О стиле романа Н. Д. Хвощинской 1850-х годов
О. Кренжолек
Творчество Н. Д. Хвощинской (Крестовского) показано в историко-литературном контексте 50-х годов, с которых начинается господство психологического течения в русской прозе. Рассматривается приверженность писательницы к традициям натуральной школы, анализируются композиционно-речевые приемы, придающие стилю романов Крестовского очерковый и психологический характер.
Дебютирующие в 50-е годы писатели, например, Л. Толстой, М. Авдеев, А. Потехин, выражая потребности нового времени, не забывают традиции натуральной школы.
К числу таких прозаиков относится и Хвощинская.
Заявив о себе двумя повестями («Анна Михайловна», 1850-1852, и «Дневник сельского учителя», 1850-1852), писательница издает в 1853 году свой первый роман «Кто же остался доволен?», явившийся первой частью трилогии «Провинция в старые годы». Помимо него в трилогию вошли опубликованные в 1856 году романы «Последнее действие комедии» и «Свободное время». По справедливому замечанию А. П. Могилянского, почти все произведения Хвощинской, включенные в первое издание «Романов и повестей» (1859), могли бы быть объединены под заглавием «Провинция в старые годы», ибо уже ее первая повесть «Анна Михайловна» стала началом осуществления большого замысла писательницы показать жизнь русской провинции, провинциального общества.
Идея воспроизведения русской провинциальной действительности вполне соответствовала требованиям эстетики «натуральной школы», девизом которой была «современность». «Для романа 40-х годов нет проблем исторической стилизации, занимательного сюжетосложения, — пишет В. И. Кулешов. — Он основывается на малых жанрах натуральной школы и стремится в биографиях, схватке типов, внутренней исповеди постичь механизм общества, его живые характеры». Первый роман Хвощинской отражает эти особенности романистики 40-х годов, но и дополняет их новыми качествами.
Замысел романа «Кто же остался доволен?» относится к 1849 году, когда была написана повесть «Анна Михайловна». Несмотря на известное композиционно-тематическое сходство, эти два произведения отличаются друг от друга решением вопроса о положении женщин в русском обществе. В повести писательница указывает тот нравственный идеал, к которому должна стремиться русская женщина. Анна Михайловна — человек «с характером», любящая прежде всего «самостоятельность». В романе Хвощинская показывает Нину Литвину как типичную русскую женщину, воспитанную по законам феодальной этики. Героиня романа отличается робостью, бесхарактерностью, неумением сопротивляться обстоятельствам, хотя она способна мыслить и искренне любить.
Создавая образ Нины Литвиной, писательница затрагивала чисто практическую сторону решения проблемы эмансипации, которая была неразрывно связана с необходимостью преобразования психологии русской женщины, сложившейся под влиянием социальной действительности самодержавно-крепостнической России. Чтобы женщина могла вступить в борьбу за свои права, ей надо было преодолеть тот психологический барьер, который создавался социальными условиями жизни. Хвощинская показывала, что русскую женщину, желавшую шагнуть в другую, новую жизнь, также ждет «тяжелый моральный труд», как и интеллигента-разночинца, готовившегося к преобразованию этой жизни.
К решению задачи романа «постичь механизм общества, его живые характеры», выдвигаемой романом 40-х годов, опиравшимся на малые жанры «натуральной школы», Хвощинская подошла согласно требованиям нового этапа развития русской литературы 50-х годов, а именно углубления социально-психологического метода. Хвощинская была подготовлена к решению этой задачи всем предыдущим поэтическим и прозаическим творчеством. Viktor Derely в предисловии к французскому изданию повести Хвощинской «Верягин» замечал, что с момента появления в свет новеллы «Сельский учитель» писательница нашла свой путь: «Талант Крестовского (псевдонима), соответственно русскому гению, влюбен в психологическую реальность, старается фиксировать ее самые ускользающие нюансы... Рассказы г-жи Хвощинской... глубоко раскрывают грустные стороны социальной жизни».
Сила психологического анализа Хвощинской проявилась еще полнее при создании отрицательных, сатирических характеров.
Сатирическим лицом в первом романе Хвощинской является Катерина Михайловна Воронская, воплощение социальных пороков чиновничье-дворянской среды. Но это не очередная социальная маска, гротеск, а живой портрет со всеми подробностями, психологическими нюансами, соблюдением реальных пропорций. «Крестовский-псевдоним — тонко и глубоко гуманная женщина — говорит не только о мужчинах, но и о женщинах... тоном сатирика, мужественного сатирика... Теккереем веет от иных картинок Хвощинской... Мать в романе ’’Кто же остался доволен?” — Бисмарк своего дела. Плоды ’’воспитания” так или иначе должны были сказаться на сыне».
П. Д. Боборыкин, который один из первых коснулся вопроса поэтики произведений Хвощинской, отмечал: «...романистка прибегает к приему, который у ней встречается чаще, чем у других писателей: передавать в третьем лице, иногда во вносных знаках, иногда без них, мысли и чувства героини. Нам попадались нападки газетных рецензентов на такой прием. В нем видят даже рабское подражание манере французских реалистов, в особенности Золя. Нападки эти несостоятельны прежде всего с точки зрения художественного реализма. Реальное творчество приближается как можно больше к ощущению и мысли действующего лица; стало быть, надо передавать то и другое его словами, образами».
Здесь Боборыкин очень ясно и четко определил ту руководящую писательницей идею, которая привела ее к такой, а не к другой художественной манере, и показал, что она связана именно со «строгим реализмом» ее творчества. Несмотря на то, что слова эти были сказаны в 1879 году, т. е. почти в конце литературного пути, пройденного писательницей, они относились ко всему ее прозаическому наследию. «Ее мастерство — результат целой писательской жизни», — пишет Боборыкин. Это значит, что, оценивая мастерство «художественного реализма» прозы Хвощинской 70-х годов, критик видел его вершинные достижения, которые готовились всем ее предшествующим творчеством.
Эстетические позиции Боборыкина побуждали его отдавать предпочтение некоторым особенностям писательской манеры Хвощинской, а не ее именитым современникам (Тургеневу, Гончарову, Достоевскому, Толстому). Боборыкину нравится в произведениях Хвощинской «правдивая передача фактов, мотивов, полос жизни действующих лиц».
Эти особенности манеры Хвощинской ярко заметны уже в ее первом романе. Они главным образом связаны с приемом повествования. В романе «Кто же остался доволен?» повествование построено так, что читатель с первых строк произведения больше ощущает стиль речи и эмоции действующих лиц, чем стиль и эмоции самого повествователя. Это достигается тем, что на стиль повествователя ложится отсвет стиля изображаемого персонажа, как, например, в следующем фрагменте: «Она [Катерина Михайловна Воронская] записала своего Сашечку в гимназию губернского города В., где тогда жила, и неусыпно наблюдала за его воспитанием, за каждым шагом, не спускала его с глаз, не бывала нигде без него, не разлучалась с ним, как не разлучаются с дочерьми... Она признавала необходимость своей вечной попечительности над сыном: ”я его мать”, говорила она, ’’его совесть! Мать должна знать все”». Слова, подчеркивающие поступки, убеждения, поведение Катерины Михайловны, принадлежащие повествователю, являются выражениями, характерными для стиля речи самой героини. Заметно это при сравнении речи повествователя с прямой речью, принадлежащей этому персонажу. Вот фрагмент, в котором сама Катерина Михайловна рассказывает о себе: «...вскоре я имела несчастье потерять мужа и почти оставила знакомства, но в том не беда: я оставила, а меня не оставляют; я говорю всем: ”да подите от меня! Я женщина без состояния; связей у меня нет; у меня сын: я обязана посвятить всю себя ему”. — ’’Нет”, говорят они и еще как, душечка!.. Ах, я этого вспомнить не могу!..».
Таким образом, можно заключить, что повествователь стремится прежде всего выявить позицию изображаемого персонажа и повествователю неважно было показать то, что он сам думает и как оценивает Катерину Михайловну, а то, какой она явится самой себе, как оценивает свои поступки, жизнь, окружающих ее людей. Естественно, для достижения полной объективности изображения персонажа более выгодна прямая речь, т. е. монологи и диалоги, точное цитирование высказываний персонажа, чем и изобилует роман, а также несобственно-прямая речь, в которой можно совмещать характеристику повествователя с самохарактеристикой персонажа. Но Хвощинская предпочитала в романе косвенную речь несобственно-прямой. Косвенная речь больше принадлежит повествователю, его стилю речи. Сохранение субъективности повествования давало писательнице возможность поместить в тексте сразу несколько воспринимающих сознаний, благодаря тому, что слово, диалоги действующих лиц вбираются «внутрь» косвенной речи. Восприятие мира перебрасывается от одного к другому персонажу и переплетается с восприятием мира оценками самого повествователя, как, например, в следующем фрагменте: «И вот под предлогом лекций, вечеров у профессора, посещений больного товарища, у него [Воронского, сына Катерины Михайловны] завелись другие знакомства, забавы, развлечения... Катерина Михайловна узнала, выговаривала, грозила, плакала. Ей Воронений обещал исправиться; себе он дал слово быть осторожнее. Страх, который наводили на него слезы и гнев матери, выучил его такой осторожности, что ее, по всей справедливости, можно было бы назвать скрытностью; но Катерина Михайловна клялась другим и была внутренне убеждена сама, что ее сын скорее умрет, нежели что-нибудь от нее скроет».
Этот прием давал возможность сохранять и активность действующих лиц, и активность рассказчика, что позволяло автору вникать в самые тайные мысли и чувства персонажей и выражать свою позицию через повествователя. «Собственные мысли», как замечал П. Д. Боборыкин, всегда вставлялись писательницей «кстати, в виде небольших тирад». Именно на этих тирадах держится сила обличительного пафоса произведений Хвощинской, острота и своеобразие ее сатиры, как, например, в этой характеристике: «...приветливая и до изысканности учтивая со всяким, она [Катерина Михайловна] не хотела, чтоб сын ее сближался с этим всяким, то есть с человеком без денег или без значения». Последняя фраза этой сжатой едкой характеристики, в общем выдержанной в объективной форме, дает уточнение, высказанное уже с позиции повествователя, ибо сама Катерина Михайловна не решилась бы никогда так прямо высказать эту правду о себе, именно потому, что это признание разоблачало бы фальшивость ее приветливости и учтивости с людьми. Повествователь же добавляет это от себя с разоблачительным намерением, превращая положительные черты характера данного персонажа в отрицательные. Вот другой пример, где этот же персонаж разоблачается сходным сатирическим приемом: «Катерина Михайловна прижала ее к сердцу. Надина едва могла вздохнуть. В самом деле, если б Катерина Михайловна последовала в эту минуту влечению своего сердца, она б непременно ее задушила».
Авторская оценка, содержащаяся в изображении Катерины Михайловны Воронской, ее «идеалов», нравственности, основанной на лицемерном следовании приличиям светского этикета, а следовательно, и нравственности всей чиновничье-дворянской среды, и особенно ее женской половины, достигается писательницей также при помощи «удивительно искусной» иронии, «которая вообще богатое украшение таланта Хвощинской»: «...она [Катерина Михайловна] создала себе идеал чего-то скромного, спокойного, благоразумного, как внутреннего, так и внешнего, и потому всяческое исключение из этих трех условий кололо ей глаза. Одной едва заметной грубости в обращении довольно было, чтобы навсегда оттолкнуть ее; небрежность ее ужасала; отступление или даже уклонение от условий общества в образе жизни, в мнении, в словах, в наряде казалось ей странно, непростительно. Она создала себе свой идеал порядочного и до этого совершенства хотела довести сына». Тонкая ирония, которой характеризуется домашняя «педагогика» светских матерей, выражена повествователем в объективной передаче умонастроений Катерины Михайловны Воронской, ее позиции. Только последняя фраза несет ироническую оценку со стороны самого повествователя.
Плодом этой домашней педагогики в романе Хвощинской является «Сашечка» Воронский, совершенно обезличенное существо. Он «своей уступчивой натурой умел принимать мнение всякого», его «сердце и ум... ничего не пугались, потому что он никогда ни о чем не думал и ничего не чувствовал».
Сжатые характеристики повествователя пополняются сценами, в которых начерченные метко характеры полностью проявляются в действиях и столкновениях с другими персонажами романа. Голос повествователя выступает скрепляющим звеном отдельных сцен, в которых действующие лица ставятся в различные житейские ситуации. Это создает впечатление неполноты изображаемых персонажей, отсутствие их «цельности», «объективной яркости», какую читатель встречает у Тургенева, Гончарова, Толстого. Писательница, согласно определению П. Д. Боборыкина, «как бы разрывает их на множество частей... заставляет проходить через множество нравственных испытаний». Современная писательнице критика считала это недостатком ее таланта, неумением создавать цельные характеры, а не особым художественным приемом, который был связан со стремлением Хвощинской показывать жизнь, в том числе и внутреннюю жизнь человека, в самом ее процессе, а не как нечто завершенное, окончательно сложившееся. Писательница считала, что «покуда жив человек, роман его все продолжается», и сказать о нем все невозможно, а можно именно рассказать «что-нибудь из случаев» жизни человека, города, народа вообще. Поэтому в ее романах встречаем только «полосы» из жизни «среднего культурного слоя» (Ткачев) русского общества дореформенной и пореформенной эпох. Писательница признавалась также, что она не любит «поверхностных известий» о своих «знакомых». Она их «слишком уважает», чтобы поверхностно интересоваться их судьбой. В этом признании выразилась идея «точно» изучать жизнь отдельных людей, а следовательно, и всего общества.
Хвощинской, так же, как и писателям «натуральной школы», сама жизнь давала типы характеров. Насколько ярко они определились в жизни, настолько ярко они вырисовывались в произведениях Хвощинской. В начале 50-х годов в России более определенны были отрицательные типы характеров, положительные находились только «в эмбрионе». По замечанию М. Цебриковой, «бывают эпохи благоприятные для проявления героизма, бывают и неблагоприятные». Эпоха «мрачного семилетия» была именно такой «негероической» эпохой. Поэтому в первом романе Хвощинской нет героев, а есть только лица, которые носят в себе черты положительных характеров, будущих героев.
Для первого романа Хвощинской характерно также то, что невелик в нем круг действующих людей, а конфликт носит сугубо семейный характер. Однако у читателя не создается впечатление незначительности происходящих событий потому, что «дворянская семья в произведениях писательницы рисуется как олицетворение всего дворянского общества, а борьба внутри этой семьи является отражением общественной борьбы тех лет», — справедливо замечает М. С. Горячкина.
Впечатление незначительности происходящего в семейном романе Хвощинской не создается еще и потому, что они исполнены психологического драматизма. Обличительное, сатирическое начало писательница сочетает с сочувственным, утверждающим. Она ставит «комедию» жизни рядом с «драмой», подчас и «трагедией» и показывает, как они тесно взаимосвязаны. Страдание самое глубокое изображается Хвощинской рядом со смешным, пустым, тщетным и именно потому вызывает смех, окрашенный презрением и скорбью. «Ирония, сочувствие, скоробь, гнев и ужас слышатся в прочувствованных речах, которые льются с уст Кассандры и в которых читатель находит отклик на то, что живет в душе его» — это отличительные черты таланта Хвощинской, по утверждению М. Цебриковой.
В голосе повествователя, рассказчика-свидетеля слышится предупреждение о последствиях разыгрываемой человеческой «комедии». Оно чувствуется уже в заглавии первого романа и совершенно ясно обнаруживается во втором романе, вошедшем в трилогию «Провинция в старые годы», — «Последнее действие комедии» (1856).
В своеобразном эпиграфе-предисловии к роману обосновывается его название и, следовательно, раскрывается оснозная его идея: «Из жизни, которая могла бы идти так стройно... составляется какое-то странное представление. Улыбаясь и плача, его можно назвать только комедией... Эти комедии тянутся долго и однообразно, как все, совершающееся понемногу. Действие огромное своим нравственным значением, большею частью несложно, редко эффектно, и только его развязка имеет иногда сказочный интерес... Довольно иногда посмотреть на одно последнее действие, чтобы понять все, что происходило прежде: это последнее действие — вывод из всех предыдущих, несколько торжественно, потому что уж все свершено, все кончено...».
«Комедия», разыгравшаяся на этот раз в высших, аристократическо-дворянских кругах, превращается в настоящую трагедию. Семья Оршевских, весь уклад ее быта воспроизведены писательницей с такой силой психологической, реалистической типизации, что превращается в символ уклада жизни и отношений всего аристократического общества во время Крымской войны.
На роман «Последнее действие комедии» откликнулся Н. А. Некрасов, который писал, что Хвощинская «касается серьезных общественных вопросов», старается пробудить «негодование ко всему низкому и презренному», обнаруживает «наблюдательность и ум». В то же время он упрекал ее произведения в «книжности»: «Резонерство и ум, переходящий в умничанье, — вот их коренной недостаток... там, где должен всплыть наружу весь герой... автор совершенно некстати выскакивает сам на страницы своего романа».
В 1859 году критик «Отечественных записок», подписавшийся инициалами Н. И., в обширном отзыве на первое шеститомное издание «Романов и повестей» В. Крестовского указывал:
«В. Крестовский начал очень субъективно свое литературное поприще... Если в „Приходском учителе“, в „Несколько летних днях“, в „Искушении“, в романе „Кто же остался доволен?“ отчасти и в „Испытании“... идея произведения поставлена слишком прямо, открыто, причем события искусственно расположены, с целью объяснить и подтвердить идею автора, а сама эта идея как бы невольно вытекает из беспристрастно переданных и воспроизведенных событий действительности жизни, то в последующих произведениях уже очень мало или почти вовсе — незаметен этот недостаток». Это замечание анонимного рецензента верно, так же, как и замечание Н. А. Некрасова, однако только частично. Оба критика сочли явность сквозной идеи в произведениях Хвощинской недостатком ее таланта, а не особым художественным приемом, роднившим творчество писательницы с интеллектуальными жанрами, имевшими свое начало в русской традиции, в теоретических и практических исканиях участников «натуральной школы». Как пишет Л. М. Лотман, «Белинский и Герцен призывали к проникновению философского, анализирующего разума в известный каждому в частностях, но никому в своей полноте, социальный быт России. Исследование, всестороннее описание и теоретическое осмысление должны были стать орудиями искусства, которое, выполняя эту миссию, сближалось с наукой. Поэтому-то Белинский, обратив внимание на вредную для общества изолированность каждой из его групп, тут же характеризовал аналогичное явление из сферы творческой, интеллектуальной». Подчиненность произведений Хвощинской мысли, «одной основной идее», вытекала именно из тех же соображений. Для писательницы важны «не одни факты», так как не только они «составляют жизнь». «Важнее всего смысл фактов, их причины, их нравственные последствия, — писала Хвощинская в 1862 году в своем третьем „Провинциальном письме о русской литературе“. — Беллетристика должна помнить, что взяв своей задачей действительность, она взяла и обязанность — по мере средств удовлетворять ожиданию читателей, ищущих не одной забавы, но и научения... постройка, лишенная одной основной идеи, составленная понемногу из клочков всего, не имеет узла, той нравственной связи, которая делает из романа нечто целое, в самом деле похожее на жизнь и вызывающее думу». Этими словами Хвощинская защищала эстетические принципы «натуральной школы» в 60-е годы. Она так же, как Белинский, «в мысли, глубоко прочувствованной, полно сознанной и развитой», видела главную силу и основное достоинство творчества писателей 40-х годов и их отличие от прозаиков нового поколения.
Об этой отличительной черте писателей «старой школы», свойственной и Хвощинской, писал П. Д. Боборыкин, сравнивая ее творчество с «новейшими беллетристами» 60-70-х годов: «Такие таланты, как г-жа Крестовская, никогда не достигнут полной объективности: они слишком преисполнены душевной горячности и преданности своим идеалам... Она не будет вдаваться в умничанье, в фальшивую идеализацию и строить фразы для фраз... но в мозгу ее залегла уже складка искренних, красивых обличительных разговоров, заслоняющих собою то, что в реальном романе должно стоять на первом плане: описания, характеристики всякого рода, индивидуальные штрихи».
Однако П. Д. Боборыкин в отличие от демократической критики 50-60-х годов делал существенное различие между субъективностью формы стиля, которая была свойственна творчеству Хвощинской, и субъективизмом в воспроизведении явлений жизни. Он справедливо замечал, что писательница не «увлекается своим писательским „я“ и не „влагает в уста действующих лиц свои мысли“, не „подсвечивает“ их, стараясь сделать симпатичными или антипатичными. (...)... Если сравнить некоторых, даже очень молодых беллетристов с г-жею Крестовской в этом именно смысле, то окажется, что она далеко не самая субъективная».
П. Д. Боборыкин отметил умение писательницы сводить анализ отдельных явлений жизни к общему, синтетическому осмыслению представленных фактов, что считал отличительным свойством «каждого настоящего романиста». В этом он видел отличие Хвощинской от Г. Успенского: беллетристка шла от фактов к обобщающей мысли, писатель — от мысли к фактам, ее подтверждающим: «Глеб Успенский лишен или до сих пор не хотел сделать над собою усилия задумать и выполнить рассказ, повесть, роман с хорошей постройкой, с последовательным неотрывочным развитием всех частей, характеров, положений и подробностей... Он подбирает отрывки бытовых разговоров и вставляет их в рассказ когда и где нужно для усиления своей мысли. Но пишет он точно так же, как и г-жа Крестовская, всегда на тему», — замечал П. Д. Боборыкин.
В этих словах Боборыкина проясняется причина, по которой художественный прием Хвощинской стал ближе и понятнее критике 70-х годов, чем середины века.
В литературе 70-х годов, в ее народническом, социологическом течении, наблюдается усиленный интерес к очерковой традиции натуральной школы. Писателям-народникам, в том числе Г. Успенскому, жанр очерка «открывал возможности для широкого изображения действительности... для пропаганды тех взглядов, которые представлялись... истинными», обращение к очерковым циклам позволяло им достичь «такого охвата явлений, который в ряде случаев доступен лишь „большим“ жанрам — роману, повести, драме».
Хвощинской, продолжавшей ориентацию романа 40-х годов на «малые жанры» при постижении «механизма общества», было необходимо сохранить в структуре своих произведений идеологически-оценочное обобщение изображаемой картины жизни.
В рассматриваемой нами трилогии «Провинция в старые годы» эту обобщающую функцию выполняет сама установка на зарисовку социальных типов, а также эпиграфы и наименования произведений.
Особую организующую роль исполняет у Хвощинской повествователь — то комментатор, то свидетель. В последней части трилогии («Свободное время») он «переходит к бытописи, более полным общественным содержанием». Здесь расширяется круг действующих лиц за счет показа трех семей, связующими звеньями между ними является образ Сергея Павловича Каватеева. Повествователь избегает прямых осуждений «философии жизни» своего героя, его мелкой натуры, но авторская ирония заметна в названии романа, вызывающего горькую улыбку «по поводу „общественного свободного времени“, так расточаемого».
Нравственная эволюция Каватеева отражает процесс измельчания идеи преобразования жизни — от стремления служить общественному благу к личному благополучию. Как писала М. Цебрикова, в 50-е годы «мировая скорбь и тоска по абсолютному» стала сужаться до «скорби только о личном своем». Эту особенность времени подметил и Писемский, когда писал Майкову в октябре 1854 года: «Что бы про наш век не говорили, какие бы в нем ни были частные проявления, главное и отличительное его направление практическое-, составить себе карьеру, устроить себя покомфортабельнее, обеспечить будущность свою и потомства своего — вот божки, которым поклоняются герои нашего времени...».
В романе «Испытание», написанном двумя годами раньше, Хвощинская показывает то небольшое расстояние, которое отделяет «фразера» от предателя светлых идеалов. Здесь писательница проводит эксперимент, цель которого — проверка силы убеждений Шатровского. «Восторженный охотник до фраз» не выдерживает испытания, лишившись нравственной поддержки Елизаветы Андреевны, подруги его юности.
В этом романе повествователь Хвощинской исследует процесс нравственного перерождения «посредственного мечтателя», наблюдения, факты позволяют ему делать соответствующие выводы о данном социальном типе.
Подобный «экспериментальный» прием свойствен и роману Крестовского из жизни духовного сословия «Баритон», опубликованному в 1857 году.
В 1879 году Н. К. Михайловский, сопоставляя это произведение с экспериментальным романом Э. Гонкура («Братья Земгано»), писал: «Читатель видит, что и здесь герой романа — художник, мечтающий об артистической карьере. Но Гонкур дает нам каких-то фантастических царей искусства и не дает ни единого слова осуждения их среде, даже не пытается реабилитировать ее, до такой степени он уверен в ее великолепии и правомерности ее положения... Крестовский-псевдоним поступает как раз наоборот... превозносит людей, а не среду, не положение, как это делает Гонкур».
Хвощинская, изображая прекрасную, артистическую натуру Ивановского, который обладает удивительно хорошим голосом, его «чистую душу», «как бы говорит: посмотрите, ведь это — люди, превосходные люди, за что же вы гоните и оскорбляете их, за что отгоняете от чаши жизни своими предрассудками и своим неумением устроить сносный общественный порядок? Ради этого укоризненного вопроса и производится вся неумеренная идеализация... Автор производит опыт над читателем: он хочет знать, можно ли этого читателя расшевелить изображением загубленной, забытой, приниженной жизни. Нашему автору опыт удался».
Роман Хвощинской «Баритон» пронизан высоким гуманизмом, роднившим писательницу с Герценом, у которого она и заимствует слова для эпиграфа своего романа: «Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как оптовое осуждение целого сословия по надписи, по нравственной отметке, по главному характеру. Названия — странная вещь...».
Неумеренную идеализацию, о которой говорил Н. К. Михайловский нельзя отнести к роману в целом, а лишь только к главному действующему лицу, Ивановскому. Однако нравственный портрет героя создается реалистическими средствами, при помощи психологического анализа. Писательница пользуется здесь чаще, чем в первых своих романах, несобственно-прямой речью, которая порой переходит во внутренние обширные монологи, порой превращающиеся в поток сознания.
В романе наряду с психологической зарисовкой героя подробно описывается жизнь духовной семинарии. В «Баритоне», по словам Боборыкина, «есть делая часть, посвященная описанию быта семинаристов, очень талантливая, искренняя и яркая. Большинство тамошних диалогов выхвачены из жизни, подслушаны и переработаны автором».
Именно эти нравоописательные страницы «Баритона» сближают его с трилогией «Провинция в старые годы», изображающей жизнь «средних культурных слоев» русского общества дореформенной эпохи. Писательница заметила в духовном сословии и тех, кто служит общественному прогрессу, и тех, кто противится ему.
В своих романах 50-х годов она пыталась понять и показать, куда движется Россия, какие социально-нравственные процессы происходят в русском обществе периода «мрачного семилетья». Поставленные писательницей задачи определили особенности стиля ее «строгого реализма».
Л-ра: Проблема стиля и жанра в русской литературе ХІХ века. – Свердловск, 1991. – С. 68-80.
Критика
