Мастерство психологического анализа в новелле Веркора «Молчание моря»
Л. П. Кибальчич
Художественное воплощение героического времени Сопротивления, начиная с военных событий 1941 года, было и остается одной из самых ответственных и принципиальных задач французской литературы. И хотя в 70-е годы в ряде произведений (П. Модиано «Печальная вилла», А. Будара «Борцы за маленькое счастье», М. Турнье «Лесной царь») наблюдается, обусловленная «смертоносной атмосферой настоящего», тенденция развенчания героического прошлого, во Франции живы заветы литературы Сопротивления.
Знаменательно, что у истоков развития художественной прозы французского Сопротивления стоит новелла значительного современного реалиста Веркора «Молчание моря», написанная в 1941 году. В целом литература этой военной поры нашла глубокое освещение в работах Андреева Л. Г., Евниной Е. М., Ловцовой О. В. Однако «Молчание моря», которое по праву называют первой ласточкой литературного подполья Франции и которое представляет интерес как в плане выявления общественной позиции писателя, так и в плане исследования его художественного мастерства, достаточно полно не исследовано ни французским, ни отечественным литературоведением.
По свидетельству участников-борцов Сопротивления и самого Веркора, эта новелла пользовалась большим успехом у читателей-современников. Подпольную книгу перепечатывали на машинке, размножали на ротаторе, ее буквально передавали из рук в руки.
Новелла — камерная и по композиции, и по выбору героев, и по ситуации. В самом названии ее — «Молчание моря» кроется символический смысл. Когда море бывает спокойным и неподвижным, кажется, будто все в нем замерло, будто оно молчит. В действительности же под гладкой поверхностью моря кипит своя жизнь, в глубинах его идет непрерывная борьба. Большая подводная жизнь ни на минуту не умолкает под кажущимся внешним спокойствием моря. Так и новелла, «молчаливая», лишенная внешних сюжетных столкновений, скрывает внутри себя бурю человеческих мыслей и чувств, рождение и крушение идеалов. И автор пытается использовать различные изобразительные средства, особые интонации, чтобы показать, что все это происходит где-то внутри, в душах людей. В произведении всего лишь три действующих лица: старик — француз, его племянница и немецкий офицер Вернер фон Эбреннак. Под внешне спокойным течением рассказа идет постоянная борьба в душе каждого из героев. На творческий замысел новеллы, попытку, вызванную войной с фашизмом, отыскать общечеловеческое, роднящее людей, независимо от их социально-политических взглядов, работает структура новеллы, представляющая монолог, точнее два параллельных монолога. Один — открытый монолог, монолог Вернера; другой — внутренний: старика-француза. Третий герой «Молчания моря», девушка не включается в диалог, хотя она и является активным действующим лицом.
На протяжении всего повествования говорит почти один офицер. Старик и его племянница молчат. Но внутренний монолог старика-француза звучит неизменно и начинается этот монолог с первых строк новеллы, с момента поселения немецкого офицера в доме французов. Вначале кажется, что ни старик, ни девушка не обращают внимания на Вернера, но, вдруг, автор, говорит, что глаза офицера показались старику светлыми. Значит и тогда он (старик-француз) уже следил за офицером. Чаще всего размышления Вернера и старика-француза не пересекаются, а звучат как бы параллельно или следуют одно за другим. Немецкий офицер в первый же вечер, уходя в свою комнату, пожелал французам доброй ночи.
Когда он вышел, старик подумал, что, может быть, несправедливо отказывать ему в простом человеческом праве и сказал об этом девушке.
Иногда эти монологи (офицера и старика) вступают, в перекличку. Так, когда Вернер, рассказывая о своей любви к Франции, замечает: «Я всегда любил Францию, но любил как Принцессу Грезы», писатель одновременно приводит размышления старика о том, что офицер постоянно во время рассказа смотрит на девушку, «но не как мужчина на женщину, а так, как будто он смотрит на статую». И то, что он видит, как Вернер смотрит на девушку, дает право говорить и о другом значений этих слов. Мы понимаем, что слова любви относятся не только к Франции, но и к самой девушке. Внутреннего монолога девушки в новелле по сути нет. Она, к которой, так или иначе, обращены слова Вернера (об этом говорит и такой пример: «Он остановился и ждал пока моя племянница вдевала в иголку нитку, которая порвалась. Наконец, она вдела ее. Он продолжал свой рассказ...», в какой то мере выполняет своеобразную художественную роль фона. Ее образ как бы оттеняет, высвечивает и образ Вернера, и образ старика-француза. Веркор почти не знакомит читателя с тем, как она сама воспринимает речи Вернера. Однако мы прекрасно чувствуем ее настроение, ее отношение к каждому слову немца. Автору удается это сделать через глубокий психологический анализ размышлений старика. Уже несколько дней Вернер не появляется в их комнате. Старик и девушка по-прежнему ни о чем не говорят между собой, но старик замечает, что «в ее глазах, не поднимающихся от рукоделия, застыл грустный вопрос, что эти глаза постоянно спрашивают его... о Вернере...».
С характером девушки мы знакомимся только через размышления старика. По одной, казалось бы внешне незначительной детали, когда в ответ на замечания дяди, «ее брови высоко взметнулись над блестевшими от возмущения глазами», мы можем судить о ее гордой независимой натуре.
Итак, вся новелла по сути — сложный философско-психологический диалог. В ней нет внешнего действия, кроме физического течения времени. Наблюдается нарочитая обедненность внешнего сюжета. Все события развертываются в особняке французов и даже в одной и той же комнате. Лишь дважды, и то не непосредственно, а опять же через монологи героев выводит Веркор читателя за пределы комнаты.
Во всем произведении ощущается некоторая романтическая приподнятость: даже не договариваясь, француз и его племянница пришли к убеждению — молчать.
«По молчаливому согласию, мы с племянницей решили ничего в нашей жизни не менять, даже малейшей детали, ничего — мы вели себя так, будто офицера не существовало, будто он был призраком», — рассказывает старик. Необычно поведение французов, необычно ведет себя и их противник — немец.
Веркор, чтобы сразу не подчеркнуть отличие этого офицера от других немцев, сообщает о том, что сопровождающий Вернера солдат, говорит на чисто французском языке. И тот факт, что солдат не потребовал, а попросил у девушки чистые простыни для офицера, тоже подчеркивает необычность в поведении Вернера и его денщика.
Вернер прав, говоря, что и Германия, и Франция создают настоящее искусство. «Они достойны друг друга», — говорит он. И с какой горечью, восклицает: «А мы друг с другом воюем!». Настолько убедительно Вернер рассказывает о своей любви к Франции, что читателю, как и старику-французу, в какой-то степени становится симпатичен этот немец, хотя он и наивно верил в благородную возможность союза двух воюющих государств. Его светлая мечта затемнена тем, что он даже пытается оправдать дела «грязной сводни» — фашизма.
Мысль о том, что война закончится достижением гармонии между двумя враждующими странами, носит иллюзорный характер. Пока Вернер по-настоящему не столкнулся с откровенно фашистскими мыслями завоевателей Франции, не стал свидетелем их кровавых дел, он верил в то, что у фюрера благородные великие идеи.
Веркор психологически тонко раскрывает процесс крушения иллюзий немецкого офицера, который понял, что верил в утопическую мечту о единстве и дружбе двух стран, что фюрер мечтает потопить в крови всю Францию и всю Европу. Подавленное состояние Вернера выдает его лицо.
Вместе со сдвигом, происшедшим в сознании Вернера, изменяется и манера его поведения, и характер его монолога.
Духовную драму Вернера предвещает эпиграф, который ставит автор перед второй частью новеллы, приводя шекспировские строки из «Отелло»: «Задую свет. Сперва свечу задую. Потом ее...». Веркор говорит о Вернере. Моральная смерть Вернера наступает уже тогда, когда он расстается с идеей, с любовью. Романтическая сказка о Чудище, которую Вернер запомнил с детства, дает ему возможность сказать о своей любви. Немец рассказывает французам о бедной Красавице, которая бессильна во власти Чудища.
В сказке символически перекрещиваются две психологические драмы: драма души Вернера и драма сердца девушки. В сказке он говорит и о любви, но он уже капитулировал. Эта сказка для него — самоотпевание. А вот молчание девушки даже в ответ на эту недвусмысленную сказку подчеркивает невозможность личного счастья с человеком из вражеского стана. В этом плане особенно интересно проследить, как французы относятся к мыслям и поступкам Вернера.
У старика-француза и его племянницы под маской безразличия скрывается глубокий интерес к личности чужестранца. Они и воспринимают его, как порядочного человека с симпатичной внешностью.
Французы не произносят в течение новеллы, ни слова, но за них говорят их жесты, мимика. Когда девушка, вдруг, почувствовала, что с Вернером возможно произошла беда, «она уронила руки на колени, и так они остались сваленные и безжизненные, как выброшенные на песок лодки», а когда Вернер долго не появлялся в их комнате, девушка пыталась по лицу старика прочитать, что ему известно об офицере. Не нарушая своего молчания, старик и девушка тревожились. И опять девушку выдавали выражение лица, повышенное внимание к работе. Об этом свидетельствует и внутренний монолог француза: «Ни племянница, ни я не заговаривали о нем. Но когда мы слышали над собой глухой звук неровных его шагов, я понимал по повышенному вниманию, которое она вдруг начинала проявлять к своей работе, по выражению лица — одновременно сосредоточенному и упрямому, — что она разделяет мои мысли». Традиционный реалистический прием — через подчеркивание внешних деталей раскрывать внутреннее состояние героев — помогает автору показать и противоречивые чувства, которые борются в душе французов по отношению к немецкому офицеру: он культурный человек, но ведь он враг. Вернер, как бы подслушав их тайный язык молчания, говорит им однажды: «Сколько противоречий таится в душе немца, даже самого лучшего! И как бы он хотел, чтобы его от этого излечили». Но постоянно звучит авторский подтекст: пока на немце военный мундир — нельзя с ним разговаривать. Молчание! Это слово входит и в название новеллы, это слово определяет и поведение французов.
Сконцентрированная как в фокусе, раскрывается вся психологическая сложность положения, в котором находятся герои новеллы, в удивительной по драматизму сцене возвращения Вернера из Парижа. Старик и девушка никогда не отвечали на стук офицера в дверь. Но после его поездки в Париж они почувствовали по неровным шагам его, что что-то случилось. И вот он снова постучал. Обычно он не ждал ответа на свой стук, а теперь стоял и ждал. И в душе французов теснились противоречивые чувства: «Нужно ли отвечать? Откуда эта перемена? Почему в этот вечер он ожидал, что мы, наконец, нарушим молчание, упорство, которые он до этого времени одобрял всем своим поведением?» И вдруг девушка, боясь, что Вернер уйдет, произносит слабым голосом всего два слова: «Сейчас уйдет». Это выдает глубокую интимную драму чувств, которую она в себе подавляла. Она обращается за помощью к старику. Драма словно выплескивается наружу! Старик, видя это, не может не помочь. И он говорит: «Войдите сударь». Опять наступило молчание. Видимо, оно наступило потому, что Вернер появился в военной форме. Дальше, используя свой прием «говорящих глаз», Веркор рассказывает о том, что девушка, поняв всю глубину и искренность слов Вернера (он ненавидит фашизм), все-таки подняла на него просветленные глаза — тем самым решилась нарушить молчание. Ведь глазами она ответила на его прощальный привет. Он ушел на фронт. Они не раскрыли душу друг другу, по-прежнему молчат. Но то, что автор, рассказывая об их утреннем кофе, рисует пасмурный день, представляется символичным, дает право говорить о душевном состоянии героев...
Герои «Молчания моря» не выступают с оружием в руках против фашистов, но их форма борьбы — неприятие зла.
Л-ра: Проблемы реализма в зарубежной литературе ХIХ-ХХ веков. – Москва, 1983. – С. 90-96.
Произведения
Критика
