Тема преступления и наказания в драме Н. В. Кукольника «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский»
И. В. Черный
Драма «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский» (1835) была написана Н. В. Кукольником как бы в виде продолжения «Руки Всевышнего...». Вернее, она задумывалась и писалась как первая часть некоей драматической дилогия, посвященной Смутному времени, и речь здесь шла о событиях, предшествовавших избрание Романовых на царство. По сравнению с «Рукой Всевышнего...», в которой социальный анализ «оказался низведенным до уровня простой иллюстрации официозной идеологической схемы», в «Скопине» Кукольник «попытался развить драматический конфликт и создать градацию напряжения, несколько преодолев тем самым статику «исторических картин».
Конфликт в «Скопине» имеет два плана. В начале драмы он основывается на типичной для пьес «ложно-величавого» направления оппозиции «смирения» и «гордыни» и носит социально-политический характер. «Гордыня» побуждает Прокопа Ляпунова возмутиться против законного царя Василия Шуйского и предложить царский венец «смиренному» князю Скопину. Однако уже с третьего акта центральной фигурой драмы становится княгиня Екатерина Шуйская, и конфликт переходит в морально-этическую плоскость. На первый план выступает тема преступления и наказания. Писатель воссоздает эпизод внезапной смерти князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. По сути, он основывается на одной из версий, высказанных современниками. Виновницей смерти Скопина называлась жена государева брата Димитрия Шуйского, Екатерина, приревновавшая якобы к военной славе племянника и устранившая в лице его возможного конкурента мужа в претензиях на царский престол. Так что Кукольник не внес ничего принципиально нового в трактовку исторической загадки.
Не был он новатором и в самом решении темы преступления и наказания. Вообще, говоря о раннем творчестве Н. В. Кукольника, следует иметь ввиду преимущественно литературный, книжный его характер. Кукольник начал писать свои драмы в юношеском возрасте, еще не обладая достаточным житейским опытом для того, чтобы создавать глубокие, психологически и жизненно достоверные характеры и ситуации. Так, С. П. Шевырев, говоря о причинах недостатков в драмах Кукольника, указывал, что «его лирический восторг, каким обыкновенно начинает драматик, ещё не устоялся для драмы, которая требует непременно воздержания и спокойной обдуманности... Вторая причина есть та, что автор увлекается сценическими эффектами и нисколько не выводит их из действия и характеров, а позволяет для них самые необдуманные натяжки». Все познания молодого драматурга о жизни были почерпнуты из книг, которых он, следует признать, прочитал к этому времена немало. Некоторые из сюжетных ситуаций в его драмах были своего рода импровизациями на тему из какого-либо крупного писателя или поэта. Так, финал «Торквато Тассо» был подсказан стихотворением К. Н. Батюшкова «Умирающий Тасс», в «Скопине» же критика и исследователи усматривают влияние шиллеровских «Разбойников», а А. В. Архипова находит, что в «сцене Екатерины с нянькой Анастасией в V акте использованы детали из сцены Татьяны с няней в «Евгении Онегине», а «в других местах драмы чувствуются реминисценции из Шекспира, и весь образ Екатерины Шуйской - облегченная вариация образа леди Макбет». На наш взгляд, есть в «Скопине» и отголоски знакомства Кукольника с «Борисом Годуновым» А. С. Пушкина и романом М. Н. Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году».
Чисто внешне, структурно тема решена четко и логично. Она развивается в трех актах. В третьем акте возникает замысел преступления, происходит сговор Фидлера и Екатерины Шуйской. В четвертом злодейство совершается, а в пятом убийцу настигает справедливое возмездие. Действующих лиц драмы пятеро: жертва - Скопин, убийцы - Екатерина и Фидлер, свидетель - Божий человек Яна и, наконец, Ляпунов, выступающий здесь в роли «следователя» и мстителя.
Наиболее противоречиво и шатко положение Яши. На это указывал уже С. П. Шевырев, писавший, что Яша «как будто пророк, и отгадывает все, а того не мог отгадать, что если б он не пришел к злой Екатерине с вестию о Михаиле, то не решил бы ее на злодейство. Этот вещун сам делается орудием зла». Скорее всего, образ этот был навеян Кукольнику образами трех ведьм из «Макбета». Как пророчество тех побудило Макбета к устранению короля Дункана, так и озарение Яши насчет «венца на Михаиле» (что относилось, конечно же, к Михаилу Романову) послужило толчком к совершению Екатериной убийства.
Скопин, по справедливому мнению критика «Северной пчелы», - это «бедная жертва чужого честолюбия и собственных заслуг. Он является на сцену без страстей, занимает сцену без страстей и умирает без страстей». Критик находит, что «не всякая насильственная смерть может быть смертью трагическою», явно намекая на то, что драматургу не удалось сделать Скопина трагическим лицом и вызвать у зрителя сочувствие по поводу смерти героя.
Более яркими, что было одной из характерных черт драм «ложновеличавой» школы, вышли образы злодеев. Конечно, Фидлер, как и Яша, лишь пешка в руках Провидения. Он, словно демон-искуситель, послан для того, чтобы подвигнуть Екатерину Шуйскую на преступление. Для концепции Кукольника важным моментом является то, что Фидлер иностранец. Преступный сговор его с Екатериной и их злодеяние - это как бы иллюстрация к монологу Ляпунова из второго акта, где указывается на опасность сближения русских и иностранцев. Драматург развивает распространенную в современной ему литературе мысль о несовместимости Запада и Руси. «Христианские добродетели - доброта, смирение, богобоязненность» любовь к царю и отечеству - черты патриархального национального типа в его идеальном варианте; индивидуализм, аморальность, корыстолюбие - черты «чужеземцев». Русский, общающийся с иностранцами, постепенно может уподобиться им. Такова отступница от «суетного закона» нравов Екатерина Шуйская, возмечтавшая о высшей власти. По мнению Кукольника, она совершила преступление уже задолго до того, как поднесла чашу с отравленным вином к устам Скопина. Шуйская стала злодейкой тогда, когда ей в голову пришла мысль овладеть престолом. Истинно русский человек не может самозванно претендовать на царский венец, самый помысел об этом - преступление. Кто способен на самозванство, тот способен и на более тяжкие грехи. Возмездие, настигшее Екатерину,- наказание за двойной грех (клятвопреступление и убийство).
В. Э. Вацуро, говоря об образах злодеев, отмечает, что если «Фидлер лишен всякой морали, озабочен только собственной выгодой, то с Екатериной дело сложнее: она доведена почти до безумия муками совести и принимает казнь как искупление». Драматург дает ей шанс на спасение души, не желая, чтобы русская душа, пусть даже преступная, в смертный час свой уподобилась нехристю-иноземцу. Последний акт драмы, по мнению критики, «чрезвычайно хорош. Сцена раскаяния Екатерины Шуйской выжимает сладкие слезы». Не совсем точной и полной представляется параллель, проведенная рецензентом «Библиотеки для чтения» между пятым актом «Скопина» и первой сценой пятого акта «Разбойников» Шиллера, поскольку Франц Моор так и не раскаялся перед смертью и не примирился с Богом. К тому же он кончает жизнь самоубийством, а Екатерина била казнена Ляпуновым. Здесь можно упомянуть еще об одном возможном литературном источнике финала «Скопина». Им вполне мог быть эпизод кончины боярина Кручины-Шалонского из романа Загоскина «Юрий Милославский». Конечно, жена государева брата мало чем напоминает грозного боярина. Она, по замечанию критики, «женщина умная, может быть, добродетельная, но мучимая честолюбием». Шуйская сама говорит Фидлеру:
До сей поры рука Екатерины
Единственно добро творить умела;
До сей поры молитвы христиан
И обо мне напоминали Богу,
И я чиста перед людьми и небом!
Кручина же Шалонский - закоренелый злодей, погрязший в распутстве и пороке. Общее у них то, что они клятвопреступники. Раскаяние перед смертью принесло обоим спасение. «Господь допустил его,- пишет о своем герое Загоскин,- произнести молитву: «Днесь, Сыне Божий, причастника мя прими!» Он соединился с своим Искупителем!». Екатерина, испив смертную чашу и раскаявшись, также была прощена небом, о чем возвещает Ляпунов:
Ты, грешница, в честолюбивой злобе
Великое свершила преступленье,
Но ты покаялась пред страшной смертью
И памяти несчастной нет упрека.
Критика указывала на двусмысленность роли Ляпунова. По какому праву он вершит суд над преступницей? «У Шиллера,- замечает рецензент «Библиотеки для чтения»,- Карл Моор является перед Францем как ангел казни; но Карл знает Франца,- он был связан с братом целым рядом бедствий,- а Ляпунов никогда не видывал Екатерины: и не имеет никакого права мстить ей; его мщение - простое убийство, в котором уже нет шиллеровского драматического интереса». «Характер Ляпунова,- вторит С. П. Шевырев,- объясняется только одним бешенством, сумасшествием. Где же эта сила ума и духа, которые славит в нем историограф? Сначала он смиренный, кающийся грешник против отечества и христиан; в заключении он язычник и изверг». Месть Ляпунова страшна и неоправданна. Он поступает вопреки библейской заповеди: «Мне отмщение, и Аз воздам». Карать грешника вправе только Бог. Ляпунов же берет на себя функции Создателя. И не за это ли он будет в недалеком будущем наказан? Автор оставляет этот вопрос открытым, молясь лишь о грешной душе Екатерины Шуйской.
Таким образом, Кукольник в освоении темы преступления и наказания шел проторенными путями, не внеся чего-либо принципиально нового, своего. Он ориентировался на вкусы среднего зрителя и читателя, и это обеспечило ему на определенном этапе огромный успех. Однако драма Кукольника не была новаторским произведением. […]
Л-ра: Филологический анализ : теория, методика, практика. – Киев – Харьков – Херсон, 1996. – Вып. 8. – С. 120-124.
Критика
