Доттаг1

Доттаг1 – если перевести с чеченского языка на русский, означает – Друг. Но в моём рассказе – это настоящее имя человека, которого так звали родственники, друзья и многочисленные знакомые. Это имя очень редкое среди чеченцев, к примеру, я с таким именем никого на моём веку больше не встречал. Помню, была такая молва, что вроде бы при рождении его нарекли другим именем, но ввиду того, что с детства он выделялся высоким ростом и добрым нравом, сдержанным и доброжелательным характером, его сверстники старались с ним заводить дружбу, и каждый считал за честь называть его своим другом, то есть – Доттаг1. Вот таким образом незаметно за ним закрепилось имя. В пору юности мне посчастливилось его видеть, когда он в глубокой задумчивости часами сидел на лавочке около своего дома. Думаю, в то время ему было уже более 80-ти лет. Несмотря на свой возраст и тяжёлую прожитую жизнь, он был ещё внушительного роста и крепкого телосложения. Глядя на него, нетрудно было предположить, какая недюжинная сила бурлила в его теле в молодом возрасте. О его богатырской силе, удали и благородстве, ходило много рассказов. Об одном таком случае из его жизни, я и хочу поведать.

Случай этот произошёл в далёком северном Казахстане, то ли в 1947, то ли в 1948 году, куда в феврале 1944 года был насильственно выслан наш народ Советской властью практически на вымирание. А до этого всё было вроде бы нормально, жизнь текла своим чередом, и ничего не предвещало большой трагедии. Правда, многих насторожило, что за пару месяцев во всех населённых пунктах появились воинские подразделения. Но шла война с Германией и поэтому эти сомнения рассеялись, да и военные, которых расселили в домах, вели себя доброжелательно. Но наступил чёрный день 23 февраля 1944 года, когда страшная беда нежданно ворвалась в каждую семью чеченцев и ингушей. Солдаты, которые якобы для отдыха выведенные с фронта и расквартированные во всех сёлах Чечено–Ингушетии, в одночасье направили своё оружие против мирного населения и, к всеобщему изумлению, от доброжелательности не осталось и следа. А ведь ещё вчера, люди искренне делились с ними последним куском хлеба, зная, что их сыновья и братья, не щадя своих жизней, проливали кровь на войне. Накануне, 22 февраля, всех мужчин известили, что рано утром следующего дня всем надо собраться в указанных местах, якобы в честь празднования дня Красной армии. При этом всех строго предупредили, что явка обязательна, так как будет ещё оглашено какое–то важное правительственное заявление. Ничего не подозревающие люди, во всех населённых пунктах, почти поголовно явились рано утром в указанные места, которые тут же были окружены войсками НКВД, где им было объявлено о решении советского правительства о поголовном выселении чеченцев и ингушей с родных мест, как предателей и изменников родины. Сразу же всех строго предупредили, что при малейшем неповиновении требованиям военных, по нарушителям будет открыт огонь на поражение. Такое изощрённое и подлое коварство специально было приурочено к данному празднику, дабы не вызвать излишнее подозрение и усыпить бдительность местного населения. Обманным путём обезвредив мужское население, военные бесчеловечно принялись за их беззащитные семьи. Не давая опомниться, солдаты бесцеремонно, жёстко выгоняли из своих жилищ больных стариков, женщин и обезумевших детей на холодную, зимнюю улицу. По рассказам очевидцев в этот день был сильный снегопад, что намного усложняло положение этих несчастных людей. Вскоре, по заснеженным горным дорогам, подгоняемые штыками и угрожающими окриками конвоиров, потянулись вереницы людей с плачущими детьми на руках и с узелками, прихваченными на скорую руку. Протяжённость дорог, доходила до десяти и более километров, в зависимости от отдалённости того или иного населённого пункта до места сбора людей. Всех жителей с ближайших аулов сгоняли к предгорной равнине, куда были подогнаны грузовые военные машины «Студебеккеры». Битком набитыми людьми они сразу же отправлялись на ближайшие железнодорожные станции, где полным ходом шла погрузка людей в холодные вагоны, предназначенные для перевозки скота. Только здесь мужчинам разрешили присоединиться к своим семействам. Эшелоны один за другим отходили со станций, увозя несчастных людей с родных мест в неизвестность. Поистине – это была дорога смерти, которая длилась более полмесяца. Смерть буквально косила людей, которые тысячами умирали от холода и голода. Особенно пострадали дети и немощные старики. Дорога, длиною тысячи километров, была усеяна трупами невинных жертв, которых грубо вырывали из рук родственников на каждом полустанке и выбрасывали в снежные сугробы, прямо у железнодорожного полотна. Весь этот дикий ужас и страдания людей описать и передать словами невозможно.

Не менее тяжёлые испытания и страшная участь выпали на долю этих несчастных и на местах прибытия в северные области Казахстана и Киргизии, где они, по большому счёту, были выброшены в голые и холодные степи на произвол судьбы. Местная власть не готова была принять столь большой поток высланных, да и не была, видимо, сильно обеспокоена, чтобы их нормально обустроить, создав хоть какие–то элементарные человеческие условия. Вероятно, никто и не ставил перед ними такую цель, так как уже заранее шла страшная молва об этих несчастных: мол, везут «людоедов», «изменников родины» и «врагов народа». Гнусная пропаганда сыграла свою негативную роль в их судьбе на начальном этапе депортации. На первых порах людей заселяли в заброшенные коровники, конюшни и свинофермы, где практически не было ни окон, ни дверей. Очевидцы рассказывали, как изнутри с этих жутких помещений одни выносили толстый пласт земли, чтобы как–то сбить удушливый запах животных отходов, а другие занимались окнами и дверьми, чтобы укрыться от пронизывающего степного ветра и мороза. А в тех местах, где не было даже таких жалких пристанищ, люди просто вгрызались в землю, роя землянки для жилищ. Условия были ужасающие, но у людей не было иного выбора, поэтому приходилось невольно приспосабливаться и выживать.

В этой обездоленной и униженной массе людей, была и большая семья Доттаг1а. Ещё несколько лет назад у Доттаг1а на Родине, в селе Ачерешки, был добротный собственный дом, прекрасный сад, большой огород, где выращивал кукурузу и разные овощи. Помимо этого, держал крупнорогатый скот и прочую живность. Одним словом, по тем временам, его большая семья имела средний достаток. Каждый раз грустные воспоминания терзали память Доттаг1а и непонимание того, почему власть так подло и коварно поступила с целыми народами, не давали ни минуты покоя его душе. Он всячески старался подбодрить и поддержать окружающих его людей. Его внешнее спокойствие и огромная сила духа внушали людям надежду и сплачивали их вокруг него. Каждый человек тяжело переносит боль утраты, потерю близких. Не было семьи, где горе обошло бы стороной, но люди не сдавались и теснее сплачивались, иначе невозможно было выжить. С наступлением весны, люди дружно начали строить глиняные дома и, на удивление местных, уже к осени почти все имели, хоть и убогие, но свои отдельные жилища.

Шёл уже четвёртый год, как люди обживали чужие края. Голод и болезни буквально косили взрослых и детей, которые из–за истощения были подвержены болезням. Особенно тяжёлым выдался 1947 год, он навсегда остался в памяти ингушей и чеченцев, как самый голодный. Из–за целенаправленно навешанных властью ярлыков «враги народа», «изменники родины», «спецпереселенцы», плюс неусыпный комендантский контроль, полностью ограничивали свободу людей, которые не имели право выезжать за пределы населённого пункта, где проживали. За это грозил срок тюремного заключения. Это была настоящая резервация, где были полностью ущемлены права депортированных. От безысходности люди доходили до отчаяния и готовы были на любой безумный шаг, чтобы прокормить свои поредевшие семьи.

Однажды вечером к Доттаг1у наведались двое его друзей по несчастью с надеждой найти хоть какую–то поддержку. У обоих были многодетные семьи, которых нечем было кормить. Они поделились своим бедственным положением и просили совета, как он относится к их безумной идее, чтобы тайком сходить на полевой ток за зерном, куда оно в эту уборочную пору свозилось с полей. Время было такое, что очень жёстко действовал «Закон о трёх колосках», когда за кражу даже такого мизера, можно было получить срок от 7 до 10 лет тюремного заключения, а представьте себе, чем это могло бы обернуться «спецпереселенцу». Согласно действующему закону, подобное самовольство считалось «хищением социалистической собственности» и приравнивалось, как «преступление против государства и народа». Дело было рискованное, последствия, если их поймают, были бы непредсказуемы, но выхода другого никто не видел. Чуть призадумавшись, Доттаг1 сказал, что пойдёт один, так как рисковать всем нет смысла и нежелательно. Но товарищи настояли на своём: раз рисковать, так всем вместе.

Было за полночь, когда они добрались до зернового тока, которое находилось на почтительном расстоянии от села. Выбрав место с наименьшим освещением, они стали быстро заполнять свои мешки пшеницей. Друзья Доттаг1а быстро заполнили свои небольшие мешки, но у него был мешок, наподобие матрасного чехла. Видя, что у товарищей мешки полные, а его наполовину ещё пуст, он настоял, чтобы те по–быстрому ушли, а сам спокойно продолжал наполнять мешок.

А в это время случилось так, что местный председатель колхоза, обходя свои владения, ехал домой и решил заглянуть на зерновой ток в амбары. Ещё издали он заметил человека, который спокойно заполнял мешок пшеницей. Чуть поодаль привязав свою лошадь с лёгкой повозкой, он осторожно приблизился к нему с тыльной стороны и стал его пристально разглядывать. Когда человек немножко привстал, председатель его сразу узнал, так как не раз его замечал среди «спецпереселенцев». Не узнать этого пожилого рослого чеченца, который всегда выделялся среди других своим внушительным видом, было нетрудно. Он не раз замечал, что среди своих земляков он пользовался уважением и авторитетом. И теперь этот человек был перед ним и не ведал, чем ему может обернуться эта ночная встреча. Тихонько, чуть–чуть покашливая, давая тем самым о себе знать, председатель вышел из своего укрытия и подошёл к нему. Мужчина глянул на него исподлобья и, как ни в чём не бывало, спокойно продолжал свою работу. Такое странное поведение человека, застигнутого врасплох на месте кражи, немножко обескуражило председателя, он ожидал чего угодно, но не такого видимого безразличия и спокойствия при его неожиданном появлении. Хотя, увиденным он сильно был возмущён в душе, но интерес и любопытство к этому невозмутимому человеку, заставило его подавить в себе сиюминутный гнев. Пару минут он стоял в недоумении, не зная, что дальше предпринять. Стараясь сохранить самообладание, он спокойно спросил его:

– Ты кто?

– Человек, – таким же спокойным был ответ.

– Я вижу, что человек. Как звать-то тебя? – чуть жёстче спросил он снова.

– Доттаг1. – прозвучал сухой ответ.

– Доттах?! – как бы переспросил его. – Странное имя, впервые слышу. Как будет по-русски, что означает, можешь сказать? – спросил он мягче, с намерением расположить его к разговору.

– Друг. – коротко ответил Доттаг1.

– Друг – это хорошо. А хорошо ли воровать? Что на это скажешь, Друг? – решил он его пристыдить, тем самым давая понять, что он пойман с поличным и за это придётся отвечать.

– Я не ворую. – прозвучал короткий ответ, напрочь отметая предъявляемое обвинение.

– Не воруешь? – ещё более удивился он его ответу. – А что ты сейчас тогда делаешь тут, в такое позднее время? Я по-другому это не понимаю. Может объяснишь? – настойчиво потребовал он.

– Я беру. – сказал Доттаг1 и укоризненно посмотрев в глаза председателя, добавил. – Дети совсем голодные, кушать просят, если и завтра не покушают – умрут. – последние слова прозвучали с заметной дрожью в голосе.

От такого ответа, председатель несколько опешил, такого поворота в разговоре он явно не ожидал. Да и этот пристальный, укоризненный взгляд ему показался до боли знакомым, хотя он каждый раз старался отогнать грустные воспоминания военных дней, но они его преследовали и не давали покоя. И теперь снова этот взгляд…странно, именно такой же взгляд своих бойцов в конце февраля 1944 года, на фронте, он запомнил на всю жизнь, и непреодолимое чувство вины перед ними, терзали его душу. На миг всплыл в памяти один из эпизодов фронтовых будней. В конце февраля 1944 года в их действующий полк приехало начальство из Политотдела армии и Особого отдела, которые на общем построении приказали выйти из строя бойцам из числа чеченцев и ингушей. Вышло несколько десятков ничего не подозревающих бойцов, которые тут же были разоружены сотрудниками Особого отдела. Затем, тучный полковник из Политотдела армии, зачитал приказ, что согласно Указу Верховного Совета СССР, Чечено–Ингушская АССР упразднена и оба народа, как пособники фашизма и враги Советской власти, высланы «на вечные времена, без права возвращения на историческую родину» и в связи с этим, все военнослужащие этих национальностей, независимо от их званий и рангов, отстраняются от служебных обязанностей, так как согласно данного Указа, все они подпадают под эту категорию. Как ни странно, все командиры подразделений промолчали, никто не выступил в защиту их, не промолвил даже слово, хотя отлично знали, что все они были храбрыми и надёжными бойцами. Смалодушничал и он, бывший на тот момент командиром батальона, не заступился, робко промолчал, как и остальные. Когда конвой уводил арестованных, то несколько, теперь уже его бывших бойцов–чеченцев, на какие–то секунды остановились перед ним и так укоризненно посмотрели ему в глаза, что до сих пор чувство вины гложет его душу. А ведь мы, так называемые «отцы–командиры», фактически, предали их.

И сейчас, обжигающий взгляд этого пожилого чеченца, который пришёл за мешком зерна не ради наживы, а ради спасения несчастных детских жизней, привёл его в некоторое замешательство и выбил из равновесия. Нынче, он давно не командир батальона, а всего лишь председатель колхоза, да и перед ним не боец, а простой бедный чеченец, не по своей воле загнанный в эти чужеземные для него края. Опять перед его совестью стала трудная дилемма: как быть – простить или предать? Даже сама мысль и такая постановка вопроса перед самим собой, привело его в смятение.

За то короткое время, когда председатель был в раздумьях, Доттаг1 успел доверху заполнить свой огромный мешок и крепко завязать. Видя, что он закончил свою работу, председатель вежливо попросил его посидеть и поговорить, на что без лишних слов, в знак согласия, тот присел на свой мешок. Он решил чуть смягчить свой разговор, чтобы как–то расположить к себе этого человека, который спокойно уселся перед ним без тени страха. Председатель присел напротив его и, глядя в его глаза, спросил:

– Ты знаешь, кто я?

– Знаю, ты начальник этого колхоза. – ответил он, так как само слово «председатель», для него было трудно выговорить.

– Ну, хорошо, пусть будет так. Так ты говоришь, что не воруешь, а берёшь, но так ведь делать нельзя. Ты это понимаешь? – спросил он.

– Это я знаю, но я не понимаю, если мыши едят это зерно, птицам тоже можно, а почему бедным детям нельзя? Начальник, у тебя есть дети, они голодные ложатся спать? – задал тот встречный вопрос.

– Есть. Ну, как тебе сказать, не совсем… – опять председатель оказался в неловком положении.

– А наши очень голодные, не могут спать, плачут, болеют. – с грустью произнёс Доттаг1.

– Я не очень запомнил твоё имя, можно просто буду звать Друг? Так мне удобнее. – Доттаг1, в знак согласия, кивнул головой.

– Так вот, Друг! Но ведь так «брать», как ты говоришь – это равносильно, что воровать. Это государственное добро, а по закону, никто не имеет право так просто взять, за это тебя могут наказать, посадить в тюрьму. Неужели ты не понимаешь, что это незаконно, а всё то, что запрещает закон – это преступление? – настойчиво стал убеждать председатель.

Понурив голову, сидевший Доттаг1 вдруг встрепенулся, видно было, что последние слова его сильно задели за живое. Опять, устремив исподлобья жгучий укоризненный взгляд на председателя, он, с заметным волнением и почти гневным голосом, вспылил:

– Начальник, теперь послушай меня! Ты сейчас стараешься призвать меня к совести, упрекая этим мешком зерна, которого я ещё не забрал, а ведь этот мешок не стоит и тысячной доли того, что у меня забрали. У меня был свой дом, хороший сад, большой огород, где выращивал много кукурузы и другие овощи. У меня была корова, быки, овцы и разные птицы. Я пахал, сеял хлеб, и мои дети не голодали. Я никогда не воровал и всегда с любым делился своим куском хлеба. А потом эта власть послала много солдат и всё сразу забрала, а нас силой отправили сюда. Мы даже с этими солдатами делились всем, что у нас было. У нас даже Родину забрали! А теперь наши дети умирают от голода и холода. Как теперь нам быть? Это тоже законно? Может, скажешь, начальник, как это называется?

Аргументы были настолько убийственны, что вполне оправдывало его горячность и гневное возмущение. Дав ему чуть поостыть, председатель вновь попытался привести свои доводы, в целях оправдать своё видение и действия властей.

– Но ведь в Указе ясно сказано, что вы депортированы за пособничество и сотрудничество с немецкими фашистами. Значит, были на то веские причины. Что на это скажешь? – отпарировал председатель в свою очередь.

– Начальник, какие немцы, какое сотрудничество? Мои глаза ни одного немца ещё не видели, их у нас не было, война же до нас не дошла. Подумай, как мы им могли служить? Это же неправда! – удивился Доттаг1.

– Ты это серьёзно? Неужели до вас немцы не доходили, и вы действительно не были под оккупацией? Так за что же тогда вас выслали? – сейчас не менее его был удивлён председатель.

– Это правда, можете у любого спросить. – ответил Доттаг1.

Для председателя это откровение было полной неожиданностью. Он, конечно, знал, что на Кавказе были немецкие войска и продолжительные тяжёлые бои, но не предполагал, что территория Чечено–Ингушетии не была под их оккупацией. Это ещё больше его сбило с толку, мысли путались в голове. На этот момент он вдруг ясно осознал и твёрдо решил, что если первоначально он готов был задержать этого человека и сдать надзирательным органам, то сейчас поступить подобным образом ему не позволит совесть, ибо это была бы очередная непростительная ошибка с его стороны. Теперь, когда этот странный чеченец на многое ему раскрыл глаза, председатель, чтобы окончательно решить затянувшийся спор, спросил:

– Ну, Друг, где же твоя арба? Где лошадь?

– У меня нет арбы, я так пришёл. – ответил Доттаг1.

– А как же ты собираешься донести этот огромный мешок, ведь там будет почти центнер? – удивился он.

– На себе понесу, я же пешком пришёл. – сказал тот в ответ.

Председатель смекнул, что сейчас настал самый удобный момент дать ему шанс забрать зерно и тем самым сохранить собственное достоинство перед ним.

– Хорошо, Друг, так и быть. Давай мы заключим тогда пари! Если ты без передышки донесёшь этот мешок до дома, то я на всё закрываю глаза и прощаю тебя, а если нет, то извини… Согласен? – предложил он ему.

– А что такое «пари»? – не понял Доттаг1.

– Это спор, когда два человека о чём–то спорят на что–то. – объяснил он.

Доттаг1 молча поднялся со своего мешка и без особых усилий закинул эту огромную ношу на плечо и спокойным шагом направился в сторону села, которое находилось довольно далеко от зернохранилища. Председателю ничего не оставалось делать, как на своей повозке следом сопровождать его. Всю дорогу они молчали, только бледная луна освещала большую фигуру впереди идущего человека, который, ничуть не сбавляя ход, шёл размеренным шагом, будто не чувствовал усталости от тяжести груза. Сколько недюжинной силы и неукротимой силы воли было в этом человеке, было просто уму непостижимо. Когда они почти добрались до первых построек, председатель окликнул Доттаг1а:

– Постой, Друг! Ты честно выиграл наш спор, у меня нет к тебе больше претензий. Ты право не человек, а богатырь! Скажу ещё больше, я рад, что сегодня судьба свела нас вместе, ты на многие вещи открыл мне глаза. Спасибо, Друг! И давай считать, что мы с тобой сегодня не виделись, пусть это пока останется между нами. И ещё одна просьба, если будет очень тяжело, приходи лучше ко мне, по возможности помогу, чем смогу. Договорились?

Заметив одобрительный кивок головы Доттаг1а, председатель добавил: «А теперь иди, Друг, удачи!»

– Хорошо, спасибо, Друг! – ответил Доттаг1 и одобрительно кивнув головой в знак благодарности, быстро начал удаляться.

С некоторым восхищением глядя вслед этому несгибаемому гордому человеку, он почувствовал, что в глубине души проникся уважением к нему и, как не странно, даже искренне позавидовал его физической мощи и сильному духу, которого не смогут сломать никакие жизненные трудности. Председатель даже мысленно подумал, что ничуть не порицает сегодняшний поступок Доттаг1а, а наоборот, считает его благородным и, в какой–то мере, даже мужественным, ведь он, рискуя собой, спасал невинные детские жизни.

Подождав пока силуэт Доттаг1а скроется из виду, председатель, всё ещё находясь под сильным впечатлением этой встречи, медленно направил свою лошадь домой. Приятное чувство овладело им, что сегодняшним поступком он будто снял часть своей вины перед боевыми товарищами. Наступил некий душевный подъём: переступив действующий жёсткий закон, он не чувствовал за собой вины, а наоборот, радовало и утешало его душу то, что у него хватило силы и мужества переломить себя и не переступить через свою совесть. С чувством облегчения и душевного покоя, он вслед за Доттаг1ом, скрылся в ночной тишине.

Вот такая позитивная развязка была у этой истории, которая случилась в реальности в те далёкие суровые годы выпавших на долю наших народов.

Жизнь хороша и прекрасна тем, что несмотря ни на какие трудности и суровые испытания, всегда находятся люди, у которых преобладает милосердие и человечность.

Да смилуется над всеми Всевышний!

Февраль 2020 год.

Саид Тага.