Лафатер

В. Симанков, А. Янушкевич

Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах. Т. 10. Проза 1807--1811 гг. Кн. 1. М.: Языки славянской культуры, 2014.

Имя Лафатера заметно в летописях образования и заблуждений осьмаго-на-десять века. Он родился в Цюрихе, 15 ноября 1741 года; в ребячестве своем казался добродушным, тихим, но робким -- родственники называли его плаксою; вообще предпочитал он тогда наукам забавы и более всего любил заниматься леплением восковых фигур или математическими детскими игрушками. Записавшись в школу, он совершенно пристрастился к учению. Брейтингер, Бодмер и некоторые из сверстников воспламенили в нем благородную ревность; сильный патриотический энтузиазм овладел душою молодого Лафатера -- и теперь не забыли еще в Цирихе о той опасной и упорной распре, которую смелый юноша Лафатер и друг его Фисли (впоследствии славный английский живописец) имели с низким Гребелем, которого неутомимо, без всякой пощады, сначала скрытно, потом явно, на словах и на бумаге, преследовали, срамили, бесчестили перед глазами целого Цириха. Лафатер, посвятив себя званию проповедника, отправился в 1763 году вместе с друзьями своими, Гессом и Фисли, в Берлин; там познакомили его с профессором Сульцером и пробстом Шпальдингом. Последний принял Лафатера вместе с товарищем его Гессом к себе в дом, в котором провели они несколько месяцев в приятном философическом уединении, благодетельном для юной души Лафатера. Гений его возмужал, таланты раскрылись; слог образовался: тогда написал славные свои "Размышления о вечности" и "Песни швейцарские"; первые трогают и возвышают душу, последние, оживленные пылкими чувствами патриота, написаны сильным, простым, гармоническим, приличным сему роду сочинения слогом; короче, они послужили основанием лафатеровой славе. Скоро удивил он свое отечество необыкновенными талантами духовного оратора и в 1786 году получил достоинство пастора в церкви Святого Петра, находящейся в Цирихе. Здесь открылось для него новое, обширное поприще деятельности; многочисленные толпы стекались слушать его поучения; Лафатер изумлял своим искусством; никто не мог противустоять убеждению взоров его, гармонического голоса, телодвижений, пылкого, непритворного чувства; он верил в глубине души всему тому, что выражал словами, и страстно желал перелить в других собственную свою веру: самое закоренелое безбожие безмолвствовало и смущалось в его присутствии. Со всем тем нельзя не признаться, что он нередко излишне предавался своему воображению; всякое новое необыкновенное происшествие возбуждало в голове его новые мысли: сомнительное преступление, самоубийство, землетрясение в Калабрии, победы Суворова, короче, все, хотя немного замечательное, представляло Лафатеру богатую материю для проповеди; он написал их более двухсот, и многие по справедливости должны быть причислены к превосходнейшим произведениям церковных ораторов Германии.

Лафатер есть совершенный образец духовного пастыря: в течение всей своей жизни был он неутомимым наставником, путеводителем, защитником и другом духовных своих чад, но деятельность его не ограничивалась тесными пределами одного прихода: он имел короткое сношение с тысячами; соотечественник и чужестранец искали его советов; почти ежедневно посылал он печатные и письменные разного рода формы и наставления к своим многочисленным последователям; всего настоятельнее требовал он от них замечания за самими собою, чаще всего советовал им вести дневные записки, представляя в пример себя и собственный свой журнал, который напечатал со многими прибавлениями, под названием: "Ежедневные наблюдения над самим собою". Нет состояния и возраста, для которых Лафатер не написал бы особенной поучительной книги -- в пример его "Нравственные правила для слуги", "Карманная книжка для поденщика", "Ручная христианская книжка для детей", "Письма к юношам" и другие. Из сих многочисленных сочинений одна только малейшая часть напечатана, одни только избранные имеют Лафатерову "Ручную библиотеку для друзей", состоящую из множества томов в маленький формат и вообще неизвестную публике.

Тайны природы, открываемые одним здравым рассудком, не могли удовлетворить пылкого, деятельного Лафатерова духа. Драгоценность Божественнаго Откровения и благодать небесная были истинною для него необходимостию. Простые силы, натуральные, известные сердцу его средства, были недостаточны для произведения тех благ, которыми желал он осыпать человечество.

Средства таинственные, науки сокровенные, невидимые силы, словом, чудеса казались ему необходимыми для исполнения неограниченных желаний благодетельной души, которая слишком желала им верить и потому именно нередко уверялась в их возможности; вот основание известной лафатеровой слабости к обманам Калиостра, Месмера и им подобных! Он с живостию прилеплялся ко всякому и самому странному мнению, которое приводило к открытию полезной или утешительной истины! Его мечтательность и любовь к чудесному или божественному была беспрестанно питаема новыми парадоксами; он с удивительною, можно сказать, мелкою и ребяческою примечательностию выдумывал средства для распространения и согласования со всяким рассудком, характером или расположением тех идей, которые казались ему общеполезными; например, по смерти его нашли несколько сот билетов с надписью: "Памятник для моих друзей, когда меня не будет". Их содержание: христианские мысли; утешительные правила; полезные советы, совершенно приличные свойствам или обстоятельствам тех лиц, для которых были они назначены. Все они написаны или, по крайней мере, подписаны собственною рукою Лафатера, на каждом выставлены число и номер, короче, и здесь соблюден тот строгий, определенный порядок, которым отличается каждое действие Лафатера.

Важнейшее произведение ума его, которым прославился он у чужестранцев и по которому имеет неоспоримое право называться участником в распространении человеческих знаний, есть без сомнения "Физиогномические опыты", сочинение, по словам самого Лафатера, беспорядочное, содержащее одни разбросанные материалы, но в своем роде единственное и глубокомысленное; оно есть плод великого множества остроумных, философических и необыкновенных наблюдений, которые нередко изумляют своею справедливостию. Лафатер с двадцати пяти лет до самого конца жизни жертвовал всеми свободными часами той науке, которой по справедливости почитался создателем: он страстно желал распространить ее и возвести на высочайшую степень совершенства, но средства не соответствовали его желаниям, необходимые издержки были слишком велики; в самом искусстве Лафатер был только ученик: он рисовал весьма посредственно.

Может быть, ни один стихотворец не сочинил такого множества стихов, и особенно гекзаметров, как Лафатер. Не все из них, скажем откровенно, удачны. "Мессия", духовная поэма его, не иное что, как Евангелие и Деяния Апостолов, переложенные в стихи. Лафатер не имел сего обширного воображения, которое объемлет целое и беспорядочные, разбросанные части соединяет в искусном и привлекательном порядке. В поэме его найдутся некоторые прекрасные отрывки, но вообще она скучна и слишком растянута. Лафатеровы эпопеи, стихотворные отрывки и бесчисленное множество надписей, которые поместил он под рисунками и портретами, писаны гекзаметрами, но вообще заметен в них недостаток стихотворной гармонии. Лафатер, от натуры одаренный великим изобилием красноречия, нередко в стихах своих повторяет по нескольку раз одно и то же выражение, один и тот же оборот, полагая, быть может, что в сем повторении заключаются и выразительность, и сила.

Перечтите все сочинения Лафатера, напечатанные или оставшиеся в рукописи, вообразите обширность и точность его переписки, обязанности его сана, которые исполнял он с неутомимою ревностию во всех отношениях, бесчисленное множество связей и развлечений, которым был он необходимо подвержен как славный писатель и деятельный благотворитель всякого несчастливца -- и такая необъятная, чудесная деятельность покажется для вас сверхъестественною. Но вы поймете ее, когда помыслите о том удивительном, можно сказать, суеверном порядке, которому пылкий, быстрый и для всякого впечатления отверстый дух его подчинял себя в обыкновенных своих занятиях! Каждый час, каждая минута Лафатерова дня имели особенное назначение; иные двоякое и троякое. Благодаря чудесной гибкости своего ума и характера, он никогда не обнаруживал ни малейшей угрюмости, ни малейшего нетерпения в беседе с друзьями или чужестранцами, которых посещения могли быть лестны для авторского самолюбия, но часто бывали обременительны для человека, имевшего столь мало свободного времени. Лафатер выражался с живостию и приятно; в общество приходил он с искренним желанием нравиться и всегда умел открывать вернейшее к тому средство.

Никто сильнее Лафатера не чувствовал политических несчастий, которые постигли Швейцарию в конце осьмаго-на-десять века: тогда патриотизм его обнаружился во всем своем блеске. Все умолкло, все трепетало перед могуществом Французской Директории; один Лафатер осмелился написать свое славное "Воззвание к правителям Франции"; один Лафатер проповедовал права народов, проповедовал и тогда, когда извлекли его из отечества как возмутителя и дерзкого врага порядка (16 мая 1799). Через несколько месяцев он возвратился, но скоро потом, при взятии Цириха французскими войсками под предводительством Массены, был ранен смертельно ружейным выстрелом. Его страдания были неописанны; он редко чувствовал облегчение, и наконец сам предсказал мученическую смерть свою; но в самые ужасные часы телесной муки деятельность души его не прекращалась: на смертной постели написал он свои беспристрастные "Письма о системе переселения" -- один из важнейших материалов для будущего Лафатерова биографа.

Надобно удивляться его спокойствию, терпению, мужеству и преданности к воле Божественного Помысла в течение утомительной, непрерывной и часто нестерпимой болезни, которая мучила его более 15 месяцев и наконец привела ко гробу. Ни одна минута облегчения не была проведена без пользы; Лафатер охотно принимал и друзей, и чужестранцев, разговаривал с ними весело, нередко со всею живостию и красноречием юношеских лет, вообще ласково, остроумно; шутил, смеялся, короче, забывал и заставлял других забывать о страшной болезни, свирепствовавшей в его теле. Ввечеру, накануне смерти, сочинил он стихи, которые ослабевшим уже голосом диктовал своей племяннице. Они оканчиваются следующею, трогательною, в положении умирающего Лафатера, замечательною молитвою:

"Отец! Не отними от нас спасительной руки Своей! Да каждый день стремимся к Тебе с живейшею верою! Да каждый день ищем Тебя, и находим! Да укрепляемся Твоею любовию в минуты возрастающей скорби! Да каждый вечер обретает нас более восхищенными бытием своим и Тобою!"

Ввечеру, 2-го января 1801 года, кончил жизнь Лафатер. Еще не время произнести решительный приговор о его свойствах, добрых или худых, и следствиях его неутомимой деятельности. Враги называли Лафатера падшим ангелом, друзья -- утешителем во всех житейских печалях, посланником Промысла во дни испытания и упадка веры. Беспристрастное потомство рассмотрит со временем и добродетели, и слабости сего удивительного человека и скажет, каков был Лафатер!

(С немецк.)

Примечания

Автограф неизвестен.

Впервые: ВЕ. 1808. Ч. 38. No 5. Март. С. 23--33 -- в рубрике "Литература и смесь", с указанием в конце: (С немецк.)

В прижизненных изданиях отсутствует.

Печатается по тексту первой публикации.

Датируется: конец 1807 -- начало 1808 г. (не позднее второй декады февраля).

Источник перевода: Johann Kaspar Lavater // Baur S. Gallerie der berühm-testen Dichter des achtzehnten Jahrhunderts. Leipzig, 1805. S. 425--440. Атрибуция В. И. Симанкова.

Словесный портрет Иоганна-Каспара Лафатера (1741--1801), известного швейцарского ученого, физиогномиста, дополняет его гравированный Алексеем Касаткиным портрет на титульном листе всей 38-й части ВЕ, включающей No 5--8 (март-апрель). Обратившись к авторитетной характеристике Лафатера из многотомной "Галереи славных поэтов восемнадцатого столетия" (Вып. 1--6. Лейпциг, 1804--1806) немецкого писателя и пастора Самуэля Баура (1768--1832), Жуковский особенно акцентирует мысль о нравственном подвиге Лафатера, характеризуя его как "чудесный образец духовного Пастыря".

Имя Лафатера рано вошло в творческое сознание русского поэта. Оно прежде всего сопровождало его в период самообразования и самоусовершенствования. Во время чтения сочинений Шефтсбери, Энгеля, Гарве он включает в списки источников для экстрактов и конспектов "Физиогномистику" Лафатера. Не мог он пройти и мимо карамзинских характеристик швейцарского мыслителя. Уже в "Письмах русского путешественника" Карамзин дал развернутые картины встреч и бесед с ним, а затем на страницах редактируемого им ВЕ предложил вниманию читающей публики свои переводы статей "Сравнение Дидерота с Лафатером" (1802. Ч. 2. No 5), "Последние дни Лафатеровой жизни" (1802. Ч. 2. No 6), раскрывающих жизнь и судьбу Лафатера, его место в истории европейской культуры.

В этом смысле публикация Жуковского -- своеобразный постскриптум к карамзинским размышлениям об авторе "Физиогномических фрагментов" и "неутомимом наставнике, путеводителе, защитнике и друге духовных своих чад".