Поэма К. Гоцци «Причудница Марфиза»
Н. И. Новикова
Известный итальянский драматург Карло Гоцци был автором не только десяти театральных сказок, он оставил очень интересные мемуары и несколько сатирических произведений, из которых самый значительным является шутливая, пародирующая рыцарский эпос поэма «Причудница Марфиза» (вышла в 1768 г.).
В ряду прочих произведений Гоцци эта поэма вызывает особый интерес. Во-первых, автор в ней, хотя и высказал свое обычное, резко отрицательное отношение к идеям и нравам эпохи Просвещения, все же проявил себя человеком, тесно связанным со своим временем, с теми самыми взглядами, которые он осуждал у современников. Во-вторых, «Причудница» написана в пылу полемики Гоцци с искусством Просвещения, и хотя представляет собой один из этапов поиска наиболее действенных идейных и художественных средств борьбы с рациональным искусством нового времени, тем не менее обнаруживает глубокую связь Гоцци со всей просветительской культурой. Кроме того, поэма занимательна по сюжету, в ней много острых смешных ситуаций, удачных карикатур, своеобразно представляющих не только людей, но и общечеловеческие пороки.
Литературная критика всегда отдавала должное этому произведению Гоцци. Современник писателя ак. Баретти, весьма суровый в своих оценках, находил в «марфизе» немело достоинств; в конце прошлого столетия крупнейший историк итальянской литературы Де Санктис отметил в поэме удачный замысел и более органичный, чем в сказках, сплав сатиры и иронии. Был период, когда в итальянской литературной критике даже преобладала тенденция отдавать «Марфизе» предпочтение перед другими произведениями Гоцци. Практически до сих пор итальянская критика, всегда считавшая сказки Гоцци тяжеловесными и грубыми и скептически воспринимавшая их успех за пределами Италии, признает гораздо больше собственно литературных достоинств именно за «Марфизой» и «Бесполезными мемуарами».
Сам Гоцци достаточно высоко оценивал свою поэму, но его собственная оценка «марфизы» как всегда противоречива. С одной стороны, она подчеркивал шутливый, дилетантский характер вымысла и исполнения поэмы. С другой, настаивал на серьезности ее критической направленности и хотел, чтобы в ней видели художественные достоинства более значительные, чем в произведениях его литературных соперников. Под последними подразумеваются в первую очередь Гольдони и Кьяри.
«Причудница Марфиза» появилась в разгар полемики Гоцци с этими в свое время равно популярными в Венеции драматургами; причем, если Кьяри раздражал Гоцци тем, что на всем его неумеренно-фантастическом творчестве он справедливо видел отпечаток писательской заурядности и человеческой ограниченности автора, то, отдавая должное таланту Гольдони, он не принимал в его произведениях проповеди умеренно-буржуазных идеалов просветителей середины ХVIII в. Своих соперников Гоцци представил в виде апостолов новой просветительской учености, и выступил в поэме противником не только бытовой комедии, буржуазной «слезной» драмы, Аркадии и поэзии рококо, но и вообще всего просветительского «полезного» искусства, которое он обвинил в прислуживании роскоши и праздности. Как ни парадоксально подобное обвинение, в нем есть крупица правды. В специфических условиях Италии просветительская наука и искусство отчасти способствовали развитию светской, по существу, аристократической культуры.
Итальянские просветители 70-х годов уже увидели и осудили эту ошибку своих предшественников. Просветительское искусство второй половины века остро полемизирует с творчеством просветителей середины ХVIII в. Тем более интересно, что Гоцци, не скрывавший своей антипатии к единомышленникам Гольдони, заявил о своем сочувствии идейным и эстетическим взглядам крупнейшего представителя самого демократического направления итальянского Просвещения конца века - поэта Дж. Парини. В предисловии к «Марфизе» он указал, что закончить эту поэму, начатую еще в 1761 г., его побудил выход в свет двух частей поэмы Царини «День», единодушно признаваемой самым замечательным и острым произведением итальянской просветительской сатиры.
Поэма Парини посвящена богине роскоши Моде и обращена против праздного, эгоистического существования знати, против нравственной испорченности итальянского общества, как следствия погони за материальными благами и чувственными наслаждениями, развившейся в итальянском высшем свете под влиянием просветительских идей, пришедших из Франции и Англии. В поэме немало выпадов против влияния французской и английской литературы, которая в особых условиях Италии способствовала не глубокому усвоению просветительских идей, а их толкованию в духе своекорыстия и пренебрежения к проблемам нравственности. Тем не менее поэма «День» Парини - произведение итальянской просветительской мысли, так как в ней отстаиваются идеалы, выдвинутые итальянским Просвещением во второй половине ХVIII в.: гражданской полезности, патриотизма, в ней с необычайно сильным для этого времени демократизмом вскрываются внутреннее ничтожество и пустота утонченной роскоши нобиля и ей противопоставляется овеянная поэзией близости к природе жизнь простого труженика.
Не слишком справедливая к К. Гоцци итальянская критика, отмечая многочисленные противоречия в его творчестве, утверждает, что он вряд ли понял сатирическую остроту «дня», так как сам не сумел, как Парини, подняться над теми взглядами и вкусами, которые он высмеивал. Действительно, нравственные пороки итальянского общества в этот век были столь очевидными, что сатирическая поэзия стала самым популярным жанром, и объекты критики часто совпадали у поэтов разных направлений и социальных симпатий.
Кто в ХVIII в. не писал об «ученых» дамах и философствующих светских щеголях, о безумно разорительных удовольствиях знати: модах, дачной лихорадке, карточном азарте, нравственном упадке брака, о разложившемся духовенстве, об увлечении путешествиями, о духе авантюризма, пронизывающем все стороны жизни! Более того, Парини был не первым и не единственным, кто связал пороки общества с слишком широким успехом просветительских идей. Тем более примечательно, что К. Гоцци хотел, чтобы его произведение сравнивали с самым острым и самым демократичным произведением итальянской просветительской сатиры.
В предисловии к «марфизе» он утверждает, что это сходство с поэмой Парини носит принципиальный характер: «Эти две поэмы ... опираются на одни и те же объекты сатиры, и критика строится на одинаковых принципах».
Действительно, позиция Гоцци совпадает со взглядами нового поколения итальянских просветителей в очень важной моменте: он, также как они, обеспокоен тем, что деятельность просветителей первой половины века нанесла бесспорный ущерб духовной и нравственной культуре современников, и пытается преодолеть издержки их рационализма и материализма, призывая к воспитанию сердца и чувств. Именно с этих позиций он критикует рационалистическое искусство середины века, как искусство, не затрагивающее глубоко чувств человека. Объясняя, почему на марфизу «новые» пьесы и романы оказали столь сокрушительное действие, Гоцци указывает ее «податливый, излишне впечатлительный ум». Очень похоже описывает Парини влияние на нобиля новых идей, утверждая, что они оставляют на его мозгу «легкий оттиск», причем, «легкий», как бы означая особую восприимчивость благородного ума к наукам, на самом деле указывает на поверхностность этого ума.
Однако новое поколение итальянских просветителей не отрицало вообще рационализма и материализма. Когда Парини прибегает к иронии по отношению к таким понятиям массовой культуры Просвещения, как «разум», «культура», «мощный дух», «свет учения», он это делает, чтобы показать отсутствие за ними подлинных знаний, невежество. Отношение же Гоцци к ним абсолютно негативное, он не верит в «революционность» просветительского учения, вся новизна которого, по его мнению, состоит в том, что в погоне за оригинальностью просто опрокидываются старые, традиционные понятия и заменяются противоположными по смыслу, без особого разбора. Гоцци называет их «новшества навыворот». Поэтому современное общество, его взгляды и вкусы он представляет как бы вывернутыми наизнанку относительно нормальных: «женщины, ставшие мужчинами, мужчины, ставшие женщинами, слуги философы навыворот». Это сумасшедший, абсурдный мир, так как в нем за разум выдается безумие, за здравый смысл - абсурд, за культуру - невежество. «Безумный» - постоянное определение обитателей этого мира и мотивов их поступков. Правитель Карл - впавший в детство старик, его подданные, дамы и кавалеры - «недоумки», поступками которых руководят «сумасшествие», «одержимость», «головокружение», «прихоть».
Однако, когда Гоцци апеллирует к понятиям истинного разума, здравого смысла, просвещенности, он тем самым выступает как человек новой культуры, и даже проявляет характерную для его времени ограниченность, выдвигая свои представления единственно правильными.
Подобную же ограниченность проявляет Гоцци и в критике философского материализма. Он видит в нем оправдание примитивной погони за материальными, «вещными» благами, призыв к грубым, чувственным наслаждениям, т. е. сам придерживается самого поверхностного представлений о философских идеях ХVIII в. Искусство, проповедующее идеи материализма, у Гоцци не просто отвлекает человека от высших интересов, но прямо низводит его до уровня животного. Общество, воспитанное в духе материализма, которое он выводит в поэме, характеризуется такими определениями, как «скотское», «зверское», «плотское». В характеристике действующих лиц чрезвычайно много соотнесений с представителями животного мира, их повадками: Марфизу Гоцци называет то змеей, то курицей, карикатурного буржуа Териджи неуклюжим гусаком, алчного священника дона Гвалтьери ощипанным вороном, дам, сплетничающих на балу, сороками и т.д.; о придворном интригане Ганелоне, он говорит, что он «чует скандал, как кошка колбасу», о промотавшем состояние аристократе Филиноре, что он рыщет по лавкам в поисках кредита, как резвый заяц, сцена в монастыре, где монахини ловят и запирают в плен марфизу, вся построена на аналогиях ловли мыши в мышеловку. Брадаманта поглощена заботами о домашнем хозяйстве, как прилежная муравьиха, и все общество, суетящееся во дворцовых и светских интригах, представлено большим муравейником.
Критика современного общества у Гоцци дает основание судить и о совпадении его представлений с просветительскими идеями середины века, и о принципиальном расхождении с ними в решении главной темы поэмы, посвященной положению женщины в итальянском обществе этого времени. Лозунг женской эмансипации, выдвинутый Просвещением, был встречен в Италии с огромным энтузиазмом. По свидетельству Натали, положение итальянской женщины до ХVIII в. мало чем отличалось от положения восточной рабыни.
Провозглашение ее человеческих прав, права на образование, на более заметною роль в семье и обществе имело огромное значение. Но поскольку эти права реально не обеспечивались, то женская эмансипация получила свое выражение в поверхностной, фривольной учености, в пресловутом обычае чичисбеизма, открыто узаконившем адюльтер.
В поэме Гоцци дается целый ряд карикатур на современных дам, от ученых педанток с мужской походкой до бездушных кокеток, извлекающих из новых идей оправдание своему стремлению получать от жизни как можно больше удовольствий, такова его главная героиня марфиза. Тип такой женщины высмеивали многие сатирики ХVIII в., не только Парини, но и Ф. Мади, С. Беттинелли, К. Гольдони. Сумасбродная героиня Гоцци во всем поступает вопреки здравому смыслу: если ее лихорадит, ни за что не ляжет в постель, если здорова – жалуется, сегодня делает одно, завтра – совсем другое. Однако, хотя Гоцци и высмеивает марфизу, взывая, как и просветители середины века, к здравому смыслу и умеренности, он не сторонник умеренности буржуазного толка. Рядом с Марфизой выведена ее невестка Брадаманта, которая во всем противоположна марфизе, это само воплощение семейных добродетелей, хозяйственности, бережливости. Но показывая, что буржуазные добродетели Брадаманты совершенно подавили в ней не только женскую привлекательность, но и все духовные интересы, а с ними и всякое представление о чести и достоинстве, Гоцци делает ее столь же смешной и ничтожной, как марфизу.
Гоцци недаром заслужил свою славу крайне противоречивого писателя. Известно, что, протестуя против учености, которая, по его словам, «культивировала позорную нищету сердца», он требовал чуть ли не прямого невежества для женщин. В то же время не раз справедливо отмечалось, что категоричности его теоретических суждений не всегда нужно верить именно из-за их запальчивости, что его художественная практика дает основание считать его взгляды более широкими и терпимыми. В этом отношении представление Гоцци об идеальной женщине, вытекающее из сатирической поэмы, насыщенной выпадами против эмансипированных современниц, соответствует лучшим женским образам его театральных сказок. Новый идеал складывался под влиянием перемен в общественной обстановке Италии, начинавшей готовиться к решению задач огромной гражданской важности: освобождению от иностранного гнета и национальному объединении.
Идеал героизма, гражданской доблести Гоцци находит в традициях искусстве намеренно не полезного, принципиального не рационального: в народной волшебной сказке и рыцарском эпосе.
В предисловии к «Марфизе», сюжет и персонажи которой заимствованы из рыцарского эпоса, Гоцци защищает праве «бесполезного», с точки зрения практической пользы, искусства необходимостью духовного и нравственного воспитания: «Преисполненный смирения и благодарности... я прошу снисходительного позволения развивать в человеке искусство добрых нравов и красноречия так же, как производство сукон и тканей, ... возделывать душу и сердце человека хотя бы так же, как шелковицу и картофель».
Далее, когда Гоцци говорит о несовременности своего обращения к традициям рыцарской поэзии возрождения, предсказывая на этом основании неуспех своей поэмы у читателя ХVIII в., привыкшего к более полезному чтению, его можно упрекнуть в некоторой доле кокетства. Героико-комическая поэма, пародийно использующая традиции шутливой рыцарской поэзии Ариосто и Боярдо, была широко распространенным и любимым жанром этого времени. Чрезвычайно резким был контраст суровых нравов и героических подвигов эпических рыцарей, с одной стороны, и изнеженности, приниженности человека ХVIII в., с другой, так что, описывая игру в карты, философские споры и ссоры современных поэтов как битвы паладинов Карла Великого, Гоцци вовсе не был оригинален.
Самой популярной в его время поэмой такого рода была поэме Фортегуерри «Ричардетто», где доблестные рыцари и дамы представлялись обосновавшимися в новом ХVIII в., освоившими новые социальные отношения и крайне деградировавшими в нравах.
Однако само обращение Гоцци к традициям рыцарской поэзии вскрыло большие противоречия в его взглядах и художественных вкусах, в отличие от других представителей этого жанра, он всерьез хочет защищать отчаянный героизм рыцарских нравов, неумеренность которого все-таки смущала людей скептического, рационального ХVIII в. Ирония Гоцци целиком обращена против современников, он не в силах подвергнуть нравственной деградации самых любимых героев эпоса: Роланда, Руджеро, архиепископа Турпина, великана Морганта. в то же время он сознает, что в современной жизни для них нет достойного поприща. Его Турпин, представленный по традиции этого жанра летописцем деяний паладинов Карла Великого, должен писать о ничтожных поступках и развлечениях современников Гоцци, великан Моргант вынужден за деньги в балагане показывать себя любопытным, так как в современном мире нет другого применения для великого ума и великой физической силы. Роланду, Додону остается только морализировать и обличать, а поскольку сам Гоцци не очень верил в силу нравственной проповеди, то их обличения полны мрачного сарказма и отчаяния. Они говорят о близком конце света, о закате рыцарской славы, о последних днях жизни. Гоцци изображает современный мир накануне своей гибели, на последней ступени материального разрушении и упадка: ржавое оружие, плесень на доспехах, в которых мыши устроили себе гнезда - вот детали этой мрачной картины. Прошлое овеяно в поэме поэзией и чувством тоски по утраченным красоте и величию.
Не похож Гоцци на других авторов героико-комических поэм и в другом отношении. Почти все они охотно пользовались сказочными чудесами рыцарского жанра. Гоцци же совершенно отказывается в своей поэме от чудес и фантастики, и изображенный им современный мир предстает реальным и конкретным.Гоцци пародирует характеры и обстоятельства популярного авантюрного романа Кьяри (характер сумасбродки марфизы, ее экстравагантные похождения: побег из дома и странствия в мужском платье), новой комедии Гольдони (эпизоды ничтожных женских перепалок в доне Руджеро), и особенно ненавистной слезной драмы (судьба Филинора, его бесславный конец на виселице).
Всю жизнь проносивший платье одного покроя, он, как и Гольдони, изучает моды и прически современников, чтобы достоверно описать туалеты Марфизы, модные пряжки на туфлях светского щеголя Астольфа, указать, что во внутреннем убранстве дворца Териджи использован хрусталь от Бриати и т.д. Он упоминает газеты «Оптимист» и «Дунарио», которые действительно читали его современники. Описывает кафе и улицы так, что жители Венеции их легко узнавали. Его герои представляют собой такие точные карикатуры на известных в то время лиц, что, даже спустя более чем два столетия, Ортолани, историку литературы и великолепному знатоку венецианского быта ХVIII в., удалось найти их прототипы.
Поэма Гоцци раскрыла и такую важную сторону его дарования, как связь с народным искусством. Это поднимает ее до уровня лучших произведений самого передового искусства конца ХVIII в. От аристократа Гоцци нельзя и требовать народности того же толка, как у Парини. Но разве не знаменательно, что демократизм последнего, слишком радикальный даже для многих просветителей, не оттолкнул от него Гоцци? Более того, в «Причуднице Марфизе» есть места, где прямо говорится о бедственном положении народа и виновниками его объявляются нобили, их праздность и разорительные поборы. Правда, Гоцци не идеализирует простых нравов деревни и городских низов, видя и там губительное действие новых идей. Однако он противопоставляет искусственным построениям науки народные верования как образец подлинного здравого смысла, испорченным просвещением нравам нормальные представления о браке и приличии у простого народа. Он даже отдает предпочтение простонародному художественному вкусу по сравнению с «учеными» суждениями ценителей нового искусства. Но и в последнем случае Гоцци непоследователен, в «Марфизе», как и в других его произведениях, можно найти и презрительные отзывы о способности и «праве» народа судить о науке, искусстве и общественных отношениях.
В конечном счете важно не то, что говорит Гоцци о народе, а то, что он глубоко связан с демократической традицией народной сатиры. В грубоватой народной поэзии находит Гоцци идеал нравственного и физического здоровья, силы, красоты, и в то же время - источник смешных ситуаций, которые наполняют поэму почти театральными трюками и движением.
Современная критика утверждает, что «Марфизе» вредит тривиальность, буффонная грубость ее комизма. Действительно язык автора изобилует не только поговорками, пословицами, народными оборотами речи, но и шокировавшими выражениями, в которых своими именами названы самые низменные предметы. Однако нельзя забывать, что у Гоцци, человека самой утонченной классической культуры этот буффонный, плебейский комизм сознателен. Средства буффонного комизма, намеренная тривиальность дают ему возможность выразить свою насмешку по отношению к «ложной серьезности» новой науки, «ложной утонченности» нравов высшего света, представленного Гоцци грубым, неуклюжим, лишенным мягкости и изящества.Вульгарный комизм «Марфизы», а позднее простонародная грубость масок в пьесах Гоцци были вызовом декоративной условности искусства рококо, буржуазной ограниченности просветительского театра середины века.
Итальянское Просвещение при всей своей слабости, сыграло важную роль в истории страны, чего Гоцци не хотел признавать, до конца своей жизни заявляя о своем глубоком разладе с «ученым» веком. Однако симпатии к народной жизни и культуре помогли ему, вопреки консервативности его теоретических взглядов, понять и оценить многие передовые взгляды и эстетические течения своего времени.
Л-ра: Вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков. – Москва, 1979. – С. 138-147.
Критика
