«Певучесть есть в морских волнах ...» (Ф.И. Тютчев)

УДК 801.73

Домащенко А.В.,
доктор филологических наук,
Бердянский государственный педагогический университет

Статья посвящена прояснению вопроса об истоках ποίησις и ποιητικη` τέχνη. Исток ποίησις связан с первоначальной взаимообращенностью Бога и мира. ποιητικη` τέχνη выявляет сущность последующей трагической эпохи. Соперничество человека с Богом порождает характерные для трагической эпохи коллизии.

Ключевые слова: ποίησις, ποιητικη` τέχνη, лад, трагічна епоха.

Стаття присвячена осмисленню питання про витоки ποίησις і ποιητικη` τέχνη. Витоки ποίησις пов’язані з первісним взаємозв’язком Бога і світу. ποιητικη` τέχνη виявляє сутність наступної трагічної епохи. Суперництво людини с Богом породжує характерні для трагічної епохи колізії.

Ключові слова: ποίησις, ποιητικη` τέχνη, лад, трагическая эпоха.

The article deals with the clarification of the sources of ποίησις and ποιητικη` τέχνη. The source of ποίησις is connected with the initial harmony of the God and creation. ποιητικη` τέχνη reveals the essence of the later tragic epoch. Man’s opposition to the God produces distinctive for the tragic epoch conflicts.

Keywords: ποίησις, ποιητικη` τέχνη, harmony, tragic epoch.

О какой “певучести” говорит (или, точнее, “поет”) стихотворение Тютчева? Этот вопрос сразу же ставит нас в тупик, поскольку речь идет о какой-то особой певучести: ведь душа человека тоже способна петь, тем не менее ее пение оказывается вне того стройного хора, в котором звучит гармония природной жизни. Певучесть, стало быть, – это не просто способность человека петь, но такое свойство, которое обусловлено каким-то особенным источником, связь с которым человеком, согласно рассматриваемому стихотворению, утрачена. Упомянутый источник – онтологическая основа лада (“гармонии в стихийных спорах”), важным свойством которого является певучесть, тогда как все, что оказывается вне соотнесенности с ним, пребывает в “разладе” не только со всей природной гармонией, но также, поскольку разлад тотален, и с самим собой.

Мы должны, таким образом, задуматься, чем обусловлена певучесть морских волн, и чем обусловлено то, что поет душа. Отвечая на этот вопрос, мы по сути будем отвечать на вопрос о том, что такое лад в лирике Тютчева и чем обусловлена его утрата человеком?

Певучесть морских волн – это свойство бытия; она есть, где ‘есть’ не связка, но способ присутствия: бытие проявляется в певучести морских волн. Можем ли мы утверждать, что бытие – это всегда лад и что певучесть есть первое проявление бытия как лада?

Для ответа на этот вопрос нам нужно возвратиться к “Последнему катаклизму”, написанному, вероятно, в 1829 году, то есть за 36 лет до рассматриваемого стихотворения:

Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них!

“Последний час природы” – это выход за пределы природного лада в то состояние, которое ему предшествовало и из которого он происходит. Это не лад, а праоснова лада, его онтологический исток: его неразрушимая и неуничтожимая сущность. Это то, из чего все происходит и к чему все возвращается, согласно известному изречению Анаксимандра. Этот остающийся у Анаксимандра темным исток всего существующего, в стихотворении Тютчева просветляется и становится явленным, однако явленным не в смысле предмета для эстетического созерцания, а в смысле той первой реальности, которой оказывается целиком захвачена и любая возможность нашего существования. Последний катаклизм выявляет то, что “не проходит, а бытийствует” [2, 109. Пер. О.А. Коваль], и благодаря чему человек обретает способность бытийствовать. Любой природный лад – в певучести ли волн он проявляется или в чем-то другом – происходит из этой бытийной основы. Ее составляющие две – воды, которые покрывают все зримое, и Божий лик, который изображается в них.

Поскольку остаются из всех природных стихий только воды, можно предположить, что вода здесь – не одна из стихий наряду с огнем, воздухом и землей, но то первоначало, в котором растворяются все стихии, поскольку и сама вода при этом изменяет свою сущность, становясь первовеществом. Можем ли мы утверждать, что из этого первовещества рождаются все стихии, только в момент своего рождения обретая способность петь, поэтому певучесть морских волн не более изначальна, нежели певучесть ветра, проявляющаяся в звуках воздушной арфы? Означенная певучесть изначальна по отношению к природному ладу, поскольку именно благодаря ей стихийные споры претворяются в гармонию стихий. Певучесть стихий оказывается высшим проявлением их взаимообращенности как обязательном условии учреждения лада. Эта взаимообращенность – до-ладное проявление взаимообращенности Бога и вод в “Последнем катаклизме”.

Вопрошающая аналитика присутствия приводит к целокупному истоку присутствия.

По поводу Божьего лика в “Последнем катаклизме” до наших дней длится дискуссия: является ли это Бог Библии (“<…> И Дух Божий носился над водою”. Быт. 1: 2) или же, как утверждает Б.М. Козырев, здесь имеется в виду Солнце, дохристианское греческое божество [см.: 1, 90]? Эта дискуссия в значительной степени основана на недоразумении, поскольку в ней разговор о праоснове лада подменен разговором о том, какой именно лад возникает на этой праоснове – изначальный греческий или тот, который присущ христианской эпохе. Такую первооснову лада в ее универсальной полноте мы как раз в Библии и находим, при этом мы не должны ограничиться вторым стихом, но обратиться также и к третьему:

2. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою.

3. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

Пока была тьма над бездною, ничто в водах изобразиться не могло. Благодаря свету Дух Божий становится ликом, обретая образ в изобразивших его водах. Свет, стало быть, – условие изображения, а не сам образ. О каком лике Солнца в водах может идти речь? Свет, о котором говорит третий стих, – это прасвет, точно так же, как вода здесь – правода; этот прасвет в границах созидаемого природного лада, когда свет будет отделен от ночи и назван днем, станет солнцем. Следовательно, правомернее будет вывод, что для каждой стихии есть свое прастихийное лоно?

Тем не менее очевидным остается, что приведенные стихи из книги Бытия говорят о том же состоянии творения, о котором говорит “Последний катаклизм”. Божьим ликом с самого начала было освящено творение. В певучести стихий эта освященность проявляется по-своему: вот почему она действует целительно.

Морские волны с их певучестью или ветер, поющий в струнах воздушной арфа, – это те гармонические орудия, о которых сказано в стихотворении, обращенном к Ю.Ф. Абазе:

Так – гармонических орудий
Власть беспредельна над душой,
И любят все живые люди
Язык их темный, но родной.

Если душа начинает петь не то, что море, стало быть, она вышла из-под беспредельной власти гармонических орудий и именно по этой причине она уже не живая. Поэтому и то, что она поет сама по себе и от себя, к живому не относится, что значит: не порождается языком гармонических орудий, который соприроден живому человеку, наполнен глубоким смыслом, хотя этот смысл и остается темным для человека.

Каков же исток этого пения утратившей родовую связь с целокупным истоком души? Об этом говорит не “Последний катаклизм”, а другое эпиграмматическое стихотворение Тютчева, написанное в том же году (1869), что и процитированное выше, и примерно через четыре года после стихотворения “Певучесть есть в морских волнах <…>”:

Природа – Сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.

Это стихотворение говорит об истоке того пения, которое остается вне общего хора. Истоком этого пения является искус.

Подвергнувшийся искусу (πειρα) человек становится искусником – δοκιμαστής (изыскателем, исследователем, оценщиком, одобрителем); совершенствуясь, он постепенно достигает такого мастерства, когда может быть назван искусным – δόκιμος (испытанным, опытным, искушенным). Полагаясь на свой ум и на свои способности, на этом пути он овладевает искусством (τέχνη), которое, как он считает, откроет ему все загадки природы – законы, которыми определяется искусство Демиурга, сотворившего ее. Познать эти законы – значит, стать таким, как Демиург, и даже превзойти его.

Этот путь, на который в результате искуса вступил человек, – тот самый, которым прародительницу Еву искусил древний змей, соблазнив ее съесть плодов с запретного древа: “<…> Знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло” (Быт. 3: 5). Обещание отца лжи, конечно, приводит к противоположному результату: Адам и Ева узнали только, что они наги, то есть что они перестали быть, как Боги, каковыми были в раю – в целокупной полноте истока.

В результате искуса человек теряет онтологическую связь с этой полнотой и тем дальше уходит от нее, чем больше доверяет своей самоценной способности понимания – своему уму. На этом пути, идущем от искуса, рождается поэтическое искусство – пение души, противопоставившее себя общему хору и только себя признающее подлинным.

Πειρα – искус, но также опыт, который лежит в основе исследования. В свою очередь πειράω – не только искушать, соблазнять, но также познавать что-либо, овладевая познаваемым. Отсюда овладевающее понимание новоевропейского человека, которое всегда осуществляется в границах субъект-объектной схемы. Это тот самый ум, который должен быть упразднен, если человек хочет возвратиться к наследью родовому – изначальному целокупному смыслу:

На самого себя покинут он –
И чудится давно минувшим сном
Упразднен ум, и мысль осиротела –
Ему теперь все светлое, живое…
В душе своей, как в бездне, погружен,
И в чуждом, неразгаданном, ночном
И нет извне опоры, ни предела…
Он узнает наследье родовое.

Этот ум, который должен быть упразднен, – то самое свойство мыслящего тростника, которое противопоставляет его зыбким камышам, приобщенным, как и морские волны, к мусикийским звукам, то есть к тому, что приходит от Муз. Во времена ποίησις соработничество Муз и природы в созидании лада было свойственно и человеку. ποιητικη` τέχνη эту способность утратила, значит, перестала быть наполненной онтологическим смыслом. Вот почему δοκέω, связанное этимологически с δόκιμος, – не только полагать, думать, но и казаться; речь, стало быть, идет о таком понимании, которое, как и ποιητικη` τέχνη, целиком осуществляется в границах кажимости. Этой кажимости соответствует τέχνη – ловкость, хитрость, которая кажимость может выдать за действительность. Такой τέχνη был изначальный искус, искус древнего змея, как и τέχνη, благодаря которой Аполлону удалось отсрочить смерть Адмета. Для демона Смерти эта τέχνη – коварство, обман. Означенной кажимостью проникнута вся трагическая эпоха.

Она начинается с бунта Ареса против Зевса (см. “Просительницы” Эсхила), но Гераклом она окончательно утверждается, ибо, согласно Адмету, благодаря одному Гераклу “утвердился лад лучшей жизни” [3, 42, 1157]. Гераклом же учреждается и все, что принадлежит этому “лучшему” ладу, например, ποιητικη` τέχνη. Поскольку пение самого учредителя – “чуждый Музам лай” [3, 29, 760], постольку таковым, с точки зрения ποίησις, остается и вся ποιητικη` τέχνη. Помня это, мы не станем удивляться, почему Платон отвергает трагедию – концентрированное выражение самой сущности ποιητικη` τέχνη.

Человек трагической эпохи, как и любой творец ποιητικη` τέχνη, по сути своей является гераклидом, явно или подспудно в ропоте и ропотом выражая свою сущность и претендуя на то, чтобы самому на такой призрачной основе, каковой является человеческое “Я”, утвердить лад, который неизбежно остается разладом по отношению к тому природному ладу, к которому человек отныне не допущен. Вот почему нет ничего “от земли до крайних звезд”, что откликнулось бы на этот идущий от искуса “глас”.

Стихотворение Ф.И. Тютчева “Певучесть есть в морских волнах <…>”, как и другие упомянутые в данной статье его стихотворения, являются приговором ποιητικη` τέχνη, но одновременно – искусству в целом, более глубоким и неопровержимым, нежели тот, который мы находим в “Эстетике” Гегеля или в творчестве поэтов и писателей, которые преодолевали ποιητικη` τέχνη, устанавливая ей “предел”, изнутри самой ποιητικη` τέχνη (Рембо, Чехов и др.). Этот приговор вынесен с точки зрения ποίησις, следовательно, возвращает нас к той онтологической почве, которая поэтическим искусством уже в момент его рождения была утрачена.

Литература

1. Козырев Б. М. Письма о Тютчеве / Б. М. Козырев // Литературное наследство : Федор Иванович Тютчев. – М. : Наука, 1988. – Т. 97. – Кн.1. – С. 70–131.

2. Хайдеггер М. Положение об основании / М. Хайдеггер. – СПб. : Лаборатория метафизических исследований философского факультета СпбГУ ; СПб. : Алетейя, 1999. – 292 с.

3. Evripides. Alcestis / Evripides. – Lipsiae : BSB B. G. Teubner Verlagsgesellschaft, 1980. – 46 p.