Вернер Хольт и война
Ю. Бланк
В Германии сейчас много говорят о романе «Приключения Вернера Хольта». Его автор — Дитер Нолль родился в 1927 году и вступил в литературу сравнительно недавно. В 1953-1954 годах вышли две его книги — «Госпожа Перлон и другие репортажи» и «Солнце над морями». Затем шесть лет молчания, и вот в позапрошлом году появляется первый том «Приключений Вернера Хольта». Тепло встреченный критикой, этот роман уже выдержал несколько изданий, переведен на иностранные языки и в настоящее время экранизируется. В прошлом году книга была удостоена премии имени Генриха Манна.
«Приключения Вернера Хольта» — роман о немецкой молодежи военных лет. Его герои, и в первую очередь Хольт, — немцы до мозга костей. Оглушающая трескотня нацистской демагогии повернула их ум в соответствующем направлении, вызвала к жизни много подлого и низменного, но не смогла искоренить в них эту чисто немецкую склонность погружаться в свой внутренний мир (Innerlichkeit) и заниматься самоанализом.
Следуя традициям классической немецкой прозы, Дитер Нолль строит свое произведение по правилам так называемого «воспитательного романа». Действие развивается в хронологической последовательности, охватывая период от мая сорок третьего до весны сорок пятого года. Герой учится в школе, испытывает влияние семьи, товарищей, женщин, проходит через испытания войны.
Происходит нечто неожиданное — «взрыв», который ярко освещает новые, скрытые до поры грани характеров.
Первые страницы романа. Домашняя обстановка героя. Гимназия, расистская болтовня учителей, проделки учащихся, споры, потасовки — обычные будни. Но вот главный хулиган класса и соперник Хольта — Вольцов совершает из ряда вон выходящий поступок. Ему грозит исключение. И тут происходит первый «взрыв». Хольт берет вину Вольцова на себя. Это сразу же открывает окно во внутренний мир юноши, показывает, как он одинок, как нуждается в друге.
Так, от «взрыва» к «взрыву», идет развитие образа главного героя. Интересно, например, проследить, как пробуждается в душе Хольта совесть.
Обстановка, в которой воспитывается Хольт, исключает всякую мысль о совести. Казалось бы, так. Правда, это слово встречается в лексиконе героев романа, но в сочетаниях довольно странных. Хольт, например, упрекает себя в отсутствии «хладнокровия убийцы с чистой совестью». «Убийцы с чистой совестью» из Хольта не выходит. В Словакии ему поручают расстрелять двух местных патриотов. Рискуя собой, он отпускает словаков на свободу. Но для душевного спокойствия этого оказывается недостаточно. Только случайно он не стал убийцей. Случайно! Ведь сложись обстоятельства иначе, Хольт непременно стрелял бы, ему даже явственно виделась цель: «между лопаток, слева...» Закономерный ход событий был бы таков. И с тех пор мысль о своей судьбе — судьбе преступника — не оставляет Хольта.
Там же, в Словакии, происходит еще один «взрыв». Вернер и его друзья попадают на лесопилку, где видят потрясающую картину: перемешанные с кровавыми опилками, валяются испиленные эсэсовцами тела советских военнопленных. И тут в сознании Хольта впервые зарождается мысль: «Такое не может победить».
Все меньше места для лжи остается в душе Хольта, все ощутимее угрызения совести. Ведь к «такому» причастен и он, Хольт. Разве не видел он явственно цель: «между лопаток, слева...»? Как же жить дальше?
Семена совести в душе Вернера Хольта пробили плотный покров лжи. Однако сила совести имеет свои границы. В понимании этого — преимущество Нолля перед Грегором, который даже не намекает на то, что есть силы более могущественные, чем абстрактные идеи добра.
Весной сорок пятого года Хольт и его неразлучные друзья Вольцов, Гомилка (в немецком оригинале — Гомулка) и Фетер попадают к берегам Одера, на передовую линию фронта. И тут Зепп Гомилка, рассудительный и спокойный сын либерально настроенного адвоката, объявляет о своем решении сдаться в плен. Война преступна, Гитлер убийца, вся Германия — как та лесопилка, говорит Зепп. И Хольт отлично знает, что это правда. Она давно уже страшно жжет его сердце. Но сдаться русским?.. Ведь он немец!
Идейный смысл этой сцены особенно усиливается присутствием ефрейтора Хорбека — сталеплавильщика из Вупперталя, под влиянием которого Гомилка принимает свое решение. «Не русские и немцы, — говорит Хорбек, — а пролетариат и буржуазия...» Но эта истина проходит мимо Хольта. Он не созрел для нее и поэтому не может уйти с Хорбеком и Гомилкой. Суровая правда, которой проникнуты эти страницы — лучшие страницы романа, — невольно заставляет вспомнить шолоховского Мелехова с его мятущейся душой, где разбуженная совесть бьется, как птица в клетке.
Нолль проводит перед читателем целую вереницу молодых представителей отребья, выброшенного на поверхность общества грязным течением национал-социализма. Вот, например, Гюнтер Цише — набитый демагогическими фразами о фюрере, расовом превосходстве, «сверхчеловеках» и «недочеловеках». Фискал и подстрекатель, Цише выглядит типичным представителем фанатически настроенной гитлеровской молодежи. Ему сродни Бранцнер, Венерт, Фридель Кюхлер и другие персонажи, мелькающие на страницах книги. Писатель не задерживает внимание на этих героях.
Есть более живучее племя, взращенное тоже на немецкой почве, набравшее силу при Бисмарке и Вильгельме, Гиндекбурге и Гитлере, — разбойничье племя военщины. Его представителю отводит Нолль в своем романе место второго главного героя.
«Мою судьбу зовут Вольцов, — признается Хольт в конце книги. — Моя судьба — это Человек, живой человек, с телом и мозгом, бьющимся сердцем, который присвоил себе власть над моей жизнью и смертью...»
Кто же он такой, этот Гильберт Вольцов? Еще в гимназии он выделяется как первый забияка и хулиган. Латынь, математика, физика и всякие другие науки его не интересуют. Военное дело — единственная отрасль знания, которую признает этот отпрыск рода боевых офицеров. «История — это война, — твердит Вольцов. — С 1469 года до рождества Христова и по 1930 год после рождества Христова на земле было всего двести шестьдесят четыре мирных года и три тысячи сто тридцать пять лет войны». Вольцову неведомы сомнения и колебания. «Если человек ущемлен, — говорит он, — ограничен, глуп, как глупо большинство, что ж, фанатизм прекрасно помогает действовать по указке. Без фанатической веры большинство, у которого нет ни воинской доблести, ни высокой сознательности, просто сбилось бы с панталыку. Но мы? Даже если бы мы проиграли войну — попросту проиграли, так, что это слепому было бы ясно, — я все равно продолжал бы драться без всякой фанатической веры, просто потому, что так полагается солдату. Другого пути у нас нет. Солдат обязан воевать, а не спрашивать, какой в этом смысл. Солдат существует для того, чтобы воевать, и ни для чего больше...»
Непреклонность, твердость, сила Вольцова влекут романтичного колеблющегося Хольта. «Мы будем стоять друг за друга, как Хаген и Фолькер», — мечтает Вернер. Он и впрямь уподобляет себя и Гильберта героям древнегерманского эпоса и ради дружбы готов отдать даже жизнь. По-иному смотрит на дружбу Вольцов. Он верен ей постольку, поскольку она не противоречит главному закону его жизни — звериной морали потомственного ландскнехта.
Под таким углом зрения смотрит Вольцов и на всю жизнь. Он не задается, подобно Хольту, вопросом: «Что будет с Германией?» Холодно и трезво расценивая обстановку на фронтах, Вольцов думает лишь о своем солдатском будущем, о своей офицерской карьере.
И в ту решающую ночь на Одере он вызывающе бросает в лицо пролетарию Хорбеку: «За что воевать? Я скажу, хоть ты и не поймешь этого, плебей: за свою солдатскую честь!»
Но Хорбек понял. Именно он сумел сорвать маску с Вольцова и дать ему меткую, политически верную оценку: «Таковы они все: бешеная банда генералов и юнкеров, они страшнее фашистов. Фашисты исчезнут, вылетят на свалку, и очень скоро, они и были нежизнеспособны... Но милитаристский сброд, он упорнее, он не хочет вымирать, он продолжает жить, подстрекать, убивать!»
Слова Хорбека вспомнятся Хольту лишь в самом конце войны. Поздно, страшно поздно поймет он простую, но жуткую истину: то, что казалось ему силой и твердостью, было не более чем кровожадность хищника. И он, Хольт, стал игрушкой в его руках, орудием профессионального убийцы. Так происходит решительный разрыв Хольта с Вольцовом и войной.
Почему же прозрел Хольт? Только ли страшная картина отступления армии и разложения офицерства, свидетелем которой он стал, раскрыла ему глаза?
В последние месяцы войны Хольт все более остро ощущает боль за немецкий народ — народ обманутый. Теперь, наконец, он способен понять, что народ и нацистская клика — различные понятия. И ведущую роль в таком повороте сознания героя играет его любовь к Гундель — дочери расстрелянного антифашиста.
Не так уж много места уделяется Гундель в первом томе книги. Очевидно, лишь в продолжении романа образ этой девушки найдет свое полное воплощение. Опубликованный в журнале «Нейе дейче литератур» (№ 1 за 1961 год) отрывок из второго тома «Приключений Вернера Хольта», над которым писатель работает в настоящее время, подтверждает это предположение. Но даже и те немногие эпизоды, которые связаны с дружбой Вернера и Гундель, чрезвычайно значительны. Не случайно любовь Вернера к этой маленькой девушке возникает чуть ли не с первого взгляда, как своеобразная реакция на одиночество, которое испытывает Гундель среди нацистской молодежи. Мысли о Гундель рождают в Вернере сознание тяжкой вины перед немецким народов.. Эта вина заставляет его в конце концов повернуть оружие против настоящих врагов. И когда под пулями Хольта один за другим падают палачи в эсэсовских мундирах, он чувствует облегчение.
Так совладал Вернер Хольт со своей судьбой.
Романы Нолля и Грегора нельзя, конечно, сравнивать по художественному уровню: уж очень различен масштаб этих произведений. Есть все же в них одна общая черта. Обе книги призывают читателя «не забыть». Но если Грегор на этом и ограничивается, то. Нолль идет значительно дальше.
Его роман показывает, историческую закономерность крушения фашизма, неодолимость нового.
Л-ра: Молодая гвардия. – 1963. – № 2. – С. 286-289.
Произведения
Критика
