Годы учения Лорана Паскье
Е. Померанцева
Имя Жоржа Дюамеля (1884-1966) известно нашему читателю с середины двадцатых годов, когда одна за другой вышли несколько его книг; затем оно почти необъяснимо исчезло с наших глаз.
[…]
Он работал как хирург на фронтах и первой и второй мировых войн — его книги «Жизнь мучеников» (1917), «Цивилизация» (1918), «Место убежища» (1940) свидетельствуют: он ненавидел войну, ее виновников, ненавидел фашизм; он умел сострадать жертвам войны и фашизма. Дюамель был далек от марксизма, не мог принять революции, если она, пусть вынужденно, на насилие отвечает насилием, мечтал о духовном совершенствовании общества, о революции моральной. И в пятитомном пакте о Салавене, и в десяти романах о семействе Паскье общество, человек, добро и зло — центр всех кружений, побед и падений героев Дюамеля.
Прочти мы «Гаврского нотариуса» сразу, как он был написан, может быть, мы бы увидели в нем роман нравов — только, но с тех пор состоялось наше знакомство с Кафкой, и невольно читаешь по-иному повесть о семействе Паскье, о его бесконечной, бессмысленной переписке с неким не совсем реальным персонажем, воплощением судьбы, именуемым Гаврским нотариусом. За описанием радостей, огорчений, потрясений обитателей доходного дома встает извечная борьба человека за существование не в смысле одной нищеты — Паскье не раз оказывались на грани ее, — но та борьба за внутреннюю свободу, что была омертвлена надеждой на наследства «которая на протяжении двух с лишним лет, — вспоминает Лоран Паскье, — обманывала нас, губила, заставляла не замечать голод и жажду, насыщала вас во время нужды и лишений».
Семейство Паскье, простонародное в своем корне, для Жоржа Дюамеля — воплощение Франции начала XX века. Когда Паскье наконец прозревают, постигают, что мечта о наследстве — тлен и пустота, тогда-то они становятся жизнедеятельны, упорны и добиваются успеха, как его понимает каждый из них. Старшая из сестер, Сесиль, еще в детстве поразившая всех интимной привязанностью к фортепьяно, — звезда в мире искусства, сам рассказчик Лоран обещает быть блестящим ученым, его брат Фердинан пополняет собою ряды добропорядочных обывателей, а красота будущей актрисы, «малышки» Сюзанны, как бы олицетворяет вклад Паскье в образ «прекрасной Франции».
«Гаврский нотариус» — своего рода пролог к «Хронике», здесь мы знакомимся с главными действующими лицами, и надо признать, что Дюамель умеет увлечь читателя их страстями.
Глава семьи Раймон Паскье, красавец с пышными усами, неистовый во всех своих начинаниях, — он «готовился по ночам к экзаменам и, чтоб отогнать сон, колол перочинным ножом тыльную сторону руки», он достиг цели, он — врач, он совсем не молод, но его взрослые дети, как и раньше; когда они вдруг узнавали о существования побочных семей у Раймона Паскье или о чем-либо другом, столь же ошеломительном, по-прежнему ждут от него экстравагантных выходок. И еще не раз он вызовет их удивление, негодование и восхищение.
Любопытна фигура старшего брата, Жозефа. «Выдающийся человек, — говорит о нем его секретарь, — гений на свой лад, я не оговорился — гений наживы». «Нет, нет! — возражает ему Лоран. — Я не признаю такого гения, я отвергаю его». Жозеф готов до нитки обобрать родного отца, чтоб возместить свои убытки. Сесиль объясняет взбешенному Лорану, что страсть брата к наживе — почти болезнь, он раздавлен ею, вечно боится проиграть. Жозеф не знает удовлетворения: если он едет в одно из своих роскошных поместий, он страдает, что не может жить одновременно в двух других. Жозеф — противоположность Лорана, он практичен и циничен: «Ты разрезаешь мышиные лапки на микроскопические кусочки и заявляешь: я занимаюсь чистой наукой! Но все это приведет к созданию какого-либо химического продукта, к заводам, к акциям, которые мы станем покупать и продавать, и эти акции вдохнут подлинную жизнь в ваши благоглупости».
Трепетная тревога за каждого из детей, постоянное ожидание взрывов характера Раймона и работа, вечная работа — такова Люси-Элеонора Паскье, мать семейства, погруженная в заботы о его благополучии. Трогательна и горестна сцена, когда, покинутая мужем ради молодой любовницы, уже старая женщина, она сидит в немом молчании, почти не замечая детей, а ее руки все складывают невидимую ткань и шьют, шьют...
«Наставники» — роман в письмах, вернее, собрание писем Лорана Паскье близкому другу Жюстену Вейлю, которому он поверяет свои размышления о жизни, а порою и сердечные тайны. Лорана влечет наука, жажда познания: «Надо неустанно искать. Надо срывать все маски, распахивать все двери, обходить все препятствия, перевертывать все камни».
Продуманно выбирает Лоран себе наставников — ученых с мировыми именами. Он бежит суеты, весь сосредоточен на своих занятиях, он ищет «покоя сердца» и «покоя ума». Но обманной мечте, будто наука есть прибежище для спокойствия и созерцания, суждено разрушиться — и очень скоро. Лоран становится свидетелем того, как оба его учителя — гордость Франции — вовлечены в мелкую борьбу самолюбий, поглощены недостойным их соперничеством, причем выигрывает более жестокий. Оливье Шальгрен понимает, что их ссора вредна для дела, не без колебаний он приходит к тому, что готов протянуть руку врагу, но его благородная попытка к примирению не принята Ронером — Шальгрена, не выдержавшего нервного напряжения, сражает инсульт. Гибнет натура богатая и светлая. Наука теряет блестящее дарование.
Не умаляя открытий Ронера, его трудолюбия, Лоран отвергает сам тип подобного исследователя, который может с тайным удовлетворением — вот ведь какая выпала удача! — наблюдать, как развивается болезнь его помощницы Катрин Удуар, заразившейся во время опытов. Одна его фраза, брошенная подавленному смертью Катрин Лорану, разрушает доверие к Ронеру как ученому: «Единственный в своем роде случай завершить некоторые наши наблюдения, ибо идиотские законы пока еще запрещают нам экспериментировать на человеке...»
Надо отдать должное Дюамелю: роман написан в 1937 году, надвигалась вторая мировая война, писатель считал нужным напомнить, что наука — смотря по тому, в чьих она руках, — может не только помогать, порой она угрожает людям. И разве этой угрозы нет сегодня?
Как и «Наставники», способен заставить нас задуматься и роман «Битва с тенями» (1939), хотя время действия его отделено от нас более чем полувеком. Лоран Паскье чуждается политики. Она представляется ему занятием людей несостоявшихся. «Меня покоробило, — рассказывает он еще в годы учения Жюстену об открытии научного конгресса, — когда я увидел, что наши мэтры, эти необыкновенные люди, чьи имена останутся в веках, шли позади каких-то там политиков, чьи имена позабудут через полгода. Кажется, у нас во Франции гак заведено. Поразмыслив, я решил, что, в общем-то, это даже неплохо, ибо такой порядок публично подчеркивает скромность действительно заслуженного человека». В «Битве с тенями» Лоран уже самостоятельный ученый, он занят лабораторией, опытами, а к увлечению Жюстена Вейля политикой относится как к милой слабости любимого друга. И вдруг пустяк — Биро, лаборант, которого директор Лармина приводит к Лорану, предупредив, что Биро рекомендован ему весьма важным лицом. Лоран убеждается, что новый лаборант — никудышный работник, опасный в своей небрежности и лени, поскольку от него зависит качество вакцин, жизнь людей. Ученый хочет уволить Биро, но наталкивается на решительное сопротивление Лармина.
Директор Лармина — одна из находок Дюамеля, образ-явление, точно им схваченный и пригвожденный для обозрения. Пьер-Этьен Лармина ушел из университета, далеко не дотянув до диплома, полученное им образование было вообще весьма неопределенным, его единственная профессия — изобретательное, упорное метение интриг ради удобной должности, «причем каким-то чудом у него всегда оказывались необходимые в данном случае способности».
«Он всегда готов был принять то, что ему соблаговолят предложить: заведование каким-нибудь предприятием, руководство театром, получающим субсидию, управление только что учрежденным ведомством, руководящий пост в совете благотворительного общества, участие в какой-нибудь чрезвычайной ревизионной комиссии или комитете по подготовке большой выставки... Он утверждал, писал, а главное, заставлял писать других, что ученые — всегда посредственные администраторы и что, вмешиваясь в вопросы управления, они только бесплодно расточают свои таланты и не выполняют основных своих обязанностей». Так Лармина пробирался на пост директора Национального института биологии. И преуспел. Он даже свою внешность умел приспособить к новому поприщу: теперь он стриг бороду под Пастера и носил такие же узкие очки в тонкой металлической оправе.
«В подчинении у директора Национального института было человек тридцать незаурядных сотрудников — научных работников — и профессоров, которые вызывали у него презрение, похожее на затаенную злобу. Он говорил, строя сочувственную мину и улыбаясь: «Все это взрослые дети, беспомощные дети!» Увольнение Биро может вызвать неудовольствие министра, а потому директор идет на компромисс, готов держать на казенном жалованье заведомого бездельника и пройдоху, не смущаясь тем, что одно присутствие Биро парализует работу лаборатории. Лоран негодует — махинации Лармина оскверняют самое науку: «Какое отношение имеет политика к нашим чисто научным, человеческим спорам? Право же, если политика будет вмешиваться во все наши дела и во все наши мысли, это явится признаком того, что Франция не на шутку больна».
Друг или — втайне — недруг советует Лорану обратиться к помощи прессы. Лоран с радостью и волнением пишет статью о том, сколь важна роль маленьких служителей науки, безвестных помощников ученых, и отсылает ее — не придавая тому никакого значения — в крайне правую газету «Натиск». Предостерегающая телеграмма Жюстена уже не может его остановить. Поначалу все и каждый поздравляют его с удачным выступлением. Но невидимые кнопки нажаты, Лармина идет в наступление, и Лоран оказывается центром столкновения политических партий.
Для левых его идея ошельмована уже тем, что статью опубликовал «Натиск». Правые отнюдь не собираются защищать Лорана: он им более не нужен, по их воле его мысли извращены, его замысел опошлен, его имя опорочено в глазах тех самых скромных тружеников науки, во славу которых он писал статью.
Ни талант Лорана, ни преданность науке (он получил орден в двадцать шесть лет за то, что испробовал на себе вакцину, над которой работал) — ничто не может остановить лавину клеветы. Лоран покинут всеми, его хотят лишить ордена, вынуждают выйти в отставку. Начало первой мировой войны неожиданно повертывает его жизнь...
Жюстен Вейль, примчавшийся в Париж по зову друга, вновь и вновь внушает ему: теперь, когда Лоран по себе узнал, как безжалостна игра ученых-политиканов, коль скоро речь идет о награде или теплом местечке, увидел их закулисную возню, умение бульварной прессы всколыхнуть, раззадорить обывателя, дать ему жертву, которую тот будет преследовать письмами в газеты, телефонными звонками — и все во имя патриотизма и морали, — Лоран должен наконец понять, что нет науки, защищенной от общественных схваток железными ставнями. Не определив, на чьей ты стороне в столкновении противоборствующих сил, нельзя увериться в том, стоишь ли в самом деле за добро, сможешь ли его защитить — и в своей лаборатории, и в мире.
Л-ра: Иностранная литература. – 1974. – № 9. – С. 266-268.
Произведения
Критика
