Диаграмма. Бернар-Мари Кольтес
Мишель Батайон
Бернар-Мари Кольтес пришел в театр из театра. Он охотно рассказывает о том, как в двадцать два года увидел Марию Казарес в «Медее», о том, как делал инсценировку «Детства» Горького для режиссера Юбера Жину, открывшего ему двери Национальной театральной школы Страсбурга, «двери режиссуры». Но умалчивает о десятке авангардистских пьес, им тогда написанных и поставленных вместе с учениками-актерами.
Появление пьесы «В лесах перед наступлением ночи» (в 1977 году была представлена в Авиньоне) окончательно решило его судьбу: его призвание — драматургия. Утвердившись как мастер диалога (в его произведениях, какую бы форму ни принимало повествование, все — диалог), Кольтес, наконец, коснулся сущности театральной литературы, ее стиля. Его поиски художественной формы для современного жизненного материала привлекли режиссера Патриса Шеро, с которым Кольтеса сегодня связывает плодотворная дружба.
В творческом союзе Кольтеса и Шеро (вместе с актерами Казарес и Пикколи) был создан спектакль «Возвращение в пустыню» по пьесе, которую Кольтес написал для Жаклин Майан и Мишеля Пикколи. В ней драматург рассказывает историю гибели семьи промышленников на востоке Франции во время алжирского путча. Любителям литературных сопоставлений при этом вспомнятся и произведение Клоделя «Черствый хлеб» и шекспировские конфликты династий, конфликты, перенесенные Кольтесом в среду правящей буржуазии. Но эта пьеса и о французской провинции. «Мой отец был полковником, близким ОАС (Организация секретной армии). Я бы сейчас с ним хотел поговорить с помощью своей пьесы...»
«В лесах перед наступлением ночи», «Битва собак и негра», «Бегство на лошади далеко в город», «Кэ Уэст», «В одиночестве хлопковых полей» — за десять лет пять произведений, названия которых сами по себе как бы маленькие стихотворения в одной строке, напоминающие искусство японской поэзии или старинные эпиграммы.
«Да, это так, — говорит писатель. — Я люблю бродить по улицам. Ночью. Люблю заходить в кафе, где в пять минут за кружкой пива ты становишься братом первому встречному. Я люблю кварталы, кипящие разноликой жизнью, жизнью богемной, естественной и ненаигранной; кварталы, населенные людьми, говорящими глубоко, без снобизма, по-новому для меня».
Писатель говорит по этому поводу: «Иногда встречаются такие места, которые представляют собой не отпечаток-репродукцию большого мира, но только какую-либо его грань, часть, штрих, исполненный некоего метафорического смысла. Мне это ясно и для меня лично имеет большое значение».
А вот как родилась пьеса «Битва собак и негра». «В течение месяца я жил с друзьями в Африке. Представьте себе: в самом сердце джунглей, в густой лесной чаще городок из пяти-шести домов, окруженный колючей проволокой. Там была сторожевая вышка и вооруженные охранники. Чтобы не заснуть на посту, охрана ночью переговаривалась между собой гортанными звуками. Именно эта странная перекличка и вдохновила меня на создание пьесы... Внутри этого проволочного круга случаются драмы, точно такие же, какие мы могли бы наблюдать в любом другом месте. (Начальник стройки — любовник жены старшего мастера. И далее в этом роде.) Атмосфера того мирка и стала отправной точкой...»
Кольтес вспоминает, как писалась его «Кэ Уэст»: «На западе Нью-Йорка, в Манхэттене, в одном из уголков Вест-Энда есть старый порт с доками. Среди них — один особенно заброшенный, пустой. Спрятавшись в этом огромном ангаре, я провел несколько ночей среди нищих, гомосексуалистов, спекулянтов. Это — место, куда никогда не заходят полицейские. Место сведения счетов. Когда оказываешься внутри него, ты — в привилегированном мире. Как будто находишь в самом центре сада неухоженный квадрат земли, на котором выросли новые, загадочные растения. Это мир, где привычный порядок вещей изменен, где возникает порядок своеобразный, внутренний. Ангар этот, кстати сказать, скоро будет разрушен, поскольку мэр Нью-Йорка в очередной предвыборной речи пообещал «вычистить» этот портовый квартал (потому что время от времени там находят трупы...). Мне хотелось рассказать об этом крохотном мире — в своем роде исключительном и не чуждом мне. Мне хотелось передать те странные ощущения, которые охватывают человека, шагающего по ангару от стены к стене, когда только кажется, что здесь пусто и никого нет. О том, как сквозь маленькие и большие дыры в крыше врывается внутрь свет, об отзвуках шагов и голосов, о шелесте движений кого-то рядом, о чьих-то прикосновениях — и о незнакомой руке, которая жадно тянется к тебе в темноте...»
Интересно, что в городской топонимике Кольтеса (будь то Нью-Йорк или маленький городок в центре Африки) всегда есть две противоположные зоны и своеобразный контакт, который возникает между ними, контакт между культурно-развитой жизнью и диким миром. Кольтес обнажает эту границу, этот рубеж, это сосуществование войны и мира. Это и заброшенный в Манхэттене ангар, как символ выродившейся цивилизации, установивший свой новый жестокий порядок, это и дорога, соединяющая два обитаемых островка...
Десять лет разделяют пьесы «В лесах перед наступлением ночи» и «В одиночестве хлопковых полей», но если тематически их объединить, то они во многом совпадут друг с другом: тот же мир, тот же поиск, те же отношения между людьми, то же соотношение между ходьбой и стоянием на месте, то же чувство партнера, то же внимание и напряжение читателя...
В 1977 году прерывистый монолог одного героя на шестидесяти страницах преследует другой: «Шел дождь — и когда я увидел тебя, ты сворачивала за угол. Шел дождь... не в мою пользу... он намочил мне волосы и одежду, но я тем не менее осмелился и...»
В 1987 году текст организуется иначе, это уже диалог-борьба, в котором глагол — единственное и абсолютное оружие: «Если вы бываете в такой час в таком месте — значит, вы нуждаетесь в том, что я могу вам дать. Но меня нет здесь, так как по каким-то личным делам я хожу где-то в другом месте и в другое время...»
В «Бегстве на лошади далеко в город» Кольтес комбинирует драматический диалог с романтическим повествованием: преследуемые и затравленные бегством мальчишки спасаются, прячась в «легендарных» местах города — на кладбище Де-ля-Коллин о Крапюль, в кабаре «Де-ля-Грифф Руж», на улице Сомбр-Гёль и набережной Де-ля-Планкоз Анж...
«Я никогда не любил писать любовных историй. Это измышления романтиков. Как таковые отношения любви (для меня лично) ничего не прибавляют к повествованию, ничего ему не дают. Они ни о чем не говорят сами по себе. Для рассказа о любви надо выбирать какой-то особый способ выражения. Для меня всегда лучше говорить о «деле». Может быть — когда-нибудь — я напишу пьесу об отношениях между мужчиной и женщиной, где речь шла бы о «бизнесе» между ними».
Вот уже десять лет, как Кольтес наблюдает за людьми, за их общением друг с другом. Как Клодель или Брехт, он выстраивает действие так, что оно напоминает «сделку» (отношения строятся по принципу «обмен-борьба»). Такова девушка с болезненной психикой, спящая на могильных камнях, юноша вор из богатой семьи, араб, сошедший с ума от одиночества, ко всему безразличный, горничная, всю себя отдавшая жалкому и потрепанному, но богатому господину, негр, продавший тело собственного брата... — всем им Кольтес дает право голоса.
«В одиночестве хлопковых полей» — результат десяти лет писательского труда.
«Меня всегда волновала речь людей, их язык, то, как они выражают себя, поэтому я и пришел в театр. Я люблю слушать, как говорят люди, так как каждый делает это по-разному. Люблю проникать в речь людей, насыщаться ею, насыщаться их внутренним миром и тем, как язык его передает. Это мне помогает в работе: мои герои рождаются тогда, когда я для каждого из них придумываю неповторимую манеру говорить, выражать себя. Этот процесс длительный, так как мне необходимо время, чтобы взрастить в себе героя. Слова ведут к действию. Речь людей изменяется в зависимости от событий их жизни. В театре — это главное. Для меня важно то, какие процессы происходят в их речи в зависимости от внешних изменений. Кстати, я выстраиваю свои пьесы, как детективы».
Перевод с французского Юлии Козловой
Л-ра: Театр. – 1989. – № 2. – С. 149-152.
Произведения
Критика
