Ч. Р. Метьюрин. Мельмот Скиталец
В. Л. Гиленсон
Литературные памятники впечатляюще свидетельствуют о своем времени, эпохе, ее идейно-философских исканиях, ее художественном климате. К таким книгам относится роман Чарлза Метьюрина (1780-1824) «Мельмот Скиталец», герой которого стал нарицательным, вызвав к жизни целое понятие — мельмотизм. А между тем, когда в 1820 г. роман увидел свет, литературная репутация Метьюрина была отнюдь не на высоте; критики отзывались о «Мельмоте» неодобрительно, если не сказать отрицательно: он воспринимался ими лишь как очередное неуклюже-громоздкое сочинение в духе немодной уже «готики», полное безвкусных ужасов и, что особенно прискорбно, «кощунственного богохульства». Лишь постепенно, только после смерти Метьюрина, книгой стали зачитываться. Роман с нарастающим интересом приняли во Франции, России. Среди его горячих поклонников были Пушкин и Бальзак, позднее Бодлер, Достоевский. Началась всеевропейская слава «Мельмота». Роман сделался классическим; переиздается он в поныне, привлекая внимание многих литературоведов, что, безусловно, связано с растущим интересом в наше время к различным проявлениям «готического» искусства. Особенно эта тенденция заметна в Англии и США, где творчеству Метьюрина, среди прочих авторов «готического романа», отводится по праву почетное место.
Объясняя подобный феномен «готического возрождения» (Gothic Revival), Дейл Крэмер, автор одной из новейших монографий о Метьюрине (Dale Kramer. Charles Robert Maturin. Twain Publishers Inc., N. Y., 1973), обращает внимание на определенное сходство двух эпох: «Компьютер заменил церковь, а всевластное правительство стало символом регламентированного существования; загрязнение воздуха и воды превратилось в такую же серьезную проблему для укоренившегося образа жизни в нашей стране, как и промышленная революция во времена Метьюрина». По мысли Д. Крэмера, «готическая» стилистика оказалась созвучной «экспериментальным» тенденциям в литературе XX в. (от Джойса до Робб-Грийе), она по-своему преломилась и трансформировалась в творчестве таких крупных художников, как Фолкнер, Ивлин Во.
Если Метьюрин и другие мастера «готического» романа нащупывали новые пути изображения человеческой психики в моменты крайнего драматического напряжения, то такие современные писатели, как Курт Воннегут, Филип Рот, Джойс Кэрол Оутс стремятся решать сходные задачи, опираясь на богатую художественную традицию. Правда, эти соображения сформулированы Крэмером в самом Общем виде. Но безусловно, что сама проблема «„готический роман“ и современная литература» интересна и требует специального исследования.
В России «Мельмот» выходил дважды: впервые в 1833 г. в переводе с французского (с купюрами), вторично в 1894 г. (также с неоправданными изъятиями). Рецензируемое издание — первое подлинно научное и полное, вышедшее на русском языке.
Но, будучи памятником своей эпохи, роман этот вряд ли оставит равнодушным сегодняшнего читателя. Неистощимо могучее воображение Метьюрина, переносящего действие то в Англию эпохи Реставрации, то в таинственные подземелья и монастыри средневековой Испании, то на идиллический остров и Индийском океане, то в мрачную усадьбу умирающего скряги в современной автору Ирландии. Роман «Мельмот» - один из прочно вошедших в историю литературы художественных созданий, которые сохраняют свою идейно-эстетическую значимость и сегодня. Многие художественные мотивы и приемы, имевшие хождение в литературе начала прошлого века, Метьюрин удачно сфокусировал на страницах своего романа, отмеченного редким динамизмом и внутренним накалом: здесь тайны и кораблекрушения, мучительные пытки в застенках инквизиции и склепы с заживо замурованными, привидения и пророческие сны, фанатизм инквизиторов и могучая сила любви. А за всем этим возвышается трагическая фигура Мельмота, образа сложного, соединяющего в себе одновременно фаустовское и мефистофелевское начала, обреченного на многолетние скитания за проявленный в юности «пагубный» искус проникнуть в тайны мироздания, но неспособного совратить души людей, оказавшихся в самих отчаянных, невыносимых для себя обстоятельствах. Как отмечено в послесловии, главный смысл произведения — этический, он — в «признании за человеком, кем бы он ни был, удивительной моральной стойкости и воли, противостоящих соблазнам сверхчеловеческой силы». И если в романе и звучит религиозно-ортодоксальная идея о превосходстве грядущего райского блаженства над преходящими земными радостями, то она, думается, с лихвой перекрывается впечатляющими картинами разлитого в мире зла, религиозной нетерпимости и особенно католического изуверства, олицетворенного святейшей инквизицией в незабываемом «Рассказе испанца» (навеянном, как показали недавние изыскания, «Монахиней» Дидро). Метьюрин, подчеркивается в послесловии, рисуя ужасы католической Испании, исходил не только из «модной» тематики «готических» романов, во из реальных, действительных фактов.
В рецензируемом издании читатель получил возможность приобщиться к шедевру Метьюрина, почувствовать аромат его романтической прозы, погрузиться в саму литературную эпоху благодаря превосходной работе переводчика А. М. Шадрина и огромному исследовательскому труду, проделанному акад. М. П. Алексеевым, ответственным редактором, автором послесловия и комментатором этого тома. Вообще научное приложение к роману может служить поучительным образцом филологической работы самого высокого класса. Не будет преувеличением сказать, что обширнейшее послесловие (в сущности представляющее собой — и по объему, и по характеру — первую русскую монографию о писателе), а также редкие по своей основательности комментарии к тексту образуют в совокупности своего рода энциклопедию в рамках «метьюрианы», некий синтез всего, что достигнуто мировым литературоведением за полтора века изучения творчества писателя: здесь собран обширнейший свод фактов, нередко свежих, впервые введенных в научный обиход, и, кроме того, предложены решения малоизученных вопросов биографии и наследия писателя.
Все, кто знакомы с трудами М. И. Алексеева, привыкли к удивительной эрудиции ученого. Том Метьюрина — еще одно свидетельство его поистине уникальных познаний, охватывающих не только литературу XVII-XIX вв., но историю, философию, географию, лингвистику. Помимо более чем 500 комментариев к тексту, послесловие сопровождается почти 250 сносками и примечаниями. При этом многие из комментариев, скромно набранных петитом, на самом деле являются микроисследованиями. Перед нами фактически первое научно откомментированное издание всемирно известного романа; во всяком случае аппарат, с точки зрения полноты и глубины, значительно превосходит последние американское (под редакцией Ф. Экстона, 1966 г.) и английское, оксфордское (под редакцией Д. Гранта, 1968 г.) издания.
В послесловии к роману немалое вникание уделено личности автора. Перед читателем предстает человек нелегкой и драматической судьбы, познавший и недоброжелательство, и суровую нужду. Характеристика личности Метьюрина и среды, его сформировавшей, органически сопрягается с анализом других его сочинений, мало у нас известных (романов «Семья Монторио», «Милезский вождь», «Женщины, или за или против», романтических драй «Бертрам», «Мануэль» и «Фредодьфо»), бывших своеобразным прологом к его последнему и лучшему созданию — «Мельмоту Скитальцу». Роман этот рассмотрен исследователем во всей его сложности на широком Историко-литературном фоне; тонко интерпретирована его структура, внешне разностилевая, разнородная, но внутренне связанная таинственно-демонической фигурой Скитальца; выявлены, объективно оценены те литературно-исторические источники, которые питали художественную мысль Метьюрина в отдельных эпизодах и фрагментах его романа.
Как-то М. П. Алексеев заметил, что его особые пристрастия к А. С. Пушкину и И. С. Тургеневу объясняются во многом тем, что, будучи национально русскими, они также в высокой степени и международнозначимые художники слова. Видимо, правомерно говорить и о международнозначимых произведениях, имеющих сильный и долгий резонанс в разных литературах мира. К ним относится «Мельмот Скиталец», и эта его впечатляющая черта получает в статье исчерпывающее объяснение. Длинная череда читателей и подражателей была у Метьюрина не только в Англии и Америке, где «мельмотовские» мотивы с большей или меньшей решительностью обнаруживаются у Э. Бульвер Литтона (фантастическая новелла «Преследуемый и преследователи») и Р. Л. Стивенсона (поздняя новелла «Бесенок в бутылке», созвучная также «Прощенному Мельмоту» Бальзака), у Оскара Уайльда (дальнего родственника Метьюрина, избравшего себе житейский и литературный псевдоним «Себастиян Мельмот» и повторившего в «Портрете Дориана Грея» мотив таинственной связи человека со своим портретом) и Натаниэля Готорна (в раннем романе «Фэншоу» — во вставной повести об «индийских островитянах»). Не прошел мимо «Мельмота» и Э. По, который мог вдохновляться «Рассказом испанца», воспроизводя в своей новелле «Колодец и маятник» муки человека в канун страшной казни и ужасы застенков инквизиции.
Обстоятельно освещен «французский» аспект мировой славы «Мельмота». М. П. Алексеев приводит многочисленние свидетельства о его популярности по другую сторону Ла-Манша, о его переводах, переделках и переработках для сцены (нередко безвкусных), об отражении мельмотовских тем в живописи, в частности у Э. Делакруа. В томе воспроизведена репродукция картавы Делакруа «Мельпот, или внутренний вид доминиканского монастыря в Мадриде» (подлинник хранится в «Музее искусств» в Филадельфии, США), а в послесловие, как своего рода вставная новелла, включено сжатое, но увлекательное искусствоведческое исследование М. П. Алексеева, связанное с малоизвестной у нас творческой историей этого шедевра романтического искусства.
Если у писателей-романтиков (особенно молодого Гюго, а также Альфреда де Виньи) влияние Метьюрина весьма ощутимо, то Бальзак вступает уже в своеобразное творческое соревнование с автором «Мельмота Скитальца». Наряду с откровенным подражанием в ранних произведениях («Вековечный, или Два Берингельда», «Арденнский викарий») Бальзак по-своему полемизирует с Метьюрином, продолжая его тему в повести «Прощенный Мельмот», герой которой перенесен в современный буржуазный Париж, что позволяет французскому романисту с помощью фантастической символики и иронии подчеркнуть свою излюбленную мысль о всесильной я разрушительной власти золота над умами и душами людей. И в послеромантическую пору, когда слава Метьюрина несколько померкла, у него появился новый почитатель, Ш. Бодлер, ценивший автора «Мельмота» за его критику европейской культуры, смелое осуждение церковного ханжества и социальных зол общества.
Интересен и свеж по материалу раздел, рассказывающий о восприятии «Мельмота» в России, начиная с первых упоминаний, относящихся к 1816 г. Новыми деталями обогащены сведения о знакомстве Пушкина с «гениальным», по его словам, произведением Метьюрина в одесскую пору его жизни, об отражении мельмотовских мотивов в его творчества, в частности в «Евгении Онегине». В сущности впервые в литературоведении очерчена сложная проблема: Метьюрин и Достоевский, подкрепленная тонкими экскурсами в новость «Хозяйка», черновые наброски к «Бесам» (становление образа Ставрогина) и особенно в рассказ Ивана Карамазова о Великом инквизиторе.
История бытования романа в европейских литературах прошлого столетия убеждает в том, что Метьюрин был созвучен тем писателям (Бальзак, Бодлер, молодой Лермонтов, Достоевский), которые соприкасались с ним в некоторых своих исходных эстетических позициях, тяготея, например, к изображению особенно сильных страстей, переживаний, нарочито драматизированных ситуаций, к сгущению красок, романтической заостренности и символике и т.д.
Исследование М. П. Алексеева, плод 15-летнего труда ученого, весьма поучительно и в более широком историко-литературном плане, ибо дает образец подхода к сложной проблеме литературных влиянии взаимодействий и контактов, подхода, плодотворного лишь при учете всей суммы факторов, связанных с сопоставляемыми явлениями. Том Метьюрина один из лучших образцов серии «Литературные памятники», значительное достижение филологической науки.
Л-ра: Известия АН СССР. Серия литературы и языка. – 1979.- Т. 38. – № 1. – С. 68-70.
Произведения
Критика
