О жанровой форме буколики Вергилия
Н. А. Старостина
Жанровая форма буколики Вергилия интересует нас со стороны своей содержательности.
Жанровая форма предстает как форма содержательная, когда оправдываются, осмысляются сами жанровые показатели — для буколики это пастухи, пастушеская песня, пастушеское состязание, пастушеское окружение, т. е. само пастушеское (буколическое) начало.
Выяснить содержательность буколической формы и значит выяснить смысл самого пастушеского начала, тем самым как бы объяснить выбор данной жанровой формы, данной жанровой условности.
Наблюдается любопытная закономерность — наиболее мимические, непастушеские места идиллий Феокрита вошли в буколику Вергилия как части подчеркнуто песенные.
Так, «наибуколичнейшая» VIII эклога строится почти целиком на материале «чисто мимической» II идиллии Феокрита, — в плане текстовых совпадений песня (ответ Альфесибея) — это как бы конспект колдовства — заклятия Симайты.
Вергилий воспринимает и оформляет начало заклинательное как начало прежде всего песенное: рефрен, бывший у Феокрита рефреном заклятия, здесь у Вергилия одновременно и параллель рефрену песни Дамона по обычной модели песенно-состязательных повторений. Далее, и в рефрене песни Дамона, и в рефрене заклятия - песни центральные понятия — понятия музыкальные — флейта и собственно песня (incipe Maenalios mecum, mea tibia, versus u ducite ab urbe domum, mea carmina, ducite Daphnim), и в том, и в другом случае эти понятия и есть повелители действия — флейта вызывает песню, а песня действует на заклинаемого. То, что carmen в данном конспекте имеет значение заклинания, не снимает и песенного значения, т. к., во-первых, заклятие было именно волшебной песней, а, во-вторых, рассказ о заклятии исполняется пастухом Альфесибеем как песня-ответ на состязание — двойственность значения ощущается, обыгрывается, тем самым усиливается, функционирует.
В развитии темы прослеживается та же тенденция усиления песенного начала за счет удаления мимического. Так, у Феокрита «орудия» заклятия в спешке разыскиваются (где Лавр?, где зелья? — II, I), у Вергилия само торжественное перечисление предметов определено как заклинание, само нанизывающее называние придает им торжественность обряда. У Феокрита служанка вводится в действие сразу — к ней и обращены вопросы о заклинательных инструментах, у Вергилия же помощница заклинательницы появляется лишь в четырнадцатом стихе самого заклятия (VIII, 75), и поэтому приказания о подготовке заклинательных действий
„Вынеси воду, укрась свой жертвенник мягкой повязкой,
Тучной вербены зажги и ладана также мужского...“ и т. д. (VIII, 62-65)
звучат вначале как бы ни к кому конкретно не обращенными, что сообщает им характер уже начавшейся песни-заклинания. Более того, в феокритовском заклятии главная логическая сила — зелья, именно в них заключены те тайные силы, которые стараются вызвать заклинающие в помощь себе (II, 48-49). В заклятии Вергилия этой главной магической силой оказывается само исполнение заклятия, сам выговор волшебной песни, которая может и свести с неба луну, и погубить землю, и вернуть вероломного возлюбленного (carmina... possunt... Vili, 67-69). Травы и яды, которых как главную заклинательную силу молит у Гекаты Симайта уже во вступлении к заклятию, у Вергилия появляются лишь в конце заклятия — хвала зелью только завершает восславление carmen. При этом как у Феокрита трижды обыграно слово зелье
φάρμακα ταϋν ερόοιοα χερείονα μήτε Κίρκας μήτε τι Μηδείας μήτε ’ξανϋάς Περιμήόας (II, 15-16)
так и у Вергилия трижды заклинателько повторено само слово «песня» - «заклинание» — carmina, carminibus, cantando (VIII, 69-71). Рассказ Феокрита о заклинательном действии стал у Вергилия заклинанием - песней.
Буколическая действенность у Вергилия проявляется и в следующем.
У Феокрита «буколический» мим «чисто разговорный» и «буколический» мим с элементами песни были разделены по двум идиллиям — у Вергилия III эклога контаминируют более «драматическую» IV и более песенную V идиллии Феокрита в соединении состязаний регулярного вида, где разговор (перебранка пастухов) закреплен как низкое состязание, предшествующее высокому. V мим Феокрита, собственно, имеет ту же форму и принят Вергилием почти целиком, но мим IV не имеет внешне песенного оформления, песенного называния, не может существовать самостоятельно в буколической системе Вергилия, и поэтому слит с V — из него взята лишь начальная формула — диалог начинается вопросом о хозяине стада:
Cuium pecus? an Meliboei?
Эта формула встречается у Вергилия еще раз — в V эклоге, но здесь это уже не естественно-разговорная реплика пастуха, встречающегося с приятелем и спрашивающим его, кто хозяин этого стада, а название известной в буколике песни — Мелибей перечисляет именно названия песен, которые он знает, выучил.
Таким образом, даже реплика из мима включается Вергилием в орбиту песенной действенности, и только тогда разговор пастухов будет «оправдан» в системе буколики Вергилия, когда он подтвержден песней.
Именно песня становится формой, утверждающей буколическое начало, т. к. именно по критерию песенности вовлекается в буколику иной жанр и приживается там через оправдание этой песенности. Но для мима существовал, по крайней мере, прецедент соседства с буколической средой в идиллии Феокрита. Вергилий включает в буколику и совершенно новые жанры, настаивая на их песенной содержательности.
Так, изложение космогонии Эпикура и мифологический конспект в VI эклоге утверждены в песенной форме
carmina quae voltis cognoscite (VI, 25).
Песня подается как буколическая насущность — она воспринимается всей буколической стихией — Ты увидел бы тогда, как пляшут фавны и звери В лад, непреклонные как качают верхушками дубы. (VI, 27-28).
её (природы, стихии) элементы соединяются именно через узнавание этой песни:
Все, что в оные дни замыслил Феб, что блаженный
Слышал когда-то Эврот, что велел он выучить Лаврам:
Все он поет, и несут, отдаваясь к звездам долины (VI, 82-84).
Сам рассказ о первоначалах, переходящий в перечисление «мифологических» случаев, объединяется именно термином сanere (VI, 31-32, 61, 64),
Каталог эпиллиев, как обычно называют мифологическую часть рассказа Силена, не «успевает» проявить своей исконной жанровой сущности: действенность жанровой формы эпиллия проявляется в последовательности изложения того или иного мифа — в самой этой последовательности и раскрывается его толкование. У Вергилия же мы имеем дело скорее с называнием — намеком, чем с хотя бы началами рассказа-изложения. В эпиллии действие дается как неизвестное слушателю, в нашем же случае — как уже где-то услышанное, рассказанное, пропетое — начальный период «истории» мира тематически перечисляется:
Тут он о брошенных Пиррой камнях, о Сатурновых царствах,
Птицах Кавказа поет и о той Прометеевой краже (VI, 41-42)
в мифе о Гиласе показан уже результат, а аргонавты названы моряками (VI, 43-44). Миф о Пасифае, наоборот, представлен пространно, но это не повествовательно-эпическое изложение даже и в сжатой форме, а непоследовательно-эмоциональная констанция, характерная для буколических песен-жалоб.
(ср. о virgo infelix, quae te dementia cepit—VI, 47 с о Corydon..., quae te dementia cepit — II, 69 или Galle quid insanis? X, 22)
Одно из состояний мифа изложено как обращение к нимфам (VI, 56-60), миф о Терее и Филомеле введен на буколической теме передачи песенного наследства-свирели. Лин «передает» Галлу свирель как дар от муз (VI, 69), которые некогда дали её Аскрейскому старцу (VI, 70); дальнейшее изложение мифов оказывается, таким образом, «песней», спетой уже некогда владетелем свирели.
Такое оформление материала, когда тема лишь называется с незначительным расширением (при этом содержание изложенного подается как уже знакомое), характерно как раз для буколического состязательного обыгрывания песенных тем (ср., например, в состязательной III эклоге тема покровительства, едва обозначившись III, 60-61, сменяется темой возлюбленной III, 64-65, а затем переходит а тему дара III, 68-69 и т. д.)
Точно так же тема младенца IV эклоги входит в буколику как тема песенная
Sicilides musae, paulo maiora canamus (IV, 1).
Пастушеская песня действует как главная форма буколической организации. Она «оправдывает» инородные жанры внутри буколической системы и одновременно испытывает их влияние. На примере VIII эклоги мы видели, как пастушеская песенность обогащается смыслом и содержательностью заклятия. В мифологическом эпиллии VI эклоги буколическая песенность получает новый смысл. Космогония Эпикура вложена в уста Силена, который «поёт» её двум пастухам. Ситуация здесь подчеркнуто перевернута и тем самым усилена — обычно в буколической ситуации двое поют (пастухи), один слушает — судья. Судьей, как старшему, как раз и полагалось бы быть Силену — так что перевернута и функция судьи — он оказывается поющим. Силен по отношению к пастухам лицо старшее не только по возрасту, но и по положению в Аркадии. Его пьянство, комизм, с одной стороны, и то, что он воспитатель Вакха, и, к тому же наделен даром прорицания, с другой — делают его фигурой одновременно и низкой, и высокой, близкой и пастухам, и божественным покровителям Аркадии, так что в нем прежде всего выражается идея наставничества. Поэтому его песня — эпиллий и не может быть ничем иным, как песней-поучением, наставлением.
Утопия IV эклоги утверждает буколическую песню достойной формой для предмета, определенного как maiora. Paulo здесь лишь усиливает maiora, делает его не только важным, но и несколько тайным, чудесным. Стоящее рядом ultima как пророчество cumei carminis (IV, 4) придает некоторый пророческий смысл и ранее употребленным терминам, и всей форме, заключающей данное пророческое содержание.
Утопия утверждается как песня, близкая буколической песне и введением в конце темы состязания в песнях, где этой прославляющей песне определена победа и над Орфеем, и над Лином, и над самим Паном пред Аркадским судом — тема усилена божественным покровительством — Орфей матери Каллиопы, Лин — отца Аполлона. И Орфей, и Лин принадлежат к началу пророческому, возвещающему — тот же Лин появляется перед Гесиодом в VI эклоге как посланник муз, он же возводит его к божественному сонму. Соединение с ними Пана в едином контексте возводит к этому началу начало буколическое: победная буколическая песнь — песнь-возвещение. Утопическая функция совпадает с буколической на внутренних основаниях. Золотой век является такой же насущностью для всех (toto surget gens aurea mundo. IV, 9), как «аркадское состояние» для жителей Аркадии. Сама тема принесения Золотого века имеет аналог в буколической теме «покровительства»:
Casta, fave, Lucina: tuus iam regnet Apollo- Teque adeo decus hoc aevi te consule inibii
При заявлении пророчества буколической песней сама тема добровольного даяния земли сливается с буколической формулой дара, передачи At tibi prima, puer, nullo munuscula cultu, errantes hederas passim cum baccare tellus ... fundet. и. т. (IV, 18-19).
Собственно, всё описание Золотого века укладывается в эту форму самопроизвольного дара земли — сначала в прямой форме утверждения (IV, с 18-90), а затем в форме отрицательного утверждения (V, 38-42). Земля дает этот дар мальчику, а мальчик передает его людям — форма же песни «оправдывает» это даяние как дар буколический. Буколика Вергилия «встречает» утопию как жанр, совпадающий с ней по функциям, целиком принимает её в свои пределы и сама заряжается её действенностью — действенностью пророчества, открытия.
Естественно, что тема наставничества «высокого покровительства» Аркадии и аркадийцам приобретает у Вергилия особое значение, что связано с созданием образа Аркадии, само пребывание в которой приравнивается к счастью.Это «аркадское» счастье дано пастуху Титиру непосредственно божеством
О Meliboce, deus nobis hacc otia fecit... (I, 6-10)
У Феокрита Дафнис — пастушеский герой, у Вергилия он становится божеством — ipsa sonant arbusta: deus, deus ille, Menalca (V, 62-64)
С гибелью феокритовского Дафниса природа погружается в печаль — при гибели Дафниса Вергилия боги покидают поля
postquam te fata tulerunt,
ipsa Pales agros atque ipse reliquit Apollo (V, 34-35).
К погибшему от любви Дафнису с вопросами-утешениями обращаются Гермес и Приам, к вергилиевскому Галлу — Сильван, Пан и Аполлон (X).
И в системе божественного покровительства аркадскому миру у Вергилия Аполлон занимает особое место. У Феокрита Аполлон появляется лишь в споре состязания V идиллии как одна из обыгрывающихся состязательных тем — у Вергилия, не считая аналогичного употребления (V, 82, III, 62), Аполлон действует как утешитель пастуха (см. выше) в X эклоге, как скорбящий о Дафнисе в V, как один из знаков Золотого века в пророчестве IV эклоги — (IV, 9-10), указывается на его непосредственное покровительство пастушескому миру как отца «божественного» пастуха Лина (IV, 55-57). Вергилий соединяет пастушескую песенность Пана с высокой песенностью, песней-гимном Аполлона, в VI эклоге, когда Галла одна из муз вводит в Фебов хор, и тот же Лин вручает ему дар муз — свирель, а рассказывает об этом Силен (VI, 64-69). В той же эклоге есть указание, что пастушеская песня пригодна для воспевания «покровителя» (VI, 8): его воспевает сама буколическая сущность — роща, и это угодно Фебу (VI, 10-12).
Песня сельского божества (т. е. буколическая песня) оказывается у Вергилия замыслом Аполлона, эту песню «слышал» Эврот, «научил» ей лавры и теперь долины через эхо несут ее к звездам:
Omnia, quae Phoebo quondam meditante, beatus audiit Eurotas iussique ediscere lauros, ille canit; pulsae referunt ad sidera valles (VI, 82-84). Аполлоновское гимническое, пророческое начало связано с началом пастушеским через это существующее в буколике эхо — repulsae valles, — утверждающее единую буколическую стихию.
Tu Tityre lentus in umbra,
formosum resonare doces Amaryllida silvas. (I, 4-5)
... ipsae te, Tityre, pinus,
ipsi te fontes, ipsa haec arbusta vocabant (I, 38-39)
... ibi haec incondita solus montibus et silvis studio iactabat inani (II, 4-5)
Sole sub ardenti resonant arbusta cicadis (II, 13)
Orpheaque in medio posuit silvasque sequentes (III, 46)
Известное мифологическое свойство Орфея в общей буколической системе осмысляется как свойство буколическое — способность «отдачи» — леса «отдаются» во власть Орфею, «отвечают» на его зов — не случайно мы встречаем Орфея среди вызванных на состязание в пении богов-покровителей Аркадии — Пана и Аполлона (см. IV эклогу — 55-59. V, 27-28); у Феокрита леса и горы плачут о Дафнисе, у Вергилия они говорят — «отвечают»
ipsa sonant arbusta —
deus, deus ille, Menalca (V, 63-64)
te nemus omne с a n e t
tum vero in numerum faunosque ferasque videres ludere, tum rigidas motare cacumina quercus; nec tantum Phoebo gaudet Parnasia rupes nec tantum Rhodope miratus et Ismarus Orphea. (VI, 27-30)
буколическая природа Фавна, звери пляской, а дубы качанием точно так же «отвечают» песне Силена, как утесы Парнаса Фебу, а Исмар и Родопа Орфею — пастушеское и гимническое, пророческое, «высокое» начало перед нами опять в единении — и снова же соединение Пана (здесь Силен), Аполлона и Орфея. Деревьев как бы из себя исторгают, передают в Аркадию любовные пастушеские песни.
Буколическая тема покровительства всегда связана с темой «передачи» дара буколического наследства, а т. к. в изложении Вергилия тема покровительства оказывается темой возведения начала Пана к началу Аполлона, началу «светлого», объясняющего пророчества, то сама форма буколической песни становится формой высокого возвещения, божественного откровения, научения. Недаром после объявления Дафниса божеством
Deus, deus ille, Menalca (V, 64)
Вергилий описывает его обожествленное состояние; оно заключается в соединении четырех алтарей — двух для обожествленного пастуха и двух для Аполлона с равными жертвенными дарами на тех и других:
Sis bonus о felixque tuis! en quattuor aras; ecce duas tibi, Daphni, duas altaria Phoebo pocula bina craterasque duos statuam (V. 65-68)
и перед этими алтарями должно вечно происходить буколическое действо-пение пастухов: ante focum, si frigus erit, si messis... cantabunt mitri Damoetas et Lyctius Aegon (V, 70-72).
Это апофеоз буколического действия и буколической песни, это утверждение новой буколической содержательности.
Итак, в системе жанровой условности Вергилия пастушеская «песня» возведена к «гимническому» началу Аполлона (через усиление темы покровительства, как непосредственного наставничества, введение Аполлона в число прямых «покровителей» Аркадии), утверждается «возвышенность» сказанного в буколических песнях. Эта «возвышенная», «пророческая» буколическая песня должна научить своих слушателей, Вергилий — своих читателей.
Знаменитая формула «бегства » от действительности менее всего подходит для характеристики действенности буколики Вергилия — буколическая форма утверждает у Вергилия действительность ничуть не менее, чем форма его «Энеиды». В «Энеиде» это утверждение определено через прошлое, в буколике — через будущее, в Энеиде — через конкретный божественно-героический план, в буколике — через более абстрактный, что связано с самой буколической формульностью (см. гл. I и II). Идея «римской разумности» воплощена в Энеиде как в эпосе рассказом о действии, в буколике — непосредственно изливается через песню-пророчество, песню-убеждение.
Жанровая форма буколики Вергилия оказывается не маскарадом, но действием.
Л-ра: Проблемы античной культуры. – Тбилиси, 1975. – С. 207-215.
Критика
