Роман Ф. М. Клингера о Фаусте
H. K. Телетова
Среди друзей молодого Гёте, участников движения «Бури и натиска» наряду с Я. Р. Ленцем видное место занимал Фридрих Максимилиан Клингер (1752-1831). Именно название одной из его драм — «Буря и натиск» (1776) — позднее историками литературы было использовано для обозначения всего литературного движения.
В настоящее время драмы Клингера сохранили лишь историческое значение. Но его проза не утратила своей актуальности, и прежде всего его социально-философский роман — «Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад» (1780).
Ф. М. Клингер, живя с
Просвещение медленно, но верно вело в своем развитии к теме Фауста, имманентно ему родственной. Познать тайны мира, бытия, божества, даже ценой вечной муки своей бессмертной души, — в этой обобщенной тяге к вольности, раскрепощению духа обнаруживаются и традиции Возрождения, и свойства познающего, гносеологического начала Просвещения. Обретение человеком силы через знание, устранение противоречий при помощи разума, просвещения — это, по сути, самая сердцевина идей XVIII в. Она и есть фаустовская тема, к которой, однако, литература Германии подошла лишь в эпоху сентиментализма и чуть ранее (Лессинг), т. е. на исходе европейского Просвещения, в пору совершенной зрелости просветительских идей.
Общая атмосфера интереса к этой теме активизировала творческие импульсы Клингера, однако о влиянии Гёте на Клингера говорить невозможно. Как известно, Клингер завещал своей вдове уничтожить все его бумаги, и среди них погибли первоначальные наброски, варианты этого творения. С уверенностью можно говорить, что Клингеру был известен «Пра-Фауст» Гёте и, вероятно, планы друга его юности относительно следующего этапа работы 1770-1780-х годов (письма Гёте погибли вместе с архивом Клингера). Современный исследователь его творчества Харро Зегебер, сравнивая Фауста Гёте и Клингера, находит более близкими романисту философские повести Вольтера, и особенно «Кандида» с его иронией и пародированием «романа-путешествия». Он пишет: «У Гёте речь идет об индивидуально-экзистенциальной проблеме; Клингер пишет словно продолжение «Кандида», роман, главной целью которого является критика общества». Фауст Клингера «в конце своего ужасного путешествия по миру не открывает умозрительного садика, уход за которым позволил бы снова просветлить его омраченный дух».
В основу своего романа Клингер положил один из немецких сюжетных вариантов, в котором вымышленный Фауст, алхимик и мудрец, сливался с историческим однофамильцем, помощником Гутенберга, Иоганнесом Фаустом, жившим в XV в. К этому же времени относит Клингер и действие своего романа, т. е. архаизирует этот персонаж, уводя его в католическую Германию долютеровских времен. Однако это один из обычных шифров-мистификаций писателя. Он всячески скрывал связь текста с окружающей его русской светской жизнью. Чем дальше — географически и хронологически — располагался сюжет, тем спокойнее чувствовал себя этот «немецкий Вольтер» в державе Екатерины II.
Нищета в соединении с могучим духом является причиной обращения Фауста к силам ада. Все диктует ему быть лишь рабом, как оно и заповедано церковью ее верному слуге. Но мятеж титанической личности против этой заповеди лежит в основе всего происходящего в романе.
Бунт Фауста и обращение к дьяволу предваряются аллегорической сценой в аду, где Мораль, Порок, Добродетель и другие человеческие свойства выступают в балете. Причина торжества в аду пока что не заклад души Фауста, а его изобретение — книгопечатание.
Подобно Вольтеру в «Философских повестях», его младший современник Клингер иронизирует над идеей Просвещения, сохраняя с ним безусловную связь. Источник иронии — то мнимое просвещение, которое придет в мир с чтением, тиражированием слова, с печатным станком, изобретенным Гутенбергом и его помощником Фаустом. «Скоро опасный яд знаний и поисков истины отравит все сословия... Рожденные для мрака, они будут дерзко пробиваться к свету... Ради того, чтобы написать книгу, которая может принести славу и богатство, любой из них будет попирать ногами истину, чистоту и религию... И когда они в конце концов вообразят, что выбрались к свету, вот тогда я жду их сюда!», — ликующе и саркастически заявляет Сатана.
В романе нет спора бога и черта о существе человека, как это будет представлено Гёте. Идет борьба за право человека реализовать высокое, мятежное, что представляется силам ада недозволенным и возмутительным.
По мнению извечно враждебных начал, человек достоин лишь презрения, он раб по своей сути, и появление мятежника беспокоит силы тьмы. Они чувствуют, что возникла опасность разрыва оков человеком — этим прирожденным убожеством, искалеченным как проповедью неба, так и соблазнами ада.
Иным оказывается Фауст. «Он — один из тех, кого природа создала для великих дел, кого она одарила жгучими страстями и наполнила духом возмущения против давних договоров человечества. Когда такой дух пробивается сквозь эту паутину, он похож на пламя». «Так яростно никто еще не стучался во врата преисподней... Этот человек гений», — замечает Сатана.
Клингер вводит этот термин, чрезвычайно популярный в пору «бури и натиска». Термин этот нуждается в разъяснении.
Во времена Древнего Рима полагали, что каждый человек имеет своего гения. У древних греков таким покровителем являлся даймон — демон этого человека. В последующие времена гений стал отождествляться с духом какого-либо места, ибо в христианстве душою человека ведал уже ангел-хранитель, чье имя носил смертный. В пору штюрмерства термин этот — «гений» — употреблялся на каждом шагу. Он означал человека, настроенного антифилистерски, повернутого от обыденности к творчеству, ненавистника всяческой буржуазности. Это было как психологическое, так и социальное понятие. Лишь в послеромантический период взято было за основу французское понимание этого слова — ему придан был тот максималистский смысл, связанный притом с понятием одаренности, который закрепился за ним ныне.
Клингер употребляет слово «гений» в традиции 1770-1780-х годов (первоначально самое эпоху «бури и натиска» называли «временем гениев» — Geniezeit), т. е. бунтарь, могучий дух, восставший против условностей бюргерского общества.
Еще одна особенность связывается с понятием «гений» времени сентиментализма. Это — неосознанность своего пути Фаустом и единственность этого пути. Будет ли этот homo sapiens творить искусство, науку или самое жизнь — некий струящийся в нем дух свидетельствует о том, что он неподвластен ни низшим силам, ни даже выводам своего разума-расчета.
Назвав испытуемого Фауста существом этого ранга, Сатана дал понять и то, что Фауст стоит под знаком высших сил. Только это скупое прозвание-определение намекает на гимническое отношение к Фаусту, которого как Гете, так и Клингер связывают с могуществом и светоносностью божества. (Kennst du den Faust?.. Meinen Knecht! — восклицает Бог в прологе трагедии Гёте.)
Дьявол презирает Фауста, ибо знает, что естество его смертной материи эфемерно. Он удивлен безграничностью устремлений этого существа. Как и у Гёте, трагический парадокс заключается в том, что уязвимая человеческая плоть включает неуемное величие, а бессмертная субстанция Дьявола наполнена циничной, безрадостной пустотой его природы. Первый — весь стремление, второй — обман и лень. Как и у Гёте, Фауст падает без сознания, не вынеся вида пламенеющего духа, когда Князь тьмы является ему в подлинном обличье. Язык духов закрыт человеку. Но бунт Фауста тем отчаяннее, чем сильнее разрыв, между естеством и духом.
Итак, Фауст отправляется в странствие через время и пространство за двумя доступными Дьяволу ценностями — наслаждением и знанием. Первая книга романа завершается началом этого сенсуалистического опыта Фауста — над собой и над миром.
Все дальнейшее развитие романа — это цепь сцен, где чередуются картины чувственных наслаждений, разрушающих жизнь тех несчастных, которые оказываются на пути этих двух «экспериментаторов», и поправок на это свершенное зло в виде поступков кажущейся справедливости, добра.
Сюжеты следуют один за другим по методу нанизывания их: на объединяющую нить — путешествие Фауста и Дьявола и вмешательство их в окружающую жизнь. Новеллы не связаны одна с другой и в некотором роде напоминают структуру граната — прилегающие друг к другу зерна в оболочке одного сюжета о Фаусте.
Не анализируя все новеллы, следует, однако, остановиться на их характере и методе соприкосновения. Поскольку наслаждение и знание составляли тему этой новой жизни Фауста под опекой Дьявола, Клингер избирает и подходящие эпизоды. Однако просветительская назидательность и попытка ответить на вопрос о том, чему же послужит власть человека, если она будет им обретена в сверхчеловеческих размерах, приводят к весьма характерному отбору эпизодов.
Своеобразными вехами, повторяющими тему наслаждения — грубого, плотского, воровского, явятся эпизоды с соблазненной монахиней, сестрой Агатой, которая погибнет, как Гретхен у Гёте, и — снова — с сестрой Ангеликой. Вариацией продажи этих бедных девушек их настоятельницами явится торговля французского дворянина своей дочерью (IV, 3) и, наконец, обобщение этой темы (IV, 13), когда Лукреция, дочь папы Александра VI и одновременно его любовница, станет источником последнего, ожесточенного в своем внутреннем отчаянии удовольствия Фауста.
Замечательно раскрыта в романе социальная тема. Главные деяния Фауста касаются именно попытки устранить зло неравенства. Лютеранин в детстве и сомнительный христианин в зрелые годы, Клингер едва ли не главным объектом критики делает католическую церковь XV в. Знаменита сцена с головой теленка, приготовленного для пиршества епископа, теленка, отобранного у бедняка, крестьянина Ганса Рупрехта. Волею Фауста она превращается на блюде перед епископом в голову крестьянина, убившего себя, когда этого теленка увели с его двора, потому что вид голодных детей ему был невыносим. Фауст пытается установить справедливость при дворе германского князя, уничтожает замок феодала, глумящегося над крестьянами.
Перед нами проходят удручающие картины жизни Европы позднего средневековья — двор Людовика XI — «мрачное логово дряхлого изверга, жестокости которого свидетельствовали о том, что он еще жив», Англия Ричарда III, испанская инквизиция, Италия Чезаре Борджиа: скотоложество, мужеложество, коварство, кровесмешение, отпущение любых грехов за деньги, убийства. Завершается эта страшная панорама сценой смерти папы Александра VI — этого главы порока, которого Дьявол, не выдержав его цинизма, душит и немедленно отправляет в ад.
Глядя из XV в. вперед, Дьявол предсказывает: «Столетиями здесь будет неистовствовать дух раздора, и всякий раз, когда деспот устанет убивать, священник, по велению неба, будет подстрекать его к еще более ужасным злодеяниям».
На протяжении этого путешествия незаметно, но неуклонно меняется Фауст, его взгляд на человека, меняются и его отношения с Дьяволом. Сначала на слова Левиафана: «монашество, схоластика, дворянские распри, торговля подданными, сдирание шкуры с крестьян — вот из чего составлена вся ваша жизнь» — Фауст упрямо отвечает: «А я заставлю тебя поверить в нравственное достоинство человека». В дальнейшем же — «Узы, связывавшие его с человечеством, порвались, и он пришел к выводу, что миром правит рука деспота, который, не заботясь об отдельных людях, следит только за развитием и сохранностью целого». Но он продолжает бороться силами зла за добро, которое, подобно божеству, хочет пролить в мир.
Своеобразно осуждение Клингером этого «богоподобного» поведения. Источник добра преобразуется в источник зла — потому что Фауст стоит вне диалектики законов жизни, вне природы, вне Промысла и Провидения, выражаясь категориями этого романа. Этой диалектичностью Клингер предвосхищает позднего Гёте.
За что же осуждает Клингер Фауста — за дерзание соперничать с богом или за непонимание мироустройства и, вследствие этого, самонадеянность? Если Клингер пойдет по первому пути — он окажется в лагере трусливого филистерства, если по второму, — то прикоснется к глубокой и важной теме, столь актуальной еще в античной религии, отразившейся в многочисленных мифах.
Дьявол, наблюдающий за поступками Фауста, им потворствующий, хочет в лице Фауста сокрушить эту человеческую детскую хвастливость, продемонстрировать ничтожность сути человека. Но Клингер, представитель «штюрмерства», выступает в защиту человека. Да, человек самонадеян, он переоценивает свои силы и свою прозорливость, но не мелок и не расчетлив, как мнит Дьявол, — по образу и подобию мышления адского. Этим Клингер прокладывает путь романтической, титанической личности Байрона с его Каином и Манфредом, Демону Лермонтова.
Таким образом, можно утверждать, что Клингер идет вторым путем, — вынужденный осудить героя лишь за то, что стремления его не соответствуют силам, видение ограничено. Гимном потенциям человека, его безграничному рвению звучит роман. И трагедия героя, и его осуждение имеют источником этот парадокс человеческой личности. Богоборческий штюрмерский мотив именно в крике протеста — зачем границы так тесны, если желания безграничны?
И наконец, последняя, пятая книга романа должна, собственно, раскрыть весь смысл историко-философского повествования.
Фауст вспоминает, что целью его было не только наказание виновных и наслаждение, но и познание.
Вещий аллегорический сон раскрывает Фаусту смысл явлений: Гений человечества и радостные люди, созидающие некую башню человеческого прогресса, сталкивающиеся с несметными толпами разрушителей под девизами Насилия, Закона, Суеверия, Фанатизма и Властолюбия. Симптоматично, что распахнуть врата светлого храма Фауст так и не смог.
После этого символического предвещания следует суд над Фаустом, который имеет 2 ступени — суд земной и низвержение в ад. Первая ступень — кульминация отношений Фауста и Дьявола, итог их ожесточенного спора, не прерывающегося на протяжении всего романа.
В ответ на отчаяние Фауста, разуверившегося в людях, Дьявол разворачивает перед несчастным картины жизни презренных Фаустом — тружеников, бедняков, не утративших связи с природой и ее нравственными законами. «В хижине, — говорит искуситель, — ты увидел бы человека, который мужественным самоотречением, незаметно для других, проявляет больше душевной силы и добродетели, чем любой из ваших героев, прославивших себя в кровавой битве или в двуличном правительстве. Не будь этих героев, не будь у вас попов и философов, Фауст, поверь, врата ада быстро закрылись бы».
Клингер — современник Руссо и поклонник его учения о естественном состоянии как источнике красоты человека. В тирадах Дьявола основу назиданий составляют руссоистские идеалы писателя. Ненавистник христианской покорности, в которой он видит лицемерие и гордыню, с одной стороны, и потворство низости, с другой, Клингер в основу нравственности кладет мудрость смирения тружеников, — но как контраст к суете и тщеславию высших классов.
В отповеди Дьявола до конца открывается причина, почему Фауст идет в преисподнюю, а не в рай: он нарушил естественный ход развития жизни, дерзнул соперничать с самим Творцом, карая и награждая. Тут Клингер совершенно самобытен.
Дьявол заявляет: «И ты, не знающий, где начало, середина и конец, схватил своей отважной рукой цепь судьбы и пытался разгрызть ее звенья, зная, что их ковала Вечность». Однако вывод из этих слов, который делает Дьявол, — вовсе не совет быть мудрым, охватить явление со всех сторон. Нет. Вывод — филистерский, дьявольский: «Только в ограниченности, Фауст, заключается ваше счастье». Против этой торжествующей победы мизерности снова взрывается уже скованный и побежденный бунтарь.
Доставленная в ад душа Фауста все так же мятежна и неуемна. Страшным проклятием он проклинает создателя за содеянную им неполноценность, двусоставность человека, за обреченность его дерзаний.
Бунт этого человеколюбца и правдоискателя выходит за пределы ограниченных представлений адских сил. «Само присутствие твое меня беспокоит, — заявляет Сатана, — ты доказываешь мне, что человек способен на большее, чем может вынести дьявол».
Бесконечностью страдания ответит Фауст за свой мятеж — против рабства, против устроения общества, где одни тиранствуют, другие терпят эту тиранию.
Роман завершается «благонравным» ироничнейшим эпилогом:
«Итак, пусть каждый исполнится терпением, и пусть никто не дерзает, жертвуя своим покоем на земле, проникнуть в тайны, которые человеческий дух не может и не должен постичь...».
Философский роман о Фаусте был издан в Лейпциге, но обнаружилось это позже, так как убежденный в политической нецензурности романа издатель, по просьбе автора, обозначил местом его публикации S.-Petersburg.
Вышедший несколько раз за одно десятилетие (1791, 1794, 1799), роман этот уже 31 марта
На протяжении XIX в. роман был известен лишь узкому кругу читателей.
К изданию в русском переводе «Фауст» был допущен только в
Клингер с нетерпением ждал отзывов на роман. Своему другу Эрнсту Шлейермахеру он сообщал, что лейпцигские журналисты и рецензенты, как стало ему известно, «не хотят ни порицать, ни хвалить Фауста из страха». Он полагал, что его роман — это «пылкая сатира с большой долей истины и небольшими преувеличениями».
Клингер стремился по возможности зашифровать опасный смысл. Тому же Шлейермахеру он пишет о двух «слоях» романа: «Цель столь потаенная, что слабые едва смогут извлечь кое-что для своего духа; но умы нашего типа не пропустят настоящего. Короче — он содержит всю мою философию и есть итог моего опыта и моих размышлений».
О какой потаенной цели пишет Клингер? Несомненно, о том бунте Фауста, в котором сказался и бунт самого писателя, открытый в 70-е годы и замаскированный в 90-е.
Сентиментализм в его немецких формах и дидактика Просвещения — составные метода Клингера в годы создания романа. Сердцевина этого немецкого сюжета о Фаусте подтверждает единство идей как рационального, так и эмоционального направлений XVIII в. — раннего этапа Просвещения и сентиментализма.
Мир полон несправедливости, зла. Его нужно учить нравственности. Приниматься за это самому, ибо бог, подобно эпикуровскому, если он и существует, то нимало не занят делами земли. Сюжет развивает просветительские идеи в сторону революционного радикализма. Действия Фауста — мятеж, напоминающий «бурного гения» Гвельфо у раннего Клингера («Близнецы»), но теперь этот мятеж обретает социальный смысл. Фауст может соперничать в своих поступках с действиями французского Конвента тех лет: преобразование мира через насилие, уничтожение. Человек представлен демиургом, подправляющим дела божьи. Поскольку бог ему не помощник, то хорош и дьявол — как некий конденсатор энергии.
Безусловно, по концентрации проблем, своеобразию композиции и диалогической живости каждой новеллы роман о Фаусте в творчестве Клингера занимает центральное место.
В
Кавалер российских орденов, генерал-лейтенант, попечитель учебных заведений, Клингер получил отставку по службе в
Двух сыновей он похоронил задолго до отставки: шести лет умер сын Платон, а в Бородинской битве погиб юноша Александр. Он прожил уединенно последние годы жизни, встречаясь с немногими друзьями, преданный размышлениям и книгам.
Похоронили его на Смоленском лютеранском кладбище, в четырех кварталах от его дома. Старая надпись на граните гласила, что Федор Иванович Клингер «Ingenio magnus, probitate major» — «Одаренностью великий, скромностью величайший».
Мужественная жизнь Ф. М. Клингера вызвала слова И. В. Гёте: «Он был, как никто более, верный, твердый, неуступчивый малый, и таким следует быть».
Л-ра: Гетевские чтения 1991. – Москва, 1991. – С. 80-89.
Произведения
Критика
