Дар письма и вечных превращений
А. Парин
Пожалуй, во все времена французский поэт не столько пророк и учитель жизни, сколько мэтр, мастер литературного цеха. Еще десять веков назад один из трубадуров сказал: «Гну я слово и строгаю», как бы положив начало школе шлифовки и оттачивания французского литературного языка. Строго нормативный и в письме и в произношении, язык этот склонен к афористичности и внешнему блеску, к точности и меткости, филигранной отделке синтаксических построений. Для поэтов Франции привычно, что в лирике предметом является не только образ, подсказанный жизнью, что тема может вырастать непосредственно из слов, их игры, их сочленений. Французская поэзия трудна для перевода, но переводима; за счет существенного отличия от русской ей не грозит опасность раствориться в переводе, потерять собственные приметы, и это немаловажно. Сохранение «чуждости» в переводе важно для культуры в целом, так как позволяет творить расширяющуюся вселенную литературы и искусств.
Ален Боске — поэт истинно французский, существующий в стихии французской речи. «Для меня глубокие истины, — пишет он в одном из своих эссе, — заключены в моих словах: мне, пожалуй, надо признаться в том, что я, мельчайшая истина плоти, нахожу свое место в огромном мире языка».
Биография поэта — одна из многих биографий людей XX века. Дитя Версальского мирного договора, как назвал себя сам поэт, он родился волею случая в Одессе. Отец его, бельгиец Александр Биск, много и успешно переводил на русский стихи Рильке. Первой родиной стала для Боске Бельгия, там он учился до 1940 года. Потом начались фронтовые будни, приведшие его в качестве «профессионального победителя» (по выражению Боске) в Берлин в 1945 году, где он провел около пяти лет. И уже после этого пришла пора литературных будней, которые в 50-60-е годы шли на фоне преподавательской деятельности в университетах разных стран Европы и в США. Эссе, романы, стихотворные сборники следовали один за другим и продолжают выходить из-под пера признанного мастера большого цеха французских поэтов.
Вышедшая книга объединила основные стихотворные издания Боске, собрала все самое интересное, созданное им в лирике. Она открывается стихами из сборника «Жизнь происходит в подполье» (1945) и завершается разделом «Из неизданного», куда вошли новые стихи, по-французски еще и не выходившие (тем самым Боске оказал особую честь этой книге). Первое стихотворение «Парашютист» вводит в событийную гущу времени: «Будет мой хлеб отдавать синеватым дымком перестрелки» (перевел М. Ваксмахер). Образ войны строится из примет явных и неявных, растет и ширится в обобщенных периодах-реестрах; на этом фоне Боске рисует собственный портрет — человека, непосредственно вовлеченного в дела земли. Укрупненность взгляда, возвышенность душевного строя заставляют его говорить зачастую с уитменовскими интонациями (привившимися на французской почве) — неторопливыми, с подчеркнутым пафосом. Нельзя не вспомнить признание, данное Боске много позже, в 1980 году: «Я пытаюсь сочетать фантазию и беспощадную ясность. Это занятие суровое, которому я предаюсь в Париже, небольшой деревушке на том небольшом полуострове азиатского континента, что именуется Европой». Об измученной непостижимыми бедствиями земле Боске говорит с интонациями мягкими, утешительными: «...колос пшеницы прорастает уже из глазниц тех, кто умер от голода, и девочки скачут с веревочкой под сенью тех, кто казнен» (перевел М. Ваксмахер).
На следующем витке творчества поэтом, видевшим воочию разрушенные города Европы, овладевает отчаяние, ужас перед самоуничтожением человечества. «Моим единственным крещением было, в интеллектуальном смысле, крещение Хиросимой», — как-то проговорился Боске. Это важное признание: оно позволяет понять смысловые корни таких сборников, как «Мертвый язык» (1951), «Первое завещание» — «Четвертое завещание» (1957-1965). В них ощущение гибели человечества накладывается у поэта на ожидание собственной смерти, что имело в ту пору вполне материалистическое обоснование: он был тяжело болен.
Однако между «Мертвым языком», получившим премию, и «Первым завещанием» располагается сборник, в котором, по мнению французских критиков, окончательно сформировался зрелый стиль Алена Боске; в нем «поэзия превращается в мудрость». Книга «Какое забыто царство?» (1955) дает художественное воплощение путевых впечатлений начала 40-х годов, когда поэту довелось побывать в Мексике и увидеть своими глазами остатки великих культур ацтеков и майя. В каждой миниатюре строгий, филигранно очерченный лирический образ несет в себе ту или иную черточку мира, близкого к распаду, мира, который не может решить загадку своего бытия и ждет из всех углов вселенной вестника гибели.
С самого начала творчества Боске пишет и верлибром и рифмованным стихом, включая такую «окаменелость», как александрийский стих. Любопытно, как сам поэт обосновывает это: «Бывает пора, когда мне достаточно исповедоваться — в такие моменты я пишу в рифму, пользуясь помощью моих закадычных друзей — Ронсара, Мюссе, Верлена и Арагона — товарищества ретроградов, которые взаимно обеспечивают выживание языка. Напротив, в наиболее свободные мгновения жизни я пишу без этих подпорок и тогда принужден изобретать собственную манеру письма; получается куда как менее красиво и более мучительно».
Но виток отчаянья в творчестве Боске проходит, начинается гармонизация внутреннего мира, верх берет утверждение положительных начал: «зачем вязать отчаянье на спицах как свитер для пропавшего матроса? час жалости пробил» (перевел Г. Русаков). В 70-х годах Боске внимательно вглядывается в окружающую жизнь; если пользоваться терминами столь любимой Боске живописи, теперь в его творчестве встречаются не только натюрморты, портреты и нефигуративные полотна, но и тщательно выписанные жанровые сцены.
До сих пор реальная жизнь выступала полноправной хозяйкой лишь на страницах многочисленных романов Боске (хотя он, по собственному признанию, не считает себя настоящим прозаиком); в поэтическом сборнике «Слово народ» (1974) будничная жизнь, повседневность — главные персонажи. «Я отрезал изнеженные пальцы, слишком белые пальцы мечтателя, пусть другая рука, что во многом трезвей и практичней, расскажет тебе обо всем...» (перевел Р. Дубровкин). Впервые в стихах Боске звучат разговорные интонации, впервые звучит монолог, вложенный в уста человека не только психологически реального, но и определенного социально (стихотворение «Иностранный рабочий»). Впервые, кажется, после прямо говоривших о войне, о дорогой цене победы стихов послевоенного времени входят в лексикон поэта слова политического, антифашистского памфлета («Листовка генералу Пиночету»).
В «Книге сомнения и благодати» (1977) поэт обращается к космогоническим мотивам — словно по закону диалектики вдохновение ведет его от тонкого штриха к обобщенности крупного мазка. Величественность ритмов, широкое дыхание стиха передают широкозахватность взгляда, неторопливые повторы отсылают нас к библейским песнопениям, к эпосам.
В «Сонетах для конца века» (1980) Боске осваивает новую для него форму, ставшую популярной в 70-х годах в жанровом арсенале европейских и американских поэтов (упомянем Роберта Лоуэлла и Хорхе Луиса Борхеса): нерифмованный сонет. Форма оказалась удивительно емкой для лирического раздумья, в котором эмоциональная взволнованность органично уживается с глубиной мысли.
«Сонетам...», отмеченным пластичностью и духовной неуспокоенностью, аккомпанируют свободные стихи последнего раздела книги — «Из неизданного». Это действительно доверительные заметки на полях, где многомерность поэтического зрения Боске проступает, пожалуй, еще отчетливее, чем прежде: реальность как самый реальный персонаж говорит с поэтом, вытравливая из него «боязнь реальности»; в ироничных интонациях («...мечта обладает общественной ценностью») слышится прямой гражданский пафос. Автор окончательно завоевывает сердца читателей, которые, как и Боске, знают, что в поэзии «темперамент и страсть значат больше, чем идеи».
Любой поэт живет в чужом языке благодаря усилиям своих собратьев — поэтов-переводчиков, от их таланта и труда зависит его судьба на новой почве. Можно смело утверждать, что книга Боске переведена любовно, тщательно, профессионально. Редактор переводов М. Ваксмахер сумел, не «зажимая» поэтические индивидуальности своих коллег, добиться глубокой проработки в передаче важнейших черт индивидуальности Боске. Ярким поэтическим темпераментом, сочетающимся с кропотливой работой по постижению оригинала, отмечены переводы Г. Русакова, Н. Стрижевской; в ритмически выверенных, тонко оркестрованных переводах М. Ваксмахера ощущается виртуозное владение верлибром, высокая культура стиха; добротна, безукоризненно профессиональна работа И. Кузнецовой; стремление оправдать эмоционально и интеллектуально каждое слово оригинала явственно у Е. Винокурова.
Ален Боске занимает свое, только ему принадлежащее место в богатейшей французской поэзии XX века — место мастера литературного цеха, который честно и добросовестно служит великой традиции. Будучи поэтом истинно французским, Боске оценивает себя жестко и ясно:
Закончив, начинать. Не надо завершений.
И мой бесплодный стих таит, наверно, плод.
Жизнь — это дар письма и вечных превращений.
Я жив, пока себя веду на эшафот.
Л-ра: Новый мир. – 1985. – № 10. – С. 261-263.
Произведения
Критика
