Забытая слава
A. A. Астахова
«Забытая слава». Так назвал свою историческую повесть о жизни и творческом пути Сумарокова известный литературовед, знаток русской литературы XVIII века А. В. Западов. И действительно, слава Сумарокова, поэта и драматурга, давно ушла в прошлое. Последний ее всплеск был связан с изданным в 1781 году Н. И. Новиковым (уже после смерти автора) «Полным собранием всех сочинений А. П. Сумарокова». Под портретом Сумарокова в нем была помещена «подпись», сочиненная одним из крупнейших тогдашних поэтов М. М. Херасковым, своеобразная оценка творческого наследия писателя:
Изображается потомству Сумароков,
Парящий, пламенный и нежный сей творец,
Который сам собой достиг Пермесских токов,
Ему Расин поднес и Лафонтен венец.
Слава прошла и забылась, но остались произведения и тот вклад, который внес Сумароков в развитие русской литературы, особенно драматургии и поэзии. Со временем его имя стало ассоциироваться лишь с жанром трагедии. Практически не было такого литературного жанра классицизма, в котором бы Сумароков не испробовал своих сил. И целью своей жизни он считал создание русской литературы, достойной занять равное место среди других европейских литератур.
Именно Сумарокову обязаны особенностями своей поэтической структуры русская элегия, стихотворная сатира и русская басня. Он перенес на национальную почву жанры эклоги и идиллии, эпиграммы и станса. Поэзию, особенно такие жанры, как ода и сатира, подобно А. Кантемиру и М. Ломоносову, он превратил в средство выражения своих политических взглядов. Поэт адресует свои сатиры и оды дворянству и монарху. Он признает равенство людей по природе, но образованных и воспитанных дворян он считает «первыми членами общества», «сынами Отечества». Свое особое положение в обществе дворянин должен оправдывать своим отношением к делу, к интересам общества:
...во дворянстве всяк, с каким бы ни бил чином,
Не в титле — в действии быть должен дворянином.
В торжественных одах последнего периода своего творчества, обращаясь к наследнику престола, будущему императору Павлу I, Сумароков рисует образ монарха- тирана, который «сан свой отличает» тем, «что льзя разити и пленять, // Что все пред ним стоят со страхом, // Что властвует людьми, как прахом, // Что он может жизнь отнять» / «Ода государю цесаревичу Павлу Петровичу в день его тезоименитства июня 29 числа 1771 года»), А через три года в «Оде государю цесаревичу Павлу Петровичу на первый день 1774 года» Сумароков адресует будущему монарху такие слова:
Без общей пользы никогда
Нам царь не может быти равен.
Короны тмится блеск тогда,
Не будет царь любим и славен,
И страждут подданны всегда.
Сумароков выступал с пародиями на стиль од своего «учителя» Ломоносова. Он назвал их «вздорными одами». П. Н. Берков справедливо считает эти оды одновременно и своеобразными автопародиями; Сумароков так же, как и Ломоносов, подчинялся «законам жанра» и пользовался в своих одах и теми приемами, которые осуждал у другого автора.
Сходные с сатирами идеи отражены и в духовных одах. Сумароков, как и многие поэты его времени, пользуясь формой перевода или переложения псалмов или молитв, касался таких тем, которые в других случаях могли вызвать возражение цензуры, так как носили обличительный характер, например, оду «Молитва» поэт начинает так:
Не терпи, о боже, власти
Беззаконных ты людей.
Кои делают напасти
Только силою своей!
В то же время Сумароков существенно обновляет и дополняет содержание духовных од. Он касается в них вечных, философских проблем жизни и смерти, бренности человеческой жизни. Эти оды становятся для поэта средством выражения его душевных переживаний, которые чаще всего вызваны страхом смерти. Сумарокову удается очень лаконично передать смятение человеческих чувств:
О мысли люты!
Кончается мое
На свете бытие,
Переходит житие,
Пришли последние минуты...
(«Час смерти»)
Плачу и рыдаю,
Рвуся и страдаю,
Только лишь воспомню смерти час...
(«Плачу и рыдаю»)
Характерной особенностью лирической поэзии Сумарокова стало именно это особое внимание к внутреннему миру человека, к его переживаниям, смене чувств. Он был противником холодной рассудочной поэзии и писал об этом в стихотворении «Недостаток изображения», которое можно считать в определенном смысле программным:
...Не стихотворец тот еще,
Кто только мысль изображает.
Холодную имея кровь;
Но стихотворец тот, кто сердце заражает
И чувствие изображает,
Горячую имея кровь.
«Любовь — источник и основание всякого дыхания: а вдобавок сему источник и основание поэзии», — пишет поэт в предисловии к «Эклогам». Как перекликается эта мысль со строками пушкинского «Я помню чудное мгновенье...»
Возвращается любимая, и с ней
Душе настало пробужденье...
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Характеризуя жанр песен в своих эпистолах, он писал:
Слог песен должен быть приятен, прост и ясен,
Витийств не надобно; он сам собой прекрасен;
Чтоб ум в нем был сокрыт и говорила страсть.
Сам поэт следовал именно этим требованиям. Его лирика обращена к человеку, отражает его природные чувства, хотя образ лирического героя все еще условен. В песнях Сумароков стремится раскрыть внутренний мир человека, глубину и искренность чувств героя или героини. Как и народные, песни, как правило, имеют монологическую форму. В них использованы образы и лексика народных песен, характерные для них прием антитезы, слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами, постоянные эпитеты, разнообразные виды повторов: «молода», «ночь темная», «войска храброго», «калина ли моя, малина ли моя», «день красный», «месяцясный», «нарву цветочков... сплету веночков», «сердцу тошно», «красны девки», «верного друга», «муж ревнивый». В одной из песен молодая женщина обращается к возлюбленному с жалобой на жизнь за нелюбимым мужем:
Не грусти, мой свет! Мне грустно и самой,
Что давно я не видалася с тобой, —
Муж равнивый не пускает никуда;
Отвернусь лишь, так и он идет туда.
Этот мотив очень характерен для народных песен. В другой песне «Где ни гуляю, ни хожу...» девушка рассказывает о своей любви и о гадании на любимого. Чтобы узнать, любит ли он ее, она пускает на воду венок «из лазуревых цветов». В народном духе и стиле написаны и песни «В роще девки гуляли...», «Отчего трепещет сердце, отчего пылает кровь...», «Прости, моя любезная, мой свет, прости...». Встречаются у Сумарокова и песни, написанные в несколько ином, пасторальном или книжном духе и стиле. Одной из лучших среди них по глубине и искренности чувств, тонкому психологизму является песня «Тщетно я скрываю...»:
Тщетно я скрываю сердца скорби люты,
Тщетно я спокойною кажусь,
Не могу спокойна быть я ни минуты...
Сердце тяжким стоном, очи током слезным
Извлекают тайну муки сей;
Ты мое страданье сделал бесполезным,
Ты, о хищник вольности моей!
Стыд из сердца выгнать страсть мою стремился,
А любовь стремится выгнать стыд.
В сей жестокой брани мой рассудок тмится, Сердце рвется, страждет и горит.
В этом стихотворении Сумарокову удалось передать тончайшие переживания человеческого сердца, борьбу страсти и рассудка. Стремясь раскрыть внутренний мир человека, передать его душевное состояние, поэт предвосхищает последующую психологическую лирику. Сумароков первым показал, что мир человеческих чувств, как и сам человек, сложен и противоречив.
Песни Сумарокова предназначались для музыкального исполнения и писались на какой-нибудь известный мотив, что сказалось на их поэтической структуре. Именно поэтому форма его песен поражает своим разнообразием. Они отличаются чрезвычайным богатством строфического рисунка, разнообразием применяемой системы рифмовки и интонационно-метрического строя.
По сравнению с песнями, эклоги более каноничны и в традициях жанра раскрывают лишь тему любви. Эклога — это одна из разновидностей буколической поэзии, в центре которой находится бытовая сценка из жизни пастухов и пастушек. Интересно, что в эклогах Сумарокова присутствуют и ярко выраженные черты идиллии, раскрывающей внутренние переживания автора или лирического героя. Это сказалось и в структуре эклог, основная и центральная часть которых — это по сути идиллия.
Все эклоги, написанные Сумароковым, довольно однообразны. Каждая из них начинается с пейзажной зарисовки: источник, дубрава, густой кустарник в солнечном или лунном сиянии, веющий ветерок:
Зефир по камешкам на ключевых водах
Журчал и пенился в пологих берегах.
Леса, поля, луга сияньем освещались
И горы вдалеке Авророй озлащались.
(«Дориза»)
С высокия горы источник низливался
И чистым хрусталем в долине извивался,
Он мягки муравы, играя орошал;
Брега потоков сих кустарник украшал.
(«Клариса»)
Далее герой или героиня раскрывают друзьям или природе свою тайну — любовь к пастуху или пастушке. В героях борются два чувства: страсть и стыд. Эклога завершается «цитерскими утехами», о которых, хотя и кратко, говорит поэт в последних стихах. В эклогах любовь изображается как земное чувство, которое приносит земные «утехи». Именно это дало право Пушкину назвать свирель Сумарокова «цинической» («свирель в поэтическом языке XVIII — начала XIX века — условное обозначение «пастушеских» жанров). Но, очевидно, так упрощать содержание и смысл эклог Сумарокова все же не следует. Надо иметь в виду, что, во-первых, в какой-то мере обращение к этому жанру было для поэта данью моде и отвечало литературным потребностям светского общества. «Пасторальная живопись, росписи дворцовых стен и потолков сценами из античной и французской идиллической поэзии, гобелены на пастушеские темы, статуэтки, изображавшие условных пастухов и пастушек, — все это делало жанр эклоги очень популярным в дворянском столичном обществе», — отмечал П. Н. Берков. Во-вторых, эклоги и идиллии с описаниями мирной жизни пастухов и пастушек, их любви, радостей и печалей на лоне природы были для Сумарокова средством воспевания условного идеального царства свободы и естественности, своеобразного возврата к счастливым временам «аркадского» золотого века. В этом смысле Сумароков был предтечей сентименталистов, одной из характерных тем которых стало противопоставление продажности и разврата городской жизни чистоте и непорочности нравов деревни, а человека «цивилизованного» — человеку естественному.
Мироощущение своего поколения воплотил Сумароков и в жанре элегии. Это проявилось в самом подходе к печальному или трагическому событию, лежащему в основе стихотворения. Отражая скорбь о часто безвременной кончине какого-либо достойного человека, сокрушаясь из-за измены своей возлюбленной или страдая в разлуке с ней, поэт все же убежден, что мир, хотя и не совершенен, но в основе своей хорош и устои его разумны. Элегии Сумарокова отражают сознание исконной гармонии мироустройства, удовлетворение жизнью и веру в грядущее счастье. «Поэтому любая элегия..., по справедливому замечанию Л. Т. Фризмана,.. может быть названа стихотворением на случай. На случай, который вторгается в жизнь и нарушает присущую ей гармонию». Именно такое мироощущение и определяет структуру и поэтику элегий Сумарокова, в которых ключевым словом становится слово «случай», или, как он иногда писал, «случай».
Часто встречающиеся местоимения «я», «мя», «мне» подчеркивают, что несчастья преследуют лишь героя — «меня». Так сложилась моя участь, «такой мне век судьбою учредился». Не жизнь плоха, а то, что выпало в мире на мою долю. Но все же вслед за античными авторами Архилохом и Горацием Сумароков утверждает, что, как бы ни казалась тяжка данная судьбою «часть», не следует терять надежды. Счастье существует, оно вернется, поэтому «и в сокрушении надежды не теряй! // Претерпевай тоску, напасть и время скучно...»
Такое восприятие жизни и ее «злых случаев» обусловило и один из наиболее характерных стилистических элементов в элегиях Сумарокова: просьбу, мольбу избавить от мук и горестей.
Но Сумарокову в его элегиях удалось и опередить время, предвосхитить мотивы, характерные для будущей элегии. В этом смысле показательно стихотворение «Все меры превзошла теперь моя досада». Его поэт написал в день премьеры трагедии «Синав и Трувор» и отправил Екатерине II. Он молил защитить его от произвола графа П. С. Салтыкова, который против воли автора заставил играть не готовую к постановке трагедию. На первый взгляд, эта элегия, как и все другие, кажется элегией на случай. Но в ней автор не только стремится изобразить «досаду», «скорбь», «отчанияние», но обличить своего обидчика, его «варварство», «невежество», «грубость». Автор воспринимает его как «гонителя художеств», т. е. в элегии нарушает «чистоту» жанра, включая в нее элементы сатиры.
А в элегии «Уже ушли от нас играния и смехи» мы встречаем метафору, которая свидетельствует о принципиально ином подходе к жизни, вступающем в противоречие с мировоззренческой основой сумароковской элегии как произведения классического искусства. «Случаи лютые» он сравнивает с ветрами:
Так ветры шумные на гордом океане
Ревущею волной в корабль пресильно бьют
И воду с пеной, злясь, в него из бездны льют.
Это сравнение, как и многие другие, восходящее к античной традиции, позволяет увидеть в описываемом лирическом событии нечто большее, чем отдельный факт, а именно — нечто повторяющееся, типичное, закономерное. Подобное мироощущение отражено и в сонете «На отчаяние»:
Жестокая тоска, отчаяния дочь!
Не вижу лютыя я жизни перемены, — с горечью восклицает поэт.
В одной из своих элегий («Страдай прискорбный дух! Терзайся, грудь моя!») Сумароков одним из первых в русской поэзии обращается к теме творчества (точнее, мук творчества), которое у него ассоцируется с образами муз:
Хочу оставить муз и с музами прощаюсь.
Прощуся с музами и к музам возвращаюсь...
Превредоносна мне, о музы, ваша власть,
О бесполезная и пагубная страсть,
Которая стихи меня писать учила!
Спокойство от меня ты вечно отлучила...
Сходные мотивы мы обнаружим гораздо позднее в цикле А. Ахматовой «Тайны ремесла». Это ли не свидетельство достоинств поэзии Сумарокова! Даже этот небольшой набросок в форме статьи убеждает, на наш взгляд, в том, что русская поэзия многим обязана Сумарокову и его музе. И прав был В. Г. Белинский, когда писал: «Сумароков был не в меру превознесен своими современниками и не в меру унижен нашим временем. Мы находим, что как ни сильно ошибались современники Сумарокова в его гениальности и несомненности его прав на бессмертие, но они были к нему справедливее, чем потомство, Сумароков имел у своих современников огромный успех, а без дарования, воля ваша, нельзя иметь никакого успеха ни в какое время».
Будем же благодарны Сумарокову за все то, что он стремился сделать и сделал для становления и развития русской литературы.
Л-ра: Русский язык и литература в учебных заведениях. – 2002. – № 2. – С. 12-15.
Критика
