исполнить свои обещания.

— Я не стану соучастником этих злодеев. Я один потрясу Республику¹⁶. Через неделю все разбойники погибнут на эшафоте. Венеция будет освобождена от них. Я останусь один из всей ужасной шайки — оспаривать могущество дожа, отличать справедливость от несправедливости, наказывать виновного и защищать добродетель. Через неделю в государстве исчезнут эти чудовища, чье существование противно природе, я останусь один. Тогда люди — достаточно злые, чтобы замышлять убийство, но недостаточно смелые, чтобы его исполнить, — найдут в нашем тайном прибежище только меня. Я узнаю имена тех знатных злодеев, которые торговались с Маттео и его товарищами о плате за кровь своих ближних. И тут Абеллино вспомнит свою клятву! Да прозвучит его имя в стенах Венеции — и пусть она трепещет!!

Окрыленный надеждой, он поспешно вышел из сада, позвал лодочника и возвратился в дом Моллы, где все уже спали.

Глава шестая

РОЗАМУНДА, ПРЕКРАСНАЯ ПЛЕМЯННИЦА ДОЖА

— Слушай, брат, — сказал на другой день Маттео, обратившись к Абеллино, — сегодня ты должен положить начало своим делам!

— Сегодня? — переспросил Абеллино. — На кого же падет первый удар моей руки?

— Не удивляйся — на женщину. Надо ободрить начинающего! Я желаю сам видеть, как ты справишься, и потому пойду с тобой.

Абеллино взглянул на главаря с удивлением.

— Сегодня в четыре часа, — продолжал тот, — мы отправимся вместе в сад Долабеллы, что в южной части Венеции¹⁷. Мы будем переодеты. Прекрасная Розамунда¹⁸ де Корфу, племянница дожа, имеет обыкновение там прогуливаться. Мы нападем на нее, а дальше уж ты знаешь, что делать.

— И ты пойдешь со мной?

— Я ходил так с каждым из нашей шайки, да к тому же стану свидетелем твоего первого успеха. Постарайся нанести удар вернее. Есть люди, которые желают этой смерти, и награда будет соразмерна заслуге. Гибель Розамунды еще больше упрочит наше благополучие.

Полдень миновал. Они быстро отдали нужные распоряжения и, едва лишь на колокольне пробило четыре, отправились по своему делу.

Когда они вошли в сад Долабеллы, людей в нем оказалось больше обычного. Там гуляли все самые знатные вельможи Венеции. Каждый искал прохлады. Рощи были наполнены влюбленными парами, которые вместо тени хотели бы найти там... ночную тьму. Повсюду раздавалась музыка, и ее мелодические звуки трогали душу.

Абеллино замешался в толпу. Искусно надетый парик скрывал часть его безобразного лица. Он подражал походке и движениям беспомощного, больного старика, опирался на костыль и медленно прохаживался среди собрания. Дорогое платье, лета, мнимая дряхлость вызывали у всех уважение. Некоторые рассуждали с ним о коммерции, о политике — и Абеллино говорил как знаток.

Он старался разузнать, в саду ли Розамунда, какое на ней платье и в какой стороне можно ее найти. Старику отвечали на все вопросы, и Абеллино заковылял, куда было указано. Маттео держался рядом.

Розамунда сидела одна, в самой отдаленной роще. Абеллино приблизился к ней и вдруг зашатался, будто вот-вот упадет в обморок. Розамунда взглянула на него.

— Увы! — воскликнул он. — Неужели никто не придет на помощь дряхлому старику?

Девушка подбежала, желая подставить руку.

— Что с вами? — спросила она кротко, устремив на него доброжелательный и беспокойный взор.

Абеллино опустился на скамью.

— Да вознаградит Бог ваше великодушие, милостивая государыня! — Он поднял голову, глаза его встретились с глазами Розамунды — он покраснел. Девушка стояла в молчании перед переодетым убийцей. От страха за старика она трепетала. О, какой блеск придает красоте чувствительность! Розамунда склонилась над тем, кто пришел отнять у нее жизнь:

— Не лучше ли вам?

— О, лучше, гораздо лучше! — отвечал он слабым голосом. — Не вы ли племянница дожа, прекрасная Розамунда де Корфу?

—Да, это я.

— Сударыня, я должен вам сказать: не пугайтесь. Тайна, которую я хочу вам открыть, очень важна и стоит вашего внимания. Как злы могут быть люди!.. Сударыня, ваша жизнь в опасности!

Розамунда вздрогнула, лицо ее побледнело.

— Хотите ли видеть вашего убийцу? Успокойтесь, вы не умрете, но храните молчание — от этого зависит ваша жизнь.

Розамунда слушала в изумлении, старик наводил на нее ужас.

— Ничего не бойтесь, пока я с вами — вы вне опасности. Прежде чем вы выйдете из этой рощи, убийца будет лежать бездыханный у ваших ног.

Розамунда хотела бежать. Но старик вдруг переменился. И тот, кто едва шевелил губами и, казалось, не мог стоять на ногах, удержал ее силой возле себя.

— Ради Бога отпустите меня! — закричала девушка.

— Вы находитесь под моим покровительством. Я сумею защитить вас!

И Абеллино свистнул.

Тут же выбежал Матгео, прятавшийся за кустарником. Абеллино быстро усадил Розамунду на дерновую скамью, бросился к разбойнику и вонзил в него кинжал. Главарь упал, не издав ни звука, и умер в страшных корчах.

Абеллино вернулся к Розамунде. Она была почти без чувств.

— Теперь, сударыня, ваша жизнь спасена. Злодей, приведший меня сюда, чтобы убить вас, плавает в своей крови. Успокойтесь, возвратитесь к вашему дядюшке, дожу, и передайте, что вы обязаны жизнью Абеллино.

Розамунда не могла вымолвить ни слова. Дрожа, обняла она своего спасителя, схватила его руку и в порыве благодарности прижала ее к своим устам. Абеллино с восхищением смотрел на невинную жертву, спасенную им от смерти, да и можно ли было смотреть на нее без восхищения!

Розамунде исполнилось семнадцать лет. Узорчатое платье охватывало ее стан, в больших голубых глазах сквозили невинность и кротость, лоб не уступал белизною слоновой кости, и на него ниспадали густые светлые локоны. Щеки, покрытые бледностью, уста, не оскверненные поцелуем обольстителя, — такова была Розамунда. Природа одарила ее всеми совершенствами — и неудивительно, что Абеллино, взглянув на ее красоту, несколько минут оставался как завороженный и навсегда потерял душевное спокойствие.

— О Розамунда! — воскликнул он. — Ты прекрасней Эммоины!

Он наклонился, и его пылающие губы запечатлели поцелуй на ее бледной щеке.

— Уходи, страшный человек! — проговорила девушка в испуге. — Уходи!

— Кто может устоять против твоих прелестей, Розамунда! Ах, знаешь ли, кто осмелился поцеловать тебя? Пойди скажи своему дяде, скажи этому гордецу, что я — разбойник Абеллино.

И он скрылся.

Глава седьмая

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Едва Абеллино покинул рощу, как несколько человек, гулявших неподалеку, увидели тело Маттео, а рядом — дрожащую и бледную Розамунду. Все бросились к ней. Стали сбегаться зеваки, толпа росла, и девушке пришлось подробно рассказывать о случившемся.

Придворные дожа отыскали слуг Розамунды. Гондола уже была наготове, и еще не совсем оправившаяся от страха девушка села в нее и благополучно прибыла во дворец своего дяди.

Напрасно останавливали все лодки, напрасно осматривали всех находившихся в Долабелле во время происшествия — никто не обнаружил ни малейших следов Абеллино.

Скоро слух об этом странном деле разнесся по всей Венеции. Слова избавителя запечатлелись в памяти Розамунды, а поскольку она повторяла свой рассказ множеству людей, то все узнали ужасное имя Абеллино. Он стал предметом всеобщего любопытства и удивления. Все сочувствовали Розамунде и проклинали негодяя, нашедшего в себе столько злобы, чтобы подкупить Маттео. Каждый силился найти в своей памяти подобные происшествия и выводил из них свои заключения. Трудно сказать, какая из догадок была самой нелепой.

Все, кто слышал о приключении, передавали его с новыми подробностями, пока не составился совершенный уже роман, который подошло бы назвать «Могущество красоты», ибо венецианские дамы рассказывали его так, как хотелось их женскому честолюбию, уверяя, что Абеллино, без сомнения, заколол бы Розамунду, если бы необыкновенная краса ее не смягчила сердце варвара. Все также полагали, что страсть, разгоревшаяся в нем, не понравится князю Мональдески¹⁹, богатому и очень знатному неаполитанцу, предназначенному Розамунде в мужья. Дож тайно готовил брак между своей племянницей и человеком столь известным. Князь был уже на пути в Венецию. Невзирая на предосторожности, причина поездки стала известна всем. Только сама суженая, которая никогда не видала Мональдески, не могла понять, почему его ждут с таким нетерпением.

Сначала все поверили рассказу Розамунды. Но кое-какие дамы начали толковать, будто она принимала больше участия в происшествии, чем могло показаться. Пищей для их злословия послужил поцелуй, полученный ею от убийцы. Да, соглашались дамы, Абеллино оказал Розамунде важную услугу, но стоило ли верить, будто разбойник, оказавшись наедине с такой красивой девушкой, мог удовольствоваться столь малой наградой, когда человек его звания едва ли способен вообще испытывать целомудренную любовь?

Короче говоря, приключение с участием Розамунды и Абеллино, несмотря на весь его ужас, сделалось чуть ли не главной забавой злобных и праздных насмешников. В конце концов девушку даже наградили почтенным прозвищем возлюбленной разбойника.

Тем временем дож Андреа Гритти, человек с превосходным характером, хотя и горделивый, не ослаблял усилий в расследовании этого дела. Он отдал строгие приказания задерживать всякого, кто вызывает подозрения. Ночные караулы были удвоены, а шпионы старались выискать Абеллино. Однако все тщетно — никому не удавалось обнаружить его убежище.

Глава восьмая

НЕОЖИДАННЫЕ НОВОСТИ

— Как! — воскликнул Пароцци, венецианец знатного рода. — Маттео убит?! Черт побери его неловкость! Но не могу понять — как это удалось? Неужто он узнал мою тайну? Конечно, Бемби любит Розамунду. Неужели этого Абеллино вооружил он? Неужто поручил защищать ее от моих покушений? Придется мне его опасаться! Если дож начнет выяснять, кто осмелился подослать убийцу к его племяннице, то на кого, кроме меня, падет подозрение? Известно, чью руку отвергла Розамунда и к кому Андреа питает непримиримую ненависть! Если хоть однажды придет ему в голову сия мысль, то нетрудно будет и дознаться! Он, без сомнения, проведает, что я стал заводилой в шайке молодых повес, ибо как еще назвать детей, которые, дабы избежать наказания за шалости, поджигают родительский дом? Что со мною будет, если все откроется!

Размышления его прервал приход Меммо, Фальери²⁰ и Контарино, молодых знатных венецианцев, неразлучных товарищей Пароцци. Их развращенные нравы, подточенное распутством здоровье и промотанное состояние были хорошо известны в Венеции.

— Что я слышу, Пароцци! — восклицал Меммо, у которого во всех чертах лица сквозило сластолюбие. — Я не могу прийти в себя от изумления! Скажи скорее — верить ли слухам? Правда ли, что это ты подговорил Маттео убить племянницу дожа?

— Я?! — завопил Пароцци, стараясь скрыть бледность, разлившуюся по его лицу. — Неужели вы считаете меня способным на такое? Нет, я не смог бы!

Меммо. Я только передаю тебе то, что слыхал.

Фальери. Да, и я могу подтвердить. Сильвио — это доподлинно — сообщил дожу как о бесспорной истине, будто не кто иной, как Пароцци, подговорил убить его племянницу и, кроме Пароцци, сделать это некому.

Пароцци. Сильвио — клеветник!

Контарино. Пусть так! Но если уж ты виноват, то не сознавайся ни в коем случае. И берегись! Опасно иметь дело с Андреа Гритти — он страшный человек!

Фальери. Андреа ужасен! Храбрость, если она у него есть, — вот единственная его добродетель. Ничего, кроме презрения, я к нему никогда испытывать не буду!

Контарино. Осторожно, Фальери, ты заблуждаешься! Дож смел и хитер.

Фальери. Под властью сего великого мужа в Венеции сразу бы воцарилась смута, если бы небо из жалости не послало дожу друзей, которые гораздо его умнее. Отними у него Дондоли, Канари да Сильвио — и он уподобится оратору, позабывшему слова своей речи.

Пароцци. Фальери прав.

Меммо. И мне так кажется.

Фальери. При этом Гритти держится гордо, словно простолюдин, которого впервые облачили в богатое платье. Гордость его день ото дня все несносней. Разве вы не видите, как он старается завоевать себе новых приверженцев?

Меммо. Это очень заметно.

Контарино. Какие преграды можно теперь поставить его честолюбию? Ведь влияние дожа огромно! Сенат, уголовный суд, прокураторы Святого Марка²¹ — всё мыслит и действует по его воле. Любой каприз и все эти куклы вертятся рукою машиниста²², стоящего за занавесом.

Пароцци. А ослепленная чернь обожает Андреа Гритти.

Меммо. Тем более он заслуживает нашей ненависти.

Фальери. Будьте уверены — скоро счастье от него отвернется.

Контарино. Да, так бы и случилось, если бы мы взялись и свалили этого ужасного колосса, но, вместо того чтобы заняться достойным нас предприятием, мы прожигаем жизнь. Только и занимают нас игра, обжорство и распутство. Мы беспрестанно умножаем наши долги, и заимодавцы скоро перестанут нам верить. Решимся же на славное дело! Поколеблем дожа и его могущество, соберем наших прежних сообщников, прибавим новых и не пожалеем ничего! Может, нас постигнет неудача, — но тогда мы сумеем оставить этот свет, сотворенный не для нас.

Меммо. Ты правильно сказал, Контарино, — этот свет сотворен не для нас! Поверите ли, друзья, но уже полгода заимодавцы не отходят от моих дверей. Каждое утро являются эти невежи мне досаждать, и каждый вечер я засыпаю под их неумолчные жалобы!

Пароцци. Что до меня, то ни к чему описывать положение моих дел!

Фальери. Будь у нас побольше рассудка, сидели бы теперь спокойно по домам и толковали бы совсем другое. Но сейчас...

Пароцци. Хорошо! А что — «сейчас»? Фальери заговорил о морали!

Контарино. Так ведут себя легковерные грешники в старости — оплакивают свое прошлое и раскаиваются в проступках. Я же ни капли не сожалею, что сошел с пути нравственности и благоразумия. Всем хочется идти по нему! Но мои заблуждения мне доказывают, что не рожден я уподобиться тем, кто способен лишь лениво созерцать да удивляться необыкновенному. Раз уж создали меня распутником, то я повинуюсь своей судьбе. Если бы изредка природа не производила такие умы, как наши, то люди заснули бы от однообразия. А мы их пробуждаем — изменяя признанный порядок вещей, мы заставляем людей быть проворнее. Мы служим загадкой для миллиона дураков, что тщетно терзают свои умишки, пытаясь нас разгадать. Мы даем людям новые понятия, словом, мы приносим такую же пользу, как бури, которыми природа разгоняет пары, грозящие умертвить ее.

Фальери. Говоря по чести, Контарино, ты славно рассуждаешь. Почему ты не родился в цветущие времена Рима? Тебя сделали бы оратором²³. Жаль только, громких слов много, а толку мало. Знай же: пока ты безжалостно изводил не в меру терпеливых слушателей своим красноречием, Фальери — он не оратор вроде тебя — действовал. Кардинал Гримальди²⁴ недоволен правительством. Не ведаю, откуда ненависть его к Андреа, но она непримирима. Гримальди — наш сторонник!

Пароцци (судивлением, смешанным с радостью). Неужто в самом деле — кардинал Гримальди?..

Фальери. Он полностью наш! Правда, я долго его уговаривал, расписывал наш патриотизм, наши блестящие замыслы и нашу любовь к свободе. Короче, Гримальди — лицемер и Гримальди не мог не примкнуть к нам.

Контарино (пожимая руку Фальери). Вот хорошо, мой друг! Венеция увидит новых Каталин²⁵. Будем же под стать этому великому заговорщику! Теперь моя очередь говорить. Я докажу, что тоже не сидел сложа руки, хотя и не совершил ничего слишком важного; но у меня в руках сеть, в которую я точно поймаю половину Венеции. Вы знаете маркизу Альмерию?

Пароцци. Разве мы не перечли всех хорошеньких девушек Республики? Как же можно было пропустить маркизу!

Фальери. Альмерия и Розамунда — два божества Венеции. На их алтарях наши юноши курят фимиам²⁶.

Контарино. Альмерия — моя!

Фальери. Возможно ли! Альмерия?

Контарино. К чему это удивление? Неужели все так странно? Я повторяю: Альмерия — моя, и я пользуюсь полным ее доверием. Как вы понимаете наша связь должна оставаться тайной. Знайте: она одних с нами мыслей, а ведь вам известно, что она может сманить половину венецианского дворянства.

Пароцци. Счастливец Контарино, ты — наш предводитель!

Контарино. Не ждали, что я раздобуду вам такого соратника?

Пароцци. А мне остается только краснеть: до сей минуты я бесполезен. Вот если бы Маттео, которого я подговорил, убил Розамунду, то я разорвал бы цепь, которой прикованы к Андреа главные сановники. Без Розамунды они перестали бы посещать его дворец. Едва только исчезла бы надежда на союз с племянницей и наследницей дожа, как уже не с такой ревностью искали бы вельможи дружбы с ним.

Меммо. Я могу только добыть деньги на наши замыслы. По смерти моего дядюшки мне достанется все, что он имеет. Сундуки его ломятся от золота²⁷, и стоит только сказать слово — старый скряга отправится на тот свет.

Фальери. Если это так легко, то отчего же ты столько медлил? Он уже довольно пожил.

Меммо. Я никак не мог преодолеть в себе некоторых предрассудков. Поверите ли, друзья мои, мне иногда кажется, будто я чувствую угрызения совести.

Контарино. Неужели? Если уж так, советую тебе поспешить в монастырь.

Меммо. Да, мне кажется, монашеская ряса мне бы очень пошла.

Фальери. В первую очередь надо постараться отыскать этих мерзавцев — сообщников Маттео, которые раньше нам так хорошо служили. Однако это не очень-то просто, ведь мы не знаем, где их укрытие, и до сих пор имели дело только с главарем.

Пароцци. Мы найдем их и сперва попросим избавить нас от трех тайных советников дожа.

Контарино. Мысль хороша, да как исполнить. Ну, друзья, хотя бы главное уже решено! Или долги наши сгинут вместе с теперешней властью, или кровь наша прольется по велению законов, которые мы собираемся истребить. В обоих случаях сохраним спокойствие. Нужда привела нас на край пропасти. Нам только и остается либо спастись благодаря смелому предприятию, либо погибнуть бесчестно и безвестно. Пока же поразмыслим, откуда взять деньги на наши издержки и каким способом расширить нашу партию. Тут надо пустить в ход все обманы и хитрости. Постараемся завлечь самых знатных людей Венеции. А кто не согласится на уговоры и деньги, тех усмирят шайка убийц или искусные сирены²⁸. Случается, нежная клятва обратит иную душу, на которую не могут повлиять ни ужас казни, ни увещевания священника. Самая испытанная верность засыпает на груди венериных жриц²⁹. Самые тайные мысли они умеют выманивать своими поцелуями, и часто минута исполнения желаний предшествует умиранию стойкости. Но если не пожелают нам помогать эти чаровницы, то прибегнем к услугам католических монахов, известных вождей совести. Льстите их честолюбию, сулите прелатства, епископства и кардинальство. Уж они-то не устоят перед вашими обещаниями! Сии лицемерные властители людских деяний одинаково держат в цепях суеверия и знатных и нищих³⁰, и дожей и лодочников и правят ими как заблагорассудится. Набрав довольно сообщников, мы усыпим их совесть с помощью этих хитрых лицемеров; в глазах черни их притворные молитвы и благословения — все равно что ходячая монета. А теперь расстанемся, друзья, и приступим к исполнению наших замыслов!

Глава девятая

ЖИЛИЩЕ МОЛЛЫ

Абеллино, убив Маттео, тотчас же переменил облик и снял с себя все, что могло его выдать. Переодевался он так ловко и быстро, что покинул сад, не вызвав ничьих подозрений и не оставив после себя никаких улик. Ночь уже наступила, когда он приплыл к жилищу разбойников. Молла отворила дверь, и Абеллино вошел в дом.

— Где же друзья? — спросил он таким голосом, что Молла вздрогнула.

— Они легли спать еще с полудня, — сказала она. — Наверное, куда-то собрались ночью.

Абеллино бросился на стул и глубоко задумался.

— Почему ты всегда печален? — спросила Молла, подойдя. — Мрачный вид безобразит тебя.

Абеллино не отвечал.

— Ты пугаешь меня! Полно, Абеллино, станем друзьями! Я начала привыкать к твоей наружности и уже перестаю ненавидеть тебя. Может, когда-нибудь...

— Разбуди-ка мне этих сонь! — прервал ее Абеллино.

— Этих сонь? Да пусть их спят! Неужели ты боишься остаться со мной наедине? Что же, я такая же страшная, как и ты? Посмотри, Абеллино, как я тебе кажусь?

Сказать по правде, внешность Моллы была совсем не отвратительна: глаза полны огня и живости, черные волосы распущены по плечам, губки розовы. Рука ее легла на плечо Абеллино, но тот не забыл еще поцелуя, подаренного им Розамунде. Он встал и тихо отвел руку Моллы.

— Разбуди все-таки этих сонь, любезная Молла! — произнес он уже не столь грубо. — Мне надо сию минуту поговорить с ними.

Молла медлила.

— Что же ты стоишь?! — прикрикнул он резче.

Молла молча повиновалась, но, подойдя к дверям, обернулась и погрозила пальцем.

Скрестив руки, Абеллино скорыми шагами заходил по комнате.

— Земля избавлена мною от изверга, — говорил он себе. — Я не совершил преступления, умертвив его, я лишь исполнил свой долг. Боже всемогущий, Боже милосердный, ниспошли мне помощь свою, дабы я мог свершить это трудное дело! Ах, если б оно удалось, если бы Розамунда стала мне наградой за успех! Розамунда... Как?! Удостоит ли племянница дожа своим взором несчастного Абеллино? Безумец! Возможно ли, чтобы желания твои исполнились хоть когда-нибудь! Какой мечте предается душа твоя! Вот ужасное следствие одного лишь взгляда!.. Прости меня, Эммоина!.. Нельзя видеть Розамунду и не обожать ее! Розамунда, если твоей любви просто так не снискать, то хотя бы честно будет заслужить ее. Одна только мечта обладать тобой уже доставит мне мгновения радости. Увы! Абеллино для счастья очень нужны мечты. О, если бы мои желания и намерения стали известны миру, кто бы тогда не оправдал меня!

Молла возвратилась со всеми четырьмя разбойниками, которые ворчали, зевали и едва сумели продрать глаза.

— А ну-ка, друзья, — сказал Абеллино,— проснитесь! И прежде чем услышите мои слова, убедитесь, что не спите, иначе вы примете все за сон!

Они подошли с нетерпеливым видом.

— Ну говори же — что там случилось? — произнес Томмазо, потягиваясь.

— Только одно: Маттео, храбрый наш товарищ, наш главарь, — убит!

— Убит?! — воскликнули все разом, устремляя испуганные взгляды на Абеллино, а Молла, громко вскрикнув, едва не упала в обморок.

Несколько минут царило глубокое молчание. Наконец Томмазо спросил:

— Кто убил его?

Балуццо. Где?

Петрини. Когда? Сегодня пополудни?

Абеллино. Его нашли мертвым в саду Долабеллы, у ног племянницы дожа. Не знаю, чья рука поразила его.

Молла (рыдая). Бедный Маттео!

Абеллино. Завтра вы увидите его тело на виселице.

Петрини. Значит, его узнали?

Абеллино. Конечно. И всем нам грозит опасность.

Томмазо. Вот, право, незадача!

Молла. Бедный Маттео будет висеть на виселице!

Балуццо. Тьфу ты черт! Кто бы мог предвидеть такое несчастье!

Абеллино. Ну что вы застыли как окаменелые!

Струцца. Опомниться не могу! Удивительно! Жутко!..

Абеллино. Неужели? А я, наоборот, когда услыхал эту новость, не мог удержаться от смеха! «Доброго пути, господин Маттео!» — сказал я в душе.

Томмазо. Как это?

Струцца. Ты не мог удержаться от смеха? Да тут нет ничего смешного!

Абеллино. Не могу представить, как можно страшиться того, что мы сами всегда готовы дать другим. Какая награда достается нам за все наши труды? Виселица или пытка! Тот, кто выбрал звание убийцы, должен приучить себя к мысли о смерти — от руки ли врага или от руки палача, но получить ее придется. Полноте, братья, ободритесь!

Томмазо. Легко тебе говорить!

Балуццо. Брось шутить, Абеллино! Твоя веселость в такую минуту наводит ужас!

Молла. Что со мной будет! Бедный Маттео!

Абеллино. Ты что, дорогая моя Молла? Стыдно же так ребячиться! Не хочешь ли продолжить разговор, который мы вели, когда я посылал тебя будить наших товарищей? Садись-ка сюда, милая, ко мне поближе да поцелуй меня!

Молла. Пусти, чудовище!

Абеллино. Вижу, сердце твое переменилось.

Балуццо. Право, Абеллино, теперь не до шуток. Прошу тебя, побереги их до лучших времен, а сейчас давайте думать, что делать.

Абеллино. Много — или ничего! Одно из двух. Либо остаться теми, кто мы теперь, убивать и дальше честных людей, угождать канальям, которые дарят нам золото. В этом случае заранее готовьтесь к тому, что нас повесят, колесуют, приговорят к галерам, а может, если Господу будет угодно, и сожгут заживо. Или...

Томмазо. Или? Посмотрим — что за «или»!

Абеллино. Или — разделить между собой наше богатство, покинуть Республику, изменить поведение и постараться примириться с небом. Денег у нас хватит. Вы можете купить землю в каком-нибудь чужом государстве, содержать трактир, торговать — словом, делать все, что заблагорассудится, но только бросить прежнее ремесло. Потом в стране, где нашли убежище, сможете выбрать себе жену. Наживете с нею детей, обретете покой и загладите праведностью былые грехи.

Томмазо. Так вот каков твой совет!

Абеллино. Впрочем, я стану жить по-вашему, — я готов и к виселице, и к колесованию, однако готов сделаться и добрым человеком — как вы пожелаете. На что же вы решитесь?

Томмазо. Видал ли кто-нибудь такого глупого советчика!

Петрини. На что мы решимся? О, это очень трудно!

Абеллино. Напротив! Мне кажется — очень легко.

Томмазо. Без лишних слов скажу: лучше нам оставаться прежними и держаться своего истинного ремесла. Мы добудем еще немало денежек и продолжим наше веселое житье.

Петрини. Славно! Я с тобой согласен.

Томмазо. Мы убийцы — это правда. Но мы храбры и можем доказать это всякому! Однако, чтобы нас не поймали, не худо бы посидеть несколько деньков дома. Не сомневайтесь: дож разослал шпионов и нас ищут. А едва опасность минует, первым нашим делом будет найти того, кто убил Маттео, и удавить его в назиданье другим.

Все. Браво! Браво!

Петрини. Я выбираю Томмазо главным среди нас!

Струцца. Пусть он займет место Маттео!

Все. Согласны! Согласны!

Абеллино. Яс радостью принимаю ваш выбор. Итак, теперь все решено.

Конец первой книги

• Предисловие
• Книга 2
• Книга 3
• Примечания