Ганс Сакс
Б. Пуришев
На большую высоту немецкую литературу поднял крупнейший поэт XVI века Ганс Сакс (1495-1576). Средой, питавшей его творчество, был мелкий ремесленный люд, наполнявший немецкие города XVI века. Г. Сакс не был сторонником народной реформы. Его симпатии склонялись на сторону лютеровско-бюргерской реформации. Его умиляли привычные «патриархальные порядки», которые все еще продолжали царить в полусредневековых городах Германской империи. Зато искусство и народ были для него нераздельны. Он писал для народа, и творения его были пропитаны тем жизнерадостным светлым духом, той пленительной наивностью, которые составляют характерную черту многих подлинно народных поэтических созданий. К тому же Ганс Сакс всегда очень охотно черпал из сокровищницы фольклора. В поэзии он был столь же трудолюбив, как и в своем сапожном ремесле. Им написаны многочисленные мейстерзингерские песни, духовные стихотворения, назидательные шпрухи, «истории», басни, полемические диалоги, веселые шванки, трогательные «трагедии», поучительные «комедии», забавные фастнахтшпили (масленичные представления) , в которых он без труда превзошел всех своих предшественников и современников.
В немецкой литературе XVI века Ганс Сакс занимает примерно то же место, что Лукас Кранах в немецком изобразительном искусстве того времени. Оба они были далеки от антикизирующих тенденций ученых гуманистов. Оба они предпочитали оставаться в кругу чисто немецких национальных представлений и вкусов. Подобно Кранаху, который наивно облекал античные мифы или библейские истории в одежды современной ему бюргерской Германии (Давид и Вирсавия, Геркулес и Омфала и др.), Ганс Сакс всегда изображал немецкие обычаи, порядки и нравы, какие бы сюжеты ему ни приходилось разрабатывать, будь то сказания классической древности, христианские легенды или побасенки итальянского Возрождения.
Как и Кранах, он любил жизнь, ее свежие краски и ароматы. У него глаз настоящего художника. Прямодушный и честный ремесленник, он оставался искусным и взыскательным мастером и в области поэзии, чем снискал себе впоследствии похвалу Гете, высоко оценившего самобытное творчество забытого в XVIII веке немецкого поэта.
Родился Ганс Сакс в Нюрнберге в семье портного, посещал латинскую школу, после двухлетнего обучения у сапожных дел мастера отправился в длительное странствование по Южной Германии. Во время этого странствования он не только присматривался к жизни немецких городов, но и усердно совершенствовался в «благородном искусстве» мейстерзанга, которым он начал заниматься еще в Нюрнберге под руководством опытного мейстерзингера ткача Лиенгарда Нунненбека. В 1516 году он вернулся в родной город, получил права мастера сапожного цеха, женился, основал школу мейстерзингеров и зажил тихой жизнью трудолюбивого бюргера. Однако, усердно занимаясь своим ремеслом и поэзией, Ганс Сакс вовсе не был индифферентным наблюдателем развивавшихся в Германии событий.
В 1523 году он опубликовал пространное аллегорическое стихотворение «Виттенбергский соловей», в котором горячо приветствовал выступление Лютера, чей «ясный голос» возвещает приход нового дня; поэт описывает, как в ослепительных лучах восходящего солнца (истинная вера) меркнет тусклое сияние месяца (ложная вера), как заблудшее стадо, шедшее во мгле за кровожадным львом (папа), видит, наконец, свою ошибку и находит истинный путь, ведомое звонким голосом соловья (Лютер). В заключение стихотворения, разъяснив смысл аллегорий, Сакс призывает современников оставить Вавилон и вновь вернуться к заветам евангелия. Успех «Виттенбергского соловья» был огромным. За год стихотворение выдержало шесть изданий. Молодой поэт, впервые выступивший с печатным стихотворением, сразу приобрел значительную известность.
В 1524 году Сакс испробовал свои силы как полемист, написав четыре прозаических диалога в защиту протестантизма. Захваченный реформационным движением, он на время вовсе отошел от светской поэзии и с 1523 года до 1526 года сочинял (если исключить ряд незначительных шпрухов) только духовные и полемические произведения. Его полемический задор вызвал даже неудовольствие нюрнбергского магистрата.
В 1527 году, по инициативе известного лютеранского проповедника Озиандера, Ганс Сакс сочинил текст к циклу старых гравюр, обличавших злодеяния папства и предрекавших его гибель. Произведение, содержавшее ряд резких выпадов против католического Рима, увидело свет под названием: «Чудесное пророчество о папстве». Встреченная весьма сочувственно Лютером книга, однако, подверглась преследованию со стороны нюрнбергского магистрата, который сделал строгое внушение Саксу, предложив ему впредь воздержаться от публикации «книжонок или стихотворений» и заниматься только «ремеслом и башмачным делом». Для литературной деятельности Сакса это распоряжение магистрата, однако, не имело заметных последствий. При всем своем уважении к городским властям Сакс не мог и не хотел отказаться от поэтического призвания, количество им написанных произведений все возрастало, пока не достигло к 1567 году тридцати четырех рукописных томов, о чем престарелый поэт не без гордости сообщает в стихотворении «Valete, или Итог всех моих творений» (1567). Правда, публицистический элемент, достигший в творчестве Сакса наибольшей интенсивности в 1526-1527 годах, в дальнейшем заметно пошел на убыль. Своим лютеранским симпатиям Сакс, однако, остался верен до конца дней; в 1546 году во взволнованном стихотворении он оплакал смерть вождя бюргерской реформации («Эпитафия или скорбная речь над гробом д-ра Мартина Лютера»).
Впрочем, еще раз гневные ноты зазвучали в голосе Сакса, когда маркграф Альбрехт, по прозванию Алкивиад, обрушился в 1552 году на Нюрнберг, подвергнув вольный город ужасам войны. Как патриот Нюрнберга, Сакс не мог остаться безразличным к судьбам родного города и излил свои чувства в ряде стихотворений (не появившихся в печати), в которых не только сетовал на тяжесть осады («Жалоба города Нюрнберга», 1552), но и обличал злодейства маркграфа. Особенно выразительно стихотворение, повествующее о том, как поэт в сновидении, ведомый гением, сходит в ад вслед за воинственным маркграфом, которого на берегу адской реки радостно встречают знаменитые тираны древности, среди них — Дионисий, Фаларис и Калигула («Вознесение маркграфа Альбрехта», 1557).
Но и в других своих произведениях Ганс Сакс всегда оставался патриотом Нюрнберга, который являлся для него символом независимой бюргерской культуры. Ганс Сакс гордился тем, что он гражданин «вольного города», в стенах которого процветают ремесла и всякого рода художества. В пространном стихотворении «Похвальное слово городу Нюрнбергу» (1530), примыкающем к популярному в XVI веке жанру панегириков в честь городов, он с любовью и тщанием описывает «Нюрнберга устройство и бытие». Из стихотворения мы узнаем, сколько было в вольном городе улиц, колодцев, каменных мостов, городских ворот и часов, отбивающих время, мы узнаем о санитарном, общественном и хозяйственном состоянии города, о негоциантах и ярмарках, о многочисленных ремесленниках, занятых разнообразным и полезным трудом.
Свидетель замечательного расцвета нюрнбергского искусства, создававшегося такими художниками, как Адам Крафт, Петер Фишер, Альбрехт Дюрер и др., Ганс Сакс с гордостью пишет о «хитроумных мастерах», искусных в «печатном деле, живописи и ваянии», в литье и зодчестве, «подобных которым не найти в других странах». Нюрнберг для него «прекрасный сад», изобилующий удивительными плодами. Стены вольного города отделяют поэта от необъятного и шумного мира, на который он с любопытством взирает из окна своего опрятного бюргерского жилища, где он в труде и довольстве провел много лет, окруженный семейным уютом и уважением сограждан.
Домашний очаг — его микрокосм. В нем воплощается для Сакса идеал бюргерского благополучия и прочность земных связей. И подобно тому, как он торжественно и деловито воспел городское благоустройство Нюрнберга, воспел он столь же деловито и не без наивного пафоса примерное благоустройство своего домашнего очага. В стихотворении «Вся домашняя утварь, числом в триста предметов» (1544) обстоятельно описывает он вещь за вещью всю свою домашнюю утварь, возводя, таким образом, бюргерский уют в предмет поэтического панегирика.
Вместе с тем Ганс Сакс обнаруживает широту интересов и крайнюю любознательность. Скромный ремесленник отличался обширной начитанностью и тонкой наблюдательностью, о чем ясно свидетельствуют его многочисленные произведения. В голове Сакса постоянно роилось множество красочных образов, заимствованных им из литературы, истории, природы и окружающей жизни. Отовсюду черпал он материал для своих мейстерзингерских песен, пьес, шванков и шпрухов. С глубоким уважением относился он к хорошим книгам, из которых постепенно составил изрядную библиотеку, с обычной тщательностью описанную им в 1562 году. Он хорошо знал литературу шванков и народных книг, читал итальянских новеллистов в немецких переводах, в частности «Декамерон» Боккаччо, из античных писателей ему были известны Гомер, Вергилий, Овидий, Апулей, Эзоп, Геродот, Плутарх, Сенека, Светоний, Плиний и ряд других, внимательно изучал он исторические сочинения Шеделя и С. Франка, космографию Мюнстера, просматривал книги по естествознанию, был знаком с «Римскими деяниями», не говоря уже о библии, сочинениях Лютера и современных немецких писателях. С редким усердием стремился Сакс обогатить свое творчество все новыми и новыми сюжетами.
Еще на заре своей поэтической деятельности, в 1515 году, он выступил в защиту творческих прав поэта, ратуя за расширение тематики мейстерзингерских песен.
По мнению Сакса, поэт не должен замыкаться в кругу религиозных тем, как это обычно было у ранних мейстерзингеров, наряду с гимнами в честь творца вселенной он вправе слагать песни в честь благородного искусства мейстерзанга, рыцарям он вправе петь о битвах и турнирах, женщинам — о целомудрии, скромности и чести, поселянам — о плуге, дарах земли и т. п. («Отличное наставление, о чем должен петь певец»). И призывы Сакса не остались тщетными. В XVI веке поэтический диапазон мейстерзанга заметно расширился.
Однако никто из мейстерзингеров не смог превзойти нюрнбергского мастера в широте поэтического кругозора. Сакс находил сюжеты для своих песен в библии, в античной мифологии, в поэзии и истории, германская древность, средневековые хроники, описания путешествий подсказывали ему темы и мотивы, ренессансные новеллы, басни, фацетии и шванки впервые облекались им в форму мейстерзингерской песни. Никто из мейстерзингеров не обладал таким живым чувством природы, как Сакс, таким непосредственным ощущением жизни. О чем только не пел почтенный мейстерзингер, то обращаясь к «золотому тону» поэта конца XIII века Регенбогена или к «сладкому тону» Гардера, то к созданной им самим нежной «серебряной» мелодии, стяжавшей себе в XVI веке значительную популярность, то к тонам «длинному», «короткому», «утреннему», «розовому» и др. Но Сакс не ограничивался тем, что разрабатывал какую-либо тему в форме мейстерзингерской песни, он обрабатывал ее затем в форме шпруха, шванка или фастнахтшпиля, желая сделать ее достоянием широких кругов читателей. Многие его произведения расходились в народе в виде летучих листков, обычно украшенных гравюрами на дереве.
Вполне в духе XV-XVI веков, когда в стихах, подкрепленных гравюрами, деловито излагались сведения из различных областей знания (ср. например, книги Иоста Аммана: «Описание всех общественных состояний на земле» (1568), «О различных красивых платьях и одеждах» (1586) и др.), выдержаны дидактические стихотворения Сакса, в которых он ради пользы и поучения читателей «по порядку» перечислял «всех императоров Римской империи и сколько каждый царствовал... вплоть до ныне царствующего всесильного императора Карла» (1530), повествовал «О возникновении Богемской земли и королевства» (1537), описывал сто различных представителей царства пернатых (1531), либо слагал «Шпрух о ста животных, с описанием их породы и свойств» (1545).
Во всех этих случаях, а также и тогда, когда Сакс весело рассказывал какой-нибудь потешный шванк, он всегда прежде всего помышлял о пользе читателей, о расширении их умственного кругозора, об их воспитании в духе высокой нравственности. Из массы возможных сюжетов, которые Сакс находил в литературе и жизни, особенно привлекали его те, в которых он мог раскрыть свои этические воззрения, направленные на осуждение грехов и поощрение добродетели. В конце почти каждого стихотворения он нравоучительно поднимал палец, обращаясь к читателю с предостережением, добрым советом или пожеланием. Оставаясь убежденным сторонником житейской мудрости, основанной на требованиях «здравого смысла», Сакс проповедовал трудолюбие, честность и умеренность, богачей он хотел видеть щедрыми и отзывчивыми, а не скрягами и ростовщиками, детей — послушными родителям, воспитанными и добронравными, брак был для него святыней, дружба — украшением жизни.
Повсюду — в настоящем и прошлом, в былях и небылицах, находил он богатый материал для своих наблюдений и поучений. Мир как бы лежал перед ним обширным собранием поучительных лубочных картинок, где можно увидеть и обезглавленного Олоферна, и добродетельную Лукрецию, и челядинцев Венеры, и всадников, гарцующих на турнире, и трудолюбивых ремесленников и еще многое другое. Как на подмостках средневекового театра, здесь чинно выступают аллегорические персонажи — г-жа Теология, веселая Масленица, Зима и Лето, Жизнь и Смерть, Старость и Младость; земная сфера тесно переплетена с небесной, — по суетному миру бродит кроткий Христос в сопровождении апостолов, бог-отец спокойно из рая смотрит на проделки вороватых горожан, ватага горластых ландскнехтов приводит в ужас простоватого беса, посланного на землю князем тьмы для уловления грешников. То Сакс увлекает читателя в сказочную страну лентяев, увековеченную в живописи Питером Брейгелем, где текут молочные реки, по воздуху летают жареные куры, гуся и голуби, попадающие прямо в рот ленивцу, где бегают жареные свиньи с ножом в боку, где за безделье платят деньги, а ленивейшего и ни на что не способного выбирают в короли («Das Schlaweraffen-land», 1530).
Основанное на популярной народной сказке стихотворение Сакса осуждает не только лень, но и тунеядство, главным образом тунеядство больших господ. Ведь не только в сказочной Шларафии, но и в современной Саксу Германии свободная мысль подвергалась гонениям, а феодальная знать являла пример глубокого нравственного упадка, дикости нравов и невежества. Интересно отметить, что сатирическая тема Шларафии вновь зазвучала в немецкой литературе на рубеже XIX и XX веков в романе Генриха Манна «Кисельные берега» («Im Schlaraffenland») (1900). Страной тунеядцев оказывается капиталистическая Германия, в которой беззастенчивые аферисты создают себе огромные состояния, оказывают самое губительное влияние на окружающую жизнь. Новая Шларафия — царство обмана, спекуляций, коррупции, глубокого нравственного падения.
Вслед за С. Брантом, Т. Мурнером и другими сетует на возросшую власть корыстолюбия, скорбит о погибшей г-же Верности, об угнетенной г-же Истине, о поруганной г-же Скромности.
Особенно тревожит его разрушительная сила эгоизма, корыстолюбия, несовместимая с требованиями общего блага. В обширном аллегорическом стихотворении: «Корыстолюбие — ужасный зверь» (1527), Ганс Сакс рассматривает эгоизм, стремление к наживе как основную причину мирской неурядицы. Там, где властвует корыстолюбие, — там увядают сады и редеют леса, там хиреет честное ремесло, села становятся добычей огня, опустошаются города и государства. Поэт видит, как ради корысти большие господа угнетают бедняков, «дерут с них кожу, ощипывают и пожирают их живьем». Он видит, как одни по воле сановных себялюбцев томятся в оковах, а другие влачат свои дни в тяжелом труде, покрытые кровавым потом, как во славу корысти растут горы трупов, как повсюду раздаются стенания вдов и сирот. Одержимые корыстолюбием, властители разоряют своих подданных непосильными налогами, барщиной, десятиной и прочими поборами, ростовщики и перекупщики доводят до сумы честных тружеников. Корыстолюбие делает людей бессердечными, лживыми, порочными. Там, где корысть правит людьми, — там нет места для верности и правды.
Всепожирающий эгоизм повергает Германию в пучину войн и раздоров. Князья и прочие большие господа раздирают страну на части. Лишь забота об общем благе могла бы спасти Германию от неминуемой гибели. Только в единстве и мире, по мнению Сакса, спасение отчизны. Однако течение событий не внушает поэту особых надежд на улучшение обстановки. Его искренне огорчают злоключения родины («Достохвальный разговор богов, касающийся разлада, царящего в Римской империи», 1544).
При всем том мировоззрению Сакса в значительной мере чужд собственно трагический элемент. Сакс не знает больших страстей и напряженных эмоций. Разрабатывая трагические сюжеты (трагедия «Лукреция», 1527, или шпрух о Юдифи и Олоферне, 1533), он весьма далек от подлинного понимания трагического, в равной мере он лишен чувства героического порыва, превышающего скромные нормы житейской бюргерской мудрости, как это явствует, например, из его трагедии «Роговой Зигфрид» (1557), в которой смелый Зигфрид превращен в беспутного забияку, гибель которого служит наглядным предостережением самонадеянному юношеству.
С добродушной усмешкой взирает Сакс на треволнения мира. Он готов отдать должное живописному разнообразию его образов и коллизий и даже при случае поведать красочную историю «О прелюбодеянии и тирании царя Ксеркса» (1544) или захватывающую «историю» «О разрушении могущественного города Трои» (1545). Однако пестрая череда мировых событий неспособна нарушить его неизменного благодушия. Сатира Сакса лишена разрушительной силы, он верит в силу благого назидания, хотя и не переоценивает возможностей человека, который всегда выступает у него в скромном облике жителя полусредневековой Германии XVI века. Хорошо зная слабости и греШки своих соотечественников, он с мягким юмором повествует об их проступках, проказах и проделках, обнаруживая особое мастерство в изображении жанровых сценок, исполненных живости и неподдельного веселья.
Перед читателем проходят представители различных сословий и профессий, подчас раздается оглушительный звон дурацких бубенцов, сливающийся с многоголосым гомоном карнавала. Здесь клирики и миряне, крестьяне, ландскнехты, рыцари, купцы, школяры, ищущие приключений, лекари и слуги, ремесленники и воры. Поэт ведет читателя в трактир, на рынок, в королевский замок и на кухню, в амбар, мастерскую, сени, в винный погреб и на луг. Его повествовательный запас поистине неистощим. К 1567 году им было написано, помимо 208 драматических произведений, 4275 мейстерзингерских песен и 1700 шпрухов, басен, шванков и легенд.
Вершину его поэзии бесспорно образуют шванки, в них он особенно оживлен и естественен. Впрочем, шванковые мотивы проникают и в басни и даже в торжественные христианские легенды, наполняя их жизнью и движением. Строгие фигуры небожителей и святых сходят со своего высокого пьедестала, превращаются в обыкновенных людей, добродушных, мягких, иногда простоватых и немного смешных. Прост и недогадлив апостол Петр в шванке «Св. Петр с козой» (1557), в котором Ганс Сакс посмеивается над людьми, полагающими, что они всегда все могут устроить лучше, чем другие. Крайнее простодушие выказывает Петр также в шванках, где ему отведена роль привратника рая, — то он по доброте душевной впускает обогреться в райскую обитель плутоватого портного, который вместо того чтобы скромно сидеть «за печкой» взбирается на трон господа и начинает по своему усмотрению расправляться с проступками смертных («Портной со знаменем», 1563), то он, вопреки предостережениям творца, открывает двери рая шумной ватаге ландскнехтов, наивно принимая их богохульные ругательства за благочестивую речь, а затем по наущению господа прибегает к небольшой хитрости, чтобы избавить небо от непрошенных головорезов («Петр и ландскнехты», 1557). Однако не только небожители, но и нечистая сила устрашена буйством ландскнехтов. Сам Люцифер опасается их нашествия в ад, от которого не ждет ничего хорошего («Сатана не пускает больше в ад ландскнехтов», 1557). Впрочем, черти Ганса Сакса вообще не отличаются большой отвагой и сообразительностью. Они обычно попадают впросак, одураченные лукавым смертным. Это чаще всего забавные, смешные существа, очень мало напоминающие сумрачных и злобных чертей ряда лютеранских писателей и художников XVI века, которые широко разрабатывали в духе лютеровских концепций демонологические сюжеты и мотивы. Нет ничего грозного и сурового также в образах Саваофа и Христа, неоднократно появляющихся в творениях Сакса. Они изображены добрыми наставниками и человеколюбцами, несущими людям не кары и перуны, но слово мудрости и прощения.
К повествовательной поэзии Сакса тесно примыкают его драматические произведения. В сущности это те же «истории», легенды и шванки, только облеченные в диалогическую форму. В поисках за сюжетами он обращается к античной мифологии и литературе (например, трагедия о «злосчастной царице Иокасте», 1556), библейской истории, германскому эпосу, рыцарской поэзии, ренессансной новеллистике и народным книгам. Он первый ввел в немецкую драматическую литературу понятие «трагедии» и «акта», все же ведущим элементом его пьес оставалось поучение, которое не только лежало в основе драматического замысла, но и отчетливо выступало в эпилоге, разъяснявшем дидактическую тенденцию пьесы. В своих «трагедиях» и «комедиях» Сакс особенно охотно разрабатывал вопросы, связанные с браком, семьей и этическим долгом, как, например, в «жалостной трагедии» «О Елизавете, купеческой дочери» (1546), на горе себе полюбившей слугу, или в трогательной комедии о «терпеливой и послушной маркграфине Гризельде» (1546), стойко переносящей все испытания, уготованные ей мужем, решившим проверить силу ее любви и преданности.
Дидактический элемент весьма силен и в фастнахтшпилях Ганса Сакса, в которых он отчасти идет по стопам П. Генгенбаха (ум. в
В многочисленных фастнахтшпилях осмеивает Сакс различные слабости и проступки людей, неполадки семейной жизни, подшучивает над сварливыми женами, над мужьями, покорно несущими ярмо домашнего рабства, над скупцами и ревнивцами, над обжорством и неотесанностью крестьян, над доверчивостью и глупостью простофиль, которых водят за нос ловкие плуты («Школяр в раю» (1550), «Крестьянин и похититель коровы» (1550), «Украденная свинья» (1552), «Фюнзингенский конокрад», (1553) и др.).
Вполне в духе времени он любит пересыпать речь персонажей поучительными сентенциями и предостережениями, обращенными к зрителю. В то же время, продолжая традицию нюрнбергских фастнахтшпилей XV века, он широко использует приемы буффонного комизма, щедро раздает оплеухи и тумаки, бойко изображает побоища, потасовки и перебранки. Он вносит на сцену веселый дух карнавала, облекая лицедеев фастнахтшпиля в гротескные личины «дурацкой литературы», в период, когда сумрачная лютеранская ортодоксия беспощадно обрушивалась на театральную буффонаду. В превосходном фастнахтшпиле «Извлечение дураков» («Das Narren schneiden», 1557) Ганс Сакс изображает забавное врачевание занемогшего «глупца», наполненного множеством пороков. Из его раздувшегося живота лекарь торжественно извлекает тщеславие, жадность, зависть, распутство, чревоугодие, гнев и лень и, наконец, большое «дурацкое гнездо», усеянное зародышами различных «глупцов», как то: лживые юристы, чернокнижники, алхимики, ростовщики, льстецы, насмешники, лжецы, грубияны, игроки и др., короче, все те, «кого доктор Себастиан Брант поместил на своем «Корабле дураков».
Смешные карнавальные маски мелькают также в шутовском фастнахтшпиле «Пляска носов» (1550), в котором изображается невиданный парад носачей, оспаривающих друг у друга дурацкое звание короля носатых. Ряд фастнахтшпилей представляет собой драматическую обработку веселых новелл Боккаччо («Хитроумная любодейка» (1552), «Крестьянин в чистилище» (1552) и др.), шванков Паули, народных книг или назидательных историй, почерпнутых из «Римских деяний». К последнему источнику восходит, например, фастнахтшпиль «Изрядное волокитство» (1551), предостерегающий молодых девушек от легкомысленного увлечения приятной внешностью и сладкими речами ветреных кавалеров и предлагающий им искать в женихе положительность характера, житейскую мудрость и похвальное постоянство.
Нередко дидактический элемент совсем заглушает комический элемент фастнахтшпиля. В подобных случаях пьеса превращается в зерцало морали, в стихотворное поучение, облеченное в драматическую форму. Ради вящего осуждения порока и поощрения добродетели Ганс Сакс подчас вводит в круг персонажей фастнахтшпиля фигуру мудрого советчика, направляющего на путь истины недальновидных юношей либо выручающего их из беды. Так, в фастнахтшпиле «Ненасытная жадность» (1551) простодушному Симплицию (Simplicius), попавшему в лапы к алчному ростовщику, оказывает необходимую помощь мудрый Sapiens, самое имя которого свидетельствует о его сценической функции.
В этом пристрастии к дидактическим фигурам и морализации проявляется зависимость Сакса от традиций драматической литературы позднего средневековья. Она сказывается также в преобладании повествовательного элемента над живым сценическим действием. Герои Сакса всегда пространно повествуют о своих намерениях и поступках, об имеющих произойти, происходящих или происшедших событиях, нередко зритель только слышит рассказ о занятной проделке или проказе, которая по существу является основой комедийного сюжета (фастнахтшпиль «Молодой купец Никола со своей Софией» (1550), написанный по мотивам «Декамерона». При всем том лучшим фастнахтшпилям Ганса Сакса бесспорно присуща живость и непосредственность, веселый задор, масленичное балагурство и та очаровательная наивность, которая столь характерна для всего творчества нюрнбергского мейстерзингера.
В период жестокой реакции, последовавшей за крушением народной реформации, Ганс Сакс поддерживал у простых людей бодрость духа, укреплял в них веру в нравственные силы человека, поэтизировал образ простолюдина, наделенного народной смекалкой, неиссякаемой энергией и неистребимым жизнелюбием. Именно в этом его сила и значение. Именно поэтому творчество Ганса Сакса, глубоко человечное в самой своей основе, имело такой большой успех в широких демократических кругах, как об этом свидетельствуют многочисленные издания его сочинений, расходившихся в виде отдельных летучих листков и книжечек, а в 1558-1579 годах объединенных в пяти объемистых томах, из которых первые три тома выдержали по нескольку изданий каждый. Позднее, в XVIII веках Ганс Сакс был забыт. Зато с конца века лучшие люди Германии вновь стали обращаться к творческому наследию талантливого немецкого поэта. Гете почтил его память в стихотворении «Поэтическое послание Ганса Сакса». По словам писателя-просветителя Виланда, «современники были к нему справедливы; с божьей помощью оценит его и потомство. Ведь много времени прошло уже с тех пор, как Германия отвергла своего поэта, а мы все пренебрегли нашим учителем! Его старомодный, грубоватый, но вместе с тем задушевный и сильный язык, шероховатость его стихов и рифм, его ксилографическая дюреровская манера и все прочее, что являлось данью его времени, не должно мешать нам чувствовать, признавать и любить дух и сердце поэта, которые живут и проявляют себя во всех его творениях» («Ганс Сакс», 1776).
Л-ра: Пуришев Б. Очерки немецкой литературы XV-XVII вв. – Москва, 1955. – С. 194-209.
Произведения
Критика
