А. В. Кольцов в русской критике... и без критики…

Г. А. Шпилевая, М. М. Сулима

В октябре 2009 г. исполняется 200 лет со дня рождения нашего выда­ющегося земляка, замечательного поэта (которого по праву называют народ­ным) Алексея Васильевича Кольцова.

При жизни, горькой и трагической, Коль­цов был замечен и высоко оценен самыми та­лантливыми и интеллектуальными современ­никами.

Одним из первых стихи воронежского по­эта прочитал Н. В. Станкевич, затем состоя­лось знакомство Кольцова с В. Г. Белинским, переросшее в крепкую дружбу.

Народный поэт тесно общался с В. А. Жу­ковским, который называл Кольцова челове­ком «замечательным», виделся с ним в столи­це, а также посвятил общению с ним долгие часы во время посещения Воронежа в июле 1836 г. Жуковский приехал с цесаревичем Александром и почтил своим вниманием во­ронежские достопримечательности и ярких и уважаемых людей города. Самым интересным для него был, видимо, Кольцов.

Особого внимания заслуживает встреча «поэта-прасола» с Пушкиным. Посещение Кольцовым квартиры великого русского пи­сателя в Петербурге было знаменательным событием для обоих литераторов. История их встречи приобрела форму мифа, что в свое время вдохновило художника П. Бореля на­писать достаточно наивную картину «Коль­цов у Пушкина».

Воронежского мещанина принимал князь П. А. Вяземский, написавший в 1837 г., что поэзия Кольцова — настоящая, а сам он — «дитя природы», «скромный, простосердеч­ный». Встречам с наезжавшим в Москву и Петербург поэтом действительно радовались такие деятели русской литературы, как князь В. Ф. Одоевский, И. И. Панаев, Е. П. Гребен­ка, Ф. Н. Глинка, В. П. Боткин, К. С. Аксаков и многие другие.

Безусловно, воронежский «поэт-прасол» и «поэт-купец», одетый с провинциальным мещанским щегольством, вызывал у перечис­ленных «вельмож» (выражение Кольцова) и этнографический интерес, однако очевидно то, что он поразил самых образованных лю­дей своего времени, прежде всего, уникаль­ным талантом, «простотою и наивностию выражения», «искренностию чувства». Это мнение Белинского.

Впоследствии о своем глубоком интере­се к Кольцову писали и говорили А. И. Гер­цен и Н. П. Огарев, Ап. Г. Григорьев и В. Н. Майков, Н. А. Добролюбов, А. Я. Па­наева и Н. Г. Чернышевский, Л. Н. Толстой и М. Е. Салтыков-Щедрин, Г. И. Успенский и А. П. Чехов. Успенский в своем замеча­тельном цикле очерков «Крестьянин и крес­тьянский труд» утверждал, что для русской культуры никогда не было «пустым» выра­жение — «поэзия земледельческого труда». Искусство Кольцова и есть не что иное, как поэзия «власти земли», которая обусловила труд и досуг, веру и традиции русского чело­века. Успенский в своих крестьянских очер­ках очень точно указал на роль Кольцова в русском искусстве: «Никто, не исключая и самого Пушкина, не трогал таких поэтичес­ких струн народной души, народного миро­созерцания, воспитанного исключительно в условиях земледельческого труда, как это мы находим у поэта-прасола».

Кольцовские образы оказались близкими И. С. Тургеневу, и герой его очерка «Смерть» («Записки охотника») вспоминает стихи поэ­та в драматический момент своей жизни.

Творчество народного поэта оказало боль­шое влияние на Н. А. Некрасова и И. С. Ни­китина, Л. Н. Трефолева, И. З. Сурикова, С. Д. Дрожжина, С. А. Есенина и А. Т. Твардов­ского. Образ Кольцова присутствовал в ли­рическом сознании и тех поэтов, которых народными назвать трудно. Например, О. Э. Мандельштам во время своей ссылки со­поставлял себя с воронежским поэтом, назы­вал Воронеж «мачехой Кольцова». Кольцовский «сокол» соединился с горькими образами опального поэта XX в.: «Я около Кольцова / Как сокол закольцован, / И нет ко мне гонца, / И дом мой без крыльца...».

На стихи народного поэта написано более 700 песен и романсов, а авторами музыки являются такие признанные композиторы, как М. Глинка и А. Даргомыжский, А. Рубин­штейн и М. Мусоргский, Н. Римский-Корсаков и С. Рахманинов. Всех этих музыкантов вдохновили «чудные кровно-родные песни» (А. Герцен), их несомненная естественность и «подлинность» (Н. Скатов).

Настоящая небольшая статья, безусловно, не претендует на полное освещение критичес­кой литературы о нашем выдающемся земля­ке, в ней лишь дается ее краткий аналитичес­кий обзор. Цель нашей работы — попытаться пробудить интерес к дальнейшему изучению жизни и творчества Кольцова, поэта, не «по­терявшегося» рядом с такими гениальными творцами, как А. С. Пушкин, Н. В Гоголь, М. Ю. Лермонтов. Негромкий голос Кольцо­ва звучал и нес современникам очень важную для них духовную информацию.

Сейчас некоторые ученые-филологи (сти­ховеды, фольклористы), отдельные краеведы высказываются о том, что о Кольцове уже все написано и ничего нового сказать о нем нельзя. Думается, что это неверное убежде­ние. Нам представляется, что изучение твор­чества Кольцова нужно выводить на новый уровень. Много интересного таит в себе по­этика кольцовского стиха с его сложными и интересными отношениями между тоникой и силлабо-тоникой. Совершенно не исследо­ваны уникальные клаузулы, композиционные новации этого поэта. Для краеведов может открыться (в рамках «забытого и второсте­пенного») много нового в отношениях Коль­цова с воронежскими поэтами, которых, по словам самого «поэта-прасола», было «мно­говато» («штук двадцать пять») для совсем небольшого в то время города.

Изучение творчества «гениев» и лите­ратурных «генералов» (А. Веселовский) не может быть по-настоящему полным и плодо­творным без исследования других разделов искусства: беллетристики и «массовой» (ни­зовой) литературы. В «классики» творцы всех видов искусства попадают не сразу, все они проходят долгий и порой тяжкий путь. «Вто­роразрядная» литература не диктует моду, не открывает нового и ценного, но она, по словам Белинского, делает «высокое» искус­ство «блестящим» и «богатым», популяризи­руя его. Кроме этого, беллетристика и поэзия «второго» ряда дают возможность особенно ясно представить тенденции того или иного периода в искусстве.

Итак, попытаемся кратко очертить тот круг вопросов, который затрагивали неко­торые русские критики и литературоведы, интересовавшиеся творчеством народного поэта.

Одним из первых, как известно, на новый поэтический голос откликнулся Белинский, который в одной из своих статей, еще при жизни поэта (1835), написал, что его стихи — «вырвавшиеся из души».

В. Г. Белинский, как это случилось и при его первом знакомстве с творчеством Ф. М. Достоевского, в радостном изумле­нии и восторге остановился перед свежим явлением отечественной литературы, чтобы затем активно его поддерживать, популяри­зировать, «направлять». Выдающийся критик очень объективно и корректно высказался о столь органичном для русского менталитета и литературы явлении, как Алексей Кольцов: «Он владеет талантом небольшим, но истин­ным, даром творчества неглубоким и несиль­ным, но неподдельным и ненатянутым, а это, согласитесь, не совсем обыкновенно, не весь­ма часто случается».

В 1835 г., еще при жизни поэта, Белин­ский достаточно спокойно писал об окру­жении и семье Кольцова (после его смерти, последовавшей в 1842 г., суждения критика переросли в обличение обидчиков и гоните­лей воронежского литератора), изучая черты характера биографического автора, помо­гающие приблизиться к сути его творчества: «Кольцов — воронежский мещанин, ремес­лом прасол. Окончив свое образование при­ходским училищем, то есть выучив букварь и четыре правила арифметики, он начал по­могать честному и пожилому отцу своему в небольших торговых оборотах и трудиться на пользу семейства. Чтение Пушкина и Дельви­га в первый раз открыло ему тот мир, о кото­ром томилась душа его, оно вызывало звуки, в ней заключенные».

Все последующие биографы и исследова­тели творчества Кольцова отмечают глубокое проникновение в текст стихотворений, страст­ное сочувствие жизненным драмам поэта, а также фактические неточности, которые допустил «неистовый Виссарион». Безуслов­ным является то, что Белинский любил и це­нил Кольцова как неординарную глубокую личность, как необыкновенно умного крити­ка литературных произведений и единомыш­ленника.

О Кольцове в журнале «Сын отечества» (1836) появилась статья Я. Неверова, в 1867 г. П. Малыхин опубликовал в «Отечественных записках» свою работу «Кольцов и его неиз­данные стихотворения», были и другие до­статочно интересные заметки о творчестве поэта, биографические «разыскания», но мы остановимся на известной работе воронеж­ского критика М. Ф. де Пуле «Алексей Васи­льевич Кольцов в его житейских и литератур­ных делах и в семейной обстановке», которая вышла в 1878 г. в Петербурге.

О самом М. де Пуле было сказано и напи­сано много ценного, положительного и инте­ресного, но много и негативного. Критикова­ли «воронежского француза», как правило, за его не всегда положительную оценку трудов Белинского. Однако воронежские краеведы (как и многие современные литературоведы) высоко оценили де Пуле, оставившего доста­точно заметный след в русской критике XIX в. Исследователь В. И. Кузнецов отметил, что с именем де Пуле «в культурной жизни Вороне­жа связано немало замечательных страниц» (см. Взлет и падение де Пуле // Я Руси сын!.. Воронеж, 1974. С. 97). О. Г Ласунский и А. Н. Акиньшин посвятили видному «литера­турному критику, публицисту, краеведу, пе­дагогу, общественному деятелю» обширную статью в «Воронежской историко-культурной энциклопедии» (2006).

Работу М. де Пуле о Кольцове читать сей­час интересно, и особую ценность она пред­ставляет для воронежцев потому, что в ней по-новому открываются привычные нашему слуху названия: Чернавский (он же Попо­ворыночный) спуск, слобода Чижовка, где «была сосредоточена вся городская жизнь» и «бился ее пульс», улица Гусиновка, на кото­рой «испокон века» жили мещане Кольцовы.

Надо отметить, что рассматриваемый нами очерк очень добросовестно выполнен с точки зрения фактографии (щедро цитируются та­кие исследователи, как В. Белинский, Н. Стан­кевич, П. Малыхин, А. Юдин, анализируются архивные документы) и безукоризнен в плане композиционной логики. Говоря о воронежс­ком губернаторе Д. Н. Бегичеве (ему Кольцов посвятил одно из стихотворений), который также известен как автор популярного в свое время романа «Семейство Холмских», критик отмечает, что героем его произведения был воронежский богач Викулин. О Викулине же речь зашла и потому, что ему принадлежала роща, где часто гулял Кольцов и где он бесе­довал со своим другом Серебрянским, лич­ностью тоже замечательной.

М. де Пуле называет фамилии ныне со­вершенно забытых воронежских литераторов того времени (баснописец Волков, поэты Ар­темьев, Введенский, Дараган, Усов), и ожи­вает эпоха, мы как будто бы присутствуем на литературных «сборищах», где бывали гим­назисты, семинаристы, куда приходил и сам Кольцов.

Биограф проявляет и человеческую страст­ность. Например, говоря о первом любовном переживании поэта, критик отмечает «светлое поэтическое содержание» стихов (например, «Звезда»), посвященных крепостной девушке Дуняше. «Последнее» же чувство Кольцова, видимо, не вызывало сочувствия у критика, и В. Г. Лебедева названа «Лебедихой» — имен­но так окрестила эту женщину воронежская молва.

М. де Пуле умел тонко и интересно анали­зировать стихотворения Кольцова, особенно ему удавалось сопоставление точек зрения биографического автора и лирического ге­роя. В этом можно убедиться, прочитав «кри­тический разбор» стихотворения «Скучно и безрадостно / Я провел век юности...», где содержание «лирического свидетельства», по мнению де Пуле, продиктовано жанро­вым мышлением (в данном случае — элегиче­ским): «Эти стихи принадлежат уже литератору-Кольцову и выражают его литературный взгляд на свое прошлое, на раннюю юность».

Критик очень скрупулезно анализирует чувства Кольцова к Лебедевой, стихи, напи­санные в 1839 г. и посвященные ей («…Как хо­лодна твоя рука! / Как тяжело нам проходить / Перед язвительной толпою…»), злосчастную историю с отцовскими быками, но особенно проникновенны строки, в которых содержат­ся личные воспоминания о последних меся­цах жизни поэта: «Оканчивая в то время свой гимназический курс, мы не раз встречали, по весне и вплоть до июля, Алексея Васильевича, бледного и понурого, медленно прогуливаю­щимся по Дворянской улице и по другим во­ронежским гульбищам».

Будучи современником Кольцова, живя с ним в одном городе, критик делает весьма цен­ные выводы психологического плана. М. де Пу­ле убедительно доказывает, что поэт поначалу любил прасольские занятия и все, что им со­путствовало: верховую езду, «летние радос­ти», хороводы, запах степей и полей. Критик и вдумчивый биограф справедливо полагал, что в 1830-е гг. поэт еще не тяготился прасольски­ми заботами и своим ближайшим окружением (родственниками). Непреодолимое раздраже­ние пришло позже — в 1840-е гг., когда про­славившийся Кольцов, с одной стороны, хотел уехать в столицу, с другой — не мог оконча­тельно порвать со своей средой.

В XX в. наш выдающийся земляк также не был забыт критиками и литературоведами, и дело здесь не только в «разрешенности» со стороны власти на положительные высказы­вания о Кольцове. В данном случае сыграла роль и читательская любовь к истинно рус­ской поэзии, к подлинному выражению на­родного характера.

Стихи Кольцова издавались, его песни пе­лись, и мы остановимся на одном из сборни­ков стихотворений поэта, вернее, на предис­ловии к нему, выполненном Л. А. Плоткиным.

Автор вступительной статьи задает воп­рос, который волнует каждого, кто так или иначе соприкасается с таким явлением, как поэзия Кольцова, человека, писавшего не по правилам русского языка хотя бы пото­му, что он их не знал. При этом Кольцова любили те, кто был дружен с Грибоедовым, Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем. «Каки­ми же чертами своего дарования Кольцов выдвинулся в первые ряды русских писате­лей» (Плоткин Л. А. А. В. Кольцов. [Вступи­тельная статья] // А. В. Кольцов. Полн. собр. стихотворений. Л., 1958. С. 5), почему он был интересен как этим писателям, так и простому питерскому мастеровому, мос­ковскому извозчику, воронежскому купцу? Исследователь Плоткин отвечает на эти за­кономерные вопросы следующим образом: «Кольцов занял свое место в литературе именно потому, что он отвечал требовани­ям эпохи и открыл своей поэзией неведомые доселе стороны жизни, принес с собой но­вую тему и нового героя».

Л. А. Плоткину удалось сделать плодотвор­ные замечания и о поэтике произведений Кольцова. Вот что он пишет о ритмике: «Стихи отличаются тем, что двухстопный хорей замы­кается дактилическими окончаниями. Это со­четание образует некий новый пятистопный размер: каждая строка состоит из пяти слогов, объединенных одним ритмическим ударением на третьем слоге» (там же. С. 40).

В 1950-е гг. вышло несколько работ воро­нежского исследователя В. А. Тонкова, они, как и книга М. Ф. де Пуле, интересны, пре­жде всего, жителям нашего города. Тонков добросовестно собрал и изложил сведения о воронежском круге общения поэта (о брате поэта Д. В. Веневитинова — А. В. Веневити­нове, помещике А. Н. Черткове, местном вра­че И. А. Малышеве), о том, что «в доме Коль­цова бывали редактор "Морского сборника" С. П. Крашенинников, А. В. и И. В. Станкевичи, журналист и писатель В. И. Аскоченский, учи­тель-пианист С. Н. Нагаев, поэт А. Н. Кареев, воронежские педагоги Н. А. Добровольский, С. Я. Долинский» (Тонков В. А. А. В. Кольцов. Жизнь и творчество. Воронеж, 1958. С. 140).

В 1970—1980 гг. о поэзии Кольцова писал петербургский исследователь Н. Н. Скатов, отмечавший, что этот поэт «осуществил уни­кальный в своем роде эстетический акт, очень значимый в деле становления, а отчасти и восстановления национального мироощуще­ния. Он перевел народно-поэтическое, эпи­ческое, часто древнее сознание на язык сов­ременной жизни, на язык индивидуальности» (Скатов Н. Н. Кольцов. М., 1983. С. 62).

Н. Н. Скатов «заступался» за Кольцова, говоря, что он был безграмотен как «ново-вводитель» и «сильный поэт», «переделываю­щий язык на свой лад» (там же. С. 78). Этот исследователь первым заметил, что замеча­тельные письма Кольцова (их всего 70) — это художественная проза поэта, его философия, эстетика и исповедь. Он уверен, что Коль­цов не был только крестьянским поэтом. Это действительно так: в «корявых», совершенно нелитературных (просторечных) выражениях кроется высокая поэзия, раскрываются обще­человеческие проблемы.

В раннем стихотворении («Послание мо­лодой вдове»,1828) уже проявилось сочета­ние кольцовской языковой «дикости» пер­вооткрывателя и беззащитной искренности, народной философичности:

Всевышним богом — не людями
Тебе назначено страдать...

Трудно сказать, где здесь кроется поэзия, но она, безусловно, есть!

Кольцов умел создать и разрешить лири­ческое напряжение, осуществить переход прозы быта и труда в поэзию праздника. В «Ночлеге чумаков» (1828) зачин напоминает эпическое неспешное повествование:

Чумак раздетый, бородатый,
Поджавшись на ногах, сидит
И кашу с салом кипятит...

«Чумаки», «хохлы чумазые, седые», усатые «хлопцы», готовящиеся поужинать кулешом, казалось бы, далеки от поэзии, но молодой Кольцов совершает какой-то непостижимый лирический жест и мы слышим настоящую народную песню, а герои стихотворения ока­зываются вписанными в особый эстетичес­кий ряд:

Бывало, часто, ночью темной
Я с ними время разделял,
И, помню, песням их внимал
С какой-то радостью невольной...
Но вот во тьме игра свирели,
Вот тихо пол свирель запели...

А вот еще один лирический жест — рус­ский, мощный, широкий, поддержанный «дав­лением» согласных (рв — гр — пр — др):

Так и рвется душа
Из груди молодой!
Хочет воли она,
Просит жизни другой!
(«Русская песня», 1840)

Стихотворения часто содержат знаки очень безрадостной и горькой крестьянской жизни, непреодолимой нищеты, указывают на непри­каянность героя и недостижимость счастья:

И под лавкой сундук
Опрокинут лежит;
И, погнувшись, изба,
Как старушка, стоит.
(«Что ты спишь, мужичок?..»,1839)

Однако все эти жалобы поэтические, и человек в лирике Кольцова обретает гармо­нию благодаря неподражаемым кольцовским (успокаивающим) интонациям, устремлен­ности лирического сюжета в мир природы, его распахнутости, развернутости к жизни, а не от нее:

Разрывайся, грудь моя!
Буду суженым не я —
Ты богатый, я без хаты –
Целый мир мои палаты!
(«Терем», 1829)

Не все стихотворения поэта равноценны, но в лучших из них всегда ощущается све­жесть и непосредственность, которая обусло­вила ту самую кольцовскую «подлинность», о которой говорили исследователи и которую чувствовали читатели:

Что ты спишь, мужичок?
Ведь весна на дворе;
Ведь соседи твои
Работают давно...
(«Что ты спишь, мужичок?...», 1839)

* * *

Авторы настоящей статьи уверены, что стихотворения Кольцова ждут своих новых исследователей и читателей, что интерес к личности этого настоящего самородка снова пробудится.

Хотелось бы видеть в театре (например, Камерном) спектакль о Кольцове, но не «кон­фетный», а подобный тому, который был пос­вящен воронежской жизни Мандельштама. А. В. Кольцов был невероятно сложной лич­ностью, и трагедия его судьбы еще не осмыс­лена до конца.

Будем надеяться, что образ выдающего­ся поэта снова вдохновит наших краеведов и литературоведов: преподавателей, аспи­рантов и студентов-филологов. Это зада­ча «университетской площади» в широком смысле слова — университетов города Во­ронежа, музеев, библиотек. Что касается «Университетской Площади» в узком зна­чении — нового журнала, то от него будем ждать новых интересных материалов (напри­мер, публикации фрагментов из упомянутой книги М. де Пуле). О Кольцове еще далеко не все сказано!