Эволюция художественного воплощения одного сюжета: «Переулок забытых лиц» и «Время и место» Ю.В. Трифонова

УДК 8.82-31

Е.А. Новосёлова

Анализируется дважды повторяющийся в творческой практике Ю.В. Трифонова сюжет - в рассказе «Переулок забытых лиц» (1970) и главе романа «Время и место» «Переулок за Белорусским вокзалом» (1980). На разных уровнях поэтики рас­сматривается, как за десятилетие трансформируется способ художественного изображения одного сюжета. Случайное столкновение с «местом памяти» (П. Нора) в рассказе и сознательная памятливая установка романа определяют разные способы изображения времени, мотива исчезновения, темы памяти.

Ключевые слова:Ю.В. Трифонов; «Переулок забытых лиц»; «Время и место»; сюжет; исчезновение; память.

Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta - Tomsk State University Journal, 2021, 467, 41-46.
DOI: 10.17223/15617793/467/5

Ekaterina A. Novosyolova,
Ural Federal University (Yekaterinburg, Russian Federation).

The Evolution of the Literary Embodiment of One Plot: “The Alley of Forgotten Faces” and Time and Place by Yuri Trifonov

The article analyzes the plot Yuri Trifonov twice repeated in his creative practice: the story “The Alley of Forgotten Faces” (1970) and the chapter “The Lane Behind the Belorussky Station” from the novel Time and Place (1980). The aim of the work is to identify transformation points in the ways of transmitting a single story related to the memory of the time when the characters worked at an aircraft factory during the war. The factory, being a “place of memory” (P. Nora), provokes two types of recollection: a collision with the lane in the story becomes an incentive for the hero's accidentally recall, while the novel reveals the main character's conscious memory attitude as a reflexive strategy. Different attitudes dictate two ways of representing a single plot, expressed at different levels of text poetics. Thus, the image of the main character of the story is based on the opposition I-then/I- now, where I-then disappears from memory “forever”. This changes fundamentally in the novel: Trifonov, renouncing the opposition, introduces two narrators, whose constant change creates a polyphonic three-dimensional image that refutes the idea of the totality of disappearance. These attitudes are reflected in the reconstruction of the temporal context: if the character of the story focuses on then-perception, passing the memory about people and events through the prism of the “present” by detecting the value dominant of individual time, which is closed in time, the chapter of the novel focuses on the representation of historical time. The phrase “we made radiators for airplanes” repeated many times in the chapter becomes a marker of historical time, revealing its ontological nature, its “equalizing” and unifying function in relation to individual life manifestations. Depiction of the central episodes of both texts are subordinated to the attitudes of random and conscious recollection. When placed in the context of the final novel, events in the story, depicted through variations of extinction (the motif of the disappearance of illusions, the motif of premonition of disappearance), discover the expansion of artistic potential: two narrative voices break down the total space of the novel into the reality of a certain moment of life and the reality of a general context of Time and Place, which allows the characters to see different situations both in the moment of direct residence, and from a distance (the position of “tense being-out” according to Bakhtin). This contributes to adding the level of “doubled” reflection implicitly expressed by the hero himself and explicitly formulated by the second narrator to the event-factual level; the former level indicates the author's worldview that fundamentally changed over the decade, which was expressed through the changed poetics of his later texts.

Keywords:Yuri Trifonov; plot; evolution of literary world; poetics of literary text; mechanisms of meaning generation.

Периодизация творчества любого автора базирует­ся на триединстве «раннего», «зрелого» и «позднего» этапов и подразумевает идею эволюционного разви­тия. Стимулом для перехода от одного этапа к друго­му становится смена ценностных установок писателя, корректировка его мировоззренческой парадигмы, что связано с процессом как личностного, так и творче­ского созревания. Смена ценностных установок при этом не подразумевает полный отказ писателя от предыдущих художественных находок: «самоощуще­ние», т.е. так называемое ядро творчества не претер­певает принципиального изменения - трансформиру­ется угол зрения и способы и формы художественного изображения.

В творческой практике Ю. Трифонова изменение угла зрения на устойчивые темы можно проследить, рассмотрев, каким образом писатель возвращается к одним и тем же сюжетам в произведениях разного периода времени. Ситуация возвращения, имеющая семантику кругового движения, завершенности, пре­одоления времени [1. С. 58], связана с иерархической моделью мира, где соотносятся центр и периферия. Возвращение смещает смысловой центр, частично включает в него периферийные значения. В ситуации возвращения «целое обретает смысл в индивидуаль­ном» [2. С. 146], возвращение становится мерилом «добра и зла, созидания и разрушения, греха и воз­рождения в душе человека» [3. С. 220].

Ситуация возвращения занимает в художествен­ном мире Ю. Трифонова особое место: как и его ге­рои, которые постоянно обращаются к своим воспо­минаниям в попытке их переосмыслить, сам писатель обнаруживает возвращение как стратегию творческо­го развития. Повторяясь («<...> я люблю повторяться и считаю, что писатель должен повторяться <...>» [4. С. 101]) - от текста к тексту развивая одни и те же темы, совершенствуя механизмы смыслопорождения, возвращаясь к одному и тому же сюжету - Ю. Трифо­нов через личные истории утверждает общечеловече­ские и вечные ценности в итоговых книгах.

В рамках настоящей работы нас будет интересо­вать один аспект возвращения - возвращение к одним и тем же сюжетам в произведениях разного периода времени. В творческой практике Ю. Трифонова по­добные возвращения происходят, как правило, через значительный промежуток времени относительно первой «пробы» сюжета (так, к примеру, повесть «Дом на набережной» (1976) является возвращением к сюжету повести «Студенты», опубликованной в 1950-м) [5]. Возвращение к сюжету помещает его в более широкий индивидуально-авторский и историко­временной контекст, позволяет проследить механиз­мы смещения смыслового центра и свидетельствует о его принципиальной важности для интерпретации прозы Ю. Трифонова.

Приведенный выше пример о связи сюжетов «Студентов» и «Дома на набережной» - не единственный в художественном мире Ю. Трифонова. Так, к примеру, рассказ 1980 г. «Кошки или зайцы?» по­вторяет сюжет рассказа «Воспоминания о Дженцано» (1970), в «Вечных темах» писатель переписывает свои «туркменские» опыты. Рассказы конца 1960-х гг. («Вера и Зойка», «В грибную осень», «Голубиная ги­бель» и др.), хотя прямо и не повторяют сюжетов бо­лее ранних текстов, развивают идеи трифоновских спортивных репортажей. Кроме того, отдельные сю­жетные линии переходят из текста в текст на протя­жении всей творческой биографии: события Граждан­ской войны («Отблеск костра», «Старик»), 1937 г. («Игры в сумерках», «Исчезновение», «Время и ме­сто») и т.д.

Вопрос повторного прописывания одного и того же сюжета открывает перспективную проблему три­фоноведения: проследить, каким образом на разных уровнях поэтики проявляется процесс транспониро­вания сюжета или темы из текста в текст, как соотно­сятся личные дневники и рабочие тетради писателя с его художественным наследием, малоизвестные¹ ху­дожественные произведения Ю. Трифонова - с его «классическими» текстами.

А.П. Шитов в книге «Юрий Трифонов. Хроника жизни и творчества» сообщает о двух рассказах, предваряющих роман «Исчезновение» - «Возвраще­ние Игоря» и «Переулок забытых лиц»: «В журнале “Новый мир” № 9 (3-я страница обложки) объявлено о намерении опубликовать в 1971 году роман Трифо­нова “Исход” (первоначальное название романа “Ис­чезновение”») [6. С. 432]; «10 декабря (1970 г. - Е.Н.) в газете “Труд” опубликован рассказ “Переулок за­бытых лиц” (отрывок из будущего романа “Исчезно­вение”» [6. С. 431]; «В журнале “Смена”, № 11 пуб­ликуется рассказ “Возвращение Игоря” (рис. В. Ка- рячкина). Эта публикация - отрывок из будущего ро­мана “Исчезновение”» [6. С. 435].

Оба этих рассказа - «белые пятна» трифоноведе­ния. Ни один из них не вошел ни в сборники «Из­бранное», ни в единственное на сегодняшний день собрание сочинений в 4 т. (1985-1987 гг.). В 1977 г. рассказ «Переулок забытых лиц» был напечатан в сборнике «Московский рассказ» (сост. Г. Дробот, И. Ракша), куда вошли рассказы на «московскую» тема­тику самых разных советских писателей. Рассказ «Возвращение Игоря» после первой публикации больше не печатался, но вошел в первую главу рома­на «Исчезновение» без существенных изменений.

Между тем эти рассказы продуктивно будет рас­смотреть как первые обращения к сюжетам, которые в писатель будет использовать в дальнейшей творче­ской практике. Если рассказ «Возвращение Игоря» фактически представляет собой начало опубликован­ного романа «Исчезновение», то «Переулок забытых лиц» с романом «Исчезновение» текстовых / сюжетных / содержательных совпадений не обнаруживает. На наш взгляд, сюжет этого рассказа ложится в осно­ву главы «Переулок за Белорусским вокзалом» из фи­нального романа «Время и место».

Первые упоминания о романе «Время и место» да­тируются в дневниках Ю. Трифонова 1974 г.: «<...> через несколько белых страниц - список героев и план романа “Ностальгия”. Так Ю. В. хотел сначала (еще в 1974 году!) назвать будущий роман “Время и место”. <…> Удивительно, что в 1974 году план “ро­мана-пунктира” был продуман и позже не изменялся» [7. С. 382]. Судя по этой записи, замысел романа воз­ник именно в 1974 г., тогда как рассказ был опубли­кован в 1970 г. В связи с этим вряд ли можно гово­рить о том, что этот рассказ специально задумывался как «подготовка» к большому тексту: Ю. Трифонов обратился к этому рассказу с целью его «переписать» уже в то время, когда активно работал над романом «Ностальгия». Однако тот факт, что герой рассказа становится литературным прототипом Саши Антипо­ва в романе «Время и место», а воспоминание о вре­мени работы на авиационном заводе ложится в основу одной из тринадцати глав романа, свидетельствует о важности этого сюжета в художественном мире Ю. Трифонова.

Фабульная основа рассказа и главы романа - вос­поминание главных героев (Володьки - в рассказе, Саши Антипова - в романе) о времени работы на авиационном заводе во время войны. Различие в ти­пах мнемонического повествования [8] наблюдается в экспликации авторской установки. Так, роман «Время и место» представляет собой сознательное памятли­вое воспроизведение главным героем событий соб­ственной жизни, куда вписано и воспоминание о во­енных годах. Эта установка проявляется уже в первой главе: «<...> вспоминать и жить - это цельно, слитно, не уничтожаемо одно без другого и составляет вместе некий глагол, которому названия нет» [9. С. 293].

В рассказе же воспоминания вызвано совершенно случайным столкновением героя с давно забытым местом - переулком, где в военные годы находился упомянутый уже завод. Авиационный завод, пользу­ясь терминологией французского историка П. Нора, можно назвать «местом памяти», которое возникает или актуализируется в процессе «деритуализации нашего мира» [10. С. 25]. Под деритуализацией в дан­ном случае понимается нарушение повседневного течения жизни случайным воспоминанием, на некоторое время отрывающее героя от обычных ежеднев­ных ритуалов. Будучи избыточным местом, - пишет П. Нора, оно «закрытое в себе самом, замкнутое в своей идентичности и собранное своим именем, но постоянно открытое расширению своих значений» [10. С. 48]. Авиационный завод становится, таким образом, местом памяти, который стимулирует возвращение воспоминаний: случайно - в рассказе, со­знательно - в романе. Нас будет интересовать «рас­ширение значений» места памяти относительно наращивания смыслового потенциала места, что, в свою очередь, трансформирует поэтику текстов Ю. Трифонова. Целью настоящей работы, таким об­разом, станет выявление сущностных изменений в приемах поэтики и механизмах смыслопорождения при повторном обращении к одному сюжету.

Перекличка сюжетов начинается с заглавия. Назва­ние рассказа, обнаруживающее темы Места (Пере­улок) и Исчезновения (забытых лиц), прогнозирует его содержание: «Шел откуда-то со стороны Савеловского, кружил, петлял по когда-то знакомым улицам, теперь ничего не узнать, все перестроено, домишки снесены, сожжены, громоздятся кругом многоэтажные башни, и вдруг выскочил этот переулок. Сразу не узнал, а потом что-то толкнуло в сердце. Господи, я ведь не был тут полжизни!» [11. С. 293]. Противопоставление про­странства того времени и сегодняшнего (все перестро­ено, снесено, сожжено, громоздится) выражается и в образе главного героя, эксплицированного в тексте посредством оппозиции я-тогда/я-сейчас: «Назовем его Володькой. Собственно говоря, это был я, но странный, давнишний, почти совсем забытый мною я. Поэтому пусть Володька. Или как-нибудь иначе, все равно» [11. С. 293].

Название главы «Переулок за Белорусским вокза­лом» вписывается в общий контекст романа и указы­вает на место воспоминания. Внешняя простота названия, его буквальное прочтение продиктовано эволюцией Ю. Трифонова в течение 1970-х гг.: по­тенциально символические заголовки («Обмен», «Предварительные итоги», «Игры в сумерках» и др.) сменяются заглавиями констативного характера («Дом на набережной», «Старик», «Время и место»). Лаконичность формулировки дает большое количе­ство смысловых ответвлений в текстах Ю. Трифоно­ва, что отвечает его эстетике, выраженной во фразе «в кратком находить бесконечное» [4. С. 268].

Герой рассказа, как уже было обозначено выше, воплощается в образе Саши Антипова в романе «Время и место», где принципиально изменяется спо­соб его художественного воплощения: Ю. Трифонов отказывается от оппозиции я-тогда/я-сейчас и вводит двух повествователей: первый - Саша Антипов, вто­рой - его знакомый, с которым они вместе работали на авиационном заводе во время войны. Сознательная памятливая установка романа свидетельствует об аб­солютной честности героев, об их прямолинейном взгляде на мир, а расщепление повествования на две линии укрупняет, удваивает оптику, позволяет посмотреть на одно воспоминание с разных сторон. По­добная позиция резко противопоставлена позиции героя рассказа, который в образе я-тогда «исчез навсегда»: герой романа, вспоминая все, принимает себя во всяком проявлении. Иными словами, в романе происходит процесс самоидентификации героя, поз­воляющий осмыслять прошедшие события в иной ценностной парадигме. Подтверждением тому можно считать финал романа, где два героя воссоединяются после тридцатилетней разлуки.

Подобная организация образа главного героя дик­тует разные способы художественного изображения времени. Время действия как рассказа, так и главы разворачивается в 1943 г., исторический контекст ко­торого связан с событиями Великой Отечественной войны, личный - периодом работы героев на авиаци­онном заводе. При этом исторический контекст вре­мени рассказа восстанавливается лишь в сопоставле­нии с главой романа, поскольку в нем опущены упо­минания о военных событиях, однако вводятся при­меты личного воспоминания: «Двадцать семь лет назад <...>» (относительно времени создания расска­за - 1970 г.), «Парень был здоровый, только что сле­пой, очкарик».

Редуцирование исторического времени в рассказе диктует способ реализации личного воспоминания, которое характеризуется лексемой настоящее: «Настоящая картошка. От нее жизнь зависела» [11. С. 294], «Все кругом было настоящее» [11. С. 294]; «И люди, которые были рядом, казались Володьке необыкновенно настоящими. Алексей Терентьич был, например, настоящий старый мастер. Виктор Ива­ныч - настоящий агент по снабжению, а Николай Львович - настоящий начальник» [11. С. 294]; «Не понимал, как быть, что делать. Только одно знал: настоящее. Самое что ни на есть» [11. С. 296]; «Все, что было настоящим в его жизни, продолжало оста­ваться настоящим. И беда, которая случилась, была настоящей бедой» [11. С. 300]. Значение происходя­щих вокруг событий осознается в момент их непо­средственного проживания, а личное время в воспо­минании приобретает подчеркнуто ценностную окраску.

Обратный способ изображения времени реализу­ется в главе «Переулок за Белорусским вокзалом», где личные воспоминания вписываются в контекст исто­рического времени и утрачивают свою автономность и самоценность. В главе романа доминирование исто­рического, преобладание его над личным, передается через восьмикратное повторение фразы «Мы делали радиаторы для самолетов»: ею начинается и заканчи­вается глава, она рассредоточена на всем ее протяже­нии и фигурирует в самых разных контекстах: «Нам давали иногда сверх карточек кое-что - например, суфле и капусту. Ведь мы делали радиаторы для са­молетов. Суфле было из сои, сладковатая кашица, похожая на раскисшее мороженое довоенных времен» [9. С. 370-371]; «Просто не верилось, что из-за пустя­ка - да все подряд эти листья у мальчишек рвут - мо­жет случиться плохое. Но время было жест­кое, смертью насыщенное, и мы делали радиаторы для самолетов. А у товарища Смерина лицо бы­ло багровое, как сургуч, брови черные и усы черным квадратиком» [9. С. 372]; «- Что я? Наказывайте. - Сашка пожал плечами. - Я не возражаю. Шла война, были нужны самолеты, мы делали для них радиаторы, а все остальное не имело значения» [9. С. 376]; «Это случилось с ним в инструментальном складе в февра­ле сорок четвертого, днем, во мраке, когда обрубили ток и когда шла война, пожиравшая радиаторы для самолетов» [9. С. 379]; «С каждым месяцем мы дела­ли все больше радиаторов для самолетов» [9. С. 384]; «Жалеть нас было не надо. Мы делали радиаторы для самолетов. И война приближалась к концу» [9. С. 390]. Эта фраза становится маркером Времени, подчеркивает его абсолютную онтологическую зна­чимость, а также - «уравнивающую» и объединяю­щую функцию по отношению к отдельным жизнен­ным проявлениям.

Способ изображения времени определяют расста­новку акцентов в описании центральных эпизодов рассказа и главы романа - поездка за картошкой и выключение света в рабочем цеху.

Так, в рассказе Володька, желая помочь Кате, от­правляется на электричке к старику, у которого, по дан­ным начальника цеха, есть мешок картошки. С трудом уговорив старика отдать ему картошку, герой на обрат­ном пути ставит мешок в тамбуре электрички, но, когда из нее начинают выходить люди, мешок падает, и кар­тошка разлетается в разные стороны. На следующий день Володька продает свою теплую бекешу и покупает мешок картошки для Кати. Когда он приходит к ней домой, чтобы отдать картошку, то видит там начальника цеха Николая Львовича, который, с точки зрения Во­лодьки, ведет себя странно: «В Катиной комнате сидел за столом Николай Львович в белой расстегнутой ру­башке и пил чай» [11. С. 300]. В знак благодарности Ка­тя приглашает Володьку присоединиться к ним, однако в этот момент он случайно замечает под столом босые ноги Николая Львовича: «Она посмотрела серыми, яс­ными глазами, и Володькино сердце замерло, как обыч­но. Он опустил голову и увидел босые ноги Николая Львовича. Почему-то тот сидел за столом без ботинок, даже без носков. <...>. Володька сказал, что не может задерживаться, он спешит, ужасно спешит. Правда, он спешил. Но куда? Он бежал по темной улице, не желая садиться в трамвай, бежал, бежал, бежал. Все, что было настоящим в его жизни, продолжало оставаться настоя­щим. И беда, которая случилась, была настоящей бедой. Жить дальше не имеет смысла. Конечно, он выдержит, устоит на ногах, но будет очень трудно. Бежал по обле­денелым тротуарам, через парк, не замечая мороза…» [11. С. 300].

В описании реакции героя на «предательство» Ка­ти проступает мотив исчезновения, связанный не столько с осознанием собственной ненужности, сколько с исчезновением иллюзий и надежд о буду­щем своего чувства. Для передачи мотива исчезнове­ния иллюзий Ю. Трифонов использует два приема: троекратное повторение глагола бежать², во-вторых, лексемы с семантикой темного, холодного: «бежал по темной улице», «бежал по обледенелым тротуарам», «<...> не замечая мороза»³.

Мотив предчувствия исчезновения проступает в рассказе с помощью ключевых слов-«формул». К примеру, в начале, когда герой только подходит к переулку, он замечает, что «за воротами глыбилось что-то чужое, громадно-стеклянное». Во второй поло­вине 1970-х гг. лексемы со значением устрашающе­большого укрупняются и становятся в романах характерологической приметой времени⁴. К словам-«формулам», характеризующим Время, можно отне­сти и глаголы с семантикой исчезновения: «Двадцать семь лет назад сбились случайно в кучу. <...> а к концу этого года разлетелись кто куда» [11. С. 294]. Это предложение перефразируется в романе «Время и место» в главе «Переулок за Белорусским вокзалом»: «И все мы скоро разлетелись кто куда. Война сводила людей и рассыпала навек» [9. С. 390].

Рассказ «Переулок забытых лиц» завершается констатацией исчезновения: вспомнив время работы на заводе, герой отмечает, что и он-тогда «исчез навсегда». В роман «Время и место», как уже упоми­налось выше, вводятся два повествователя, постоян­ная смена которых не дает герою-тогда (воспомина­ниям о собственном прошлом) исчезнуть совсем. Здесь закладывается принципиальная оппозиция ис­чезновению - память, выраженная в сознательной памятливой установке: именно она позволяет скре­пить тогда и сейчас (ср.: в рассказе «Переулок забы­тых лиц» герой не вспоминал о том времени до того, пока случайно не набрел на давно забытые места).

Помещение сюжетов в контекст романа раздвигает их потенциал: два повествовательных голоса расщеп­ляют общее пространство романа на реальность от­дельно взятого момента жизни и реальность общего контекста Времени и Места, который позволяет ге­роям видеть конкретные ситуации как в их момент непосредственного проживания, так и дистанциро­ванно, что созвучно позиции вненаходимости по М. Бахтину [13]. Подобный угол зрения свидетельствует не только о принципиально изменившемся уровне рефлексии, но и трансформирует способ ху­дожественного изображения событий.

Так, это можно проследить на другом эпизоде, связанным с ситуацией внезапного выключения света в рабочем цеху. Однажды во время смены внезапно на несколько мгновений выключили свет, и в темноте Володька дотронулся до руки Кати. Когда свет вклю­чили, Катя сделала вид, что ничего не произошло.

В рассказе любовь к Кате так же, как и все вокруг, описывается в ценностном ключе: «Смотрит серыми глазами, улыбается устало, а у Володьки - душа за­мирает. Первый раз так. Не понимал, как быть, что делать. Только одно знал: настоящее. Самое что ни на есть» [11. С. 296]. В главе «Переулок за Белорусским вокзалом» изменение в изображении этого эпизода можно проследить, выявив так называемые фабуль­ные модели. Так, фабульную модель ситуации с вы­ключенным светом в рассказе можно представить как ряд глаголов схватил - испугался - рука вырвалась - пусти, в романе - ряд слов-«формул», отражающих состояния: оцепенел - выпорхнуло из тьмы - ощупы­вая тьму - они исчезли. Однако если в рассказе изоб­ражение этого эпизода ограничивается указанными глаголами, то в главе «Переулок за Белорусским вок­залом» надстраивается еще один уровень - уровень рефлексии, который, в свою очередь, можно диффе­ренцировать на две ступени.

В романе повествование от третьего лица позволя­ет дистанцироваться от события, посмотреть на него «чужими глазами» (М. Бахтин): «“- Но тот миг, когда я вдруг поверил, возликовал - до безумия, понима­ешь? Был миг такой силы... такого…”. Не объяснил чего. Я понял - счастья. Это случилось с ним в ин­струментальном складе в феврале сорок четвертого днем, во мраке, когда обрубили ток и когда шла вой­на, пожиравшая радиаторы для самолетов» [9. С. 379].

Подобный полифонизм описания создает объем изображения. Речь Саши Антипова, с которым и про­исходит это событие, представлена отрывочно, через ряды многоточий, символизирующие здесь ощущения героя, его сиюминутную рефлексию на событие. Если в рассказе Володька вспоминает об этом событии как об исчезнувшем навсегда («Но не случалось больше внезапной тьмы»), то многоточия в романе свидетель­ствуют о перспективе формулирования, об имплицит­но выраженной важности этого ощущения.

На уровень первоначальной (сиюминутной) ре­флексии надстраивается еще один - уровень рефлек­сии второго повествователя, который формулирует то, что Антипов выразил через многоточия: «Не объ­яснил чего. Я понял - счастья». Весь роман представ­ляет собой подобного рода «накопления» выводов, противостоящих абсолютному исчезновению: из памяти исчезает фактуальная информация, события, но остается ощущение «счастья». Подобные «выводы», накапливаясь, определяют становление героя, расши­ряют круг его ценностей, становятся неотъемлемой частью личного самостояния. Это свидетельствует о непримиримости исчезновению, о постоянном проти­востоянии ему памятью. Памятливая установка под­черкивается и в этом отрывке: помещение в единый синонимичный ряд частного (обрубили ток) и исто­рического (шла война) свидетельствуют о невозмож­ности обесценивания каждого случая, сохранения его ценности в контексте индивидуального времени.

Воспоминание о замкнутом пространстве переул­ка, размыкаясь в пространстве романа, обнаруживает принципиально иной, обусловленный эволюцией творческого метода Ю. Трифонова, способ художе­ственного воплощения. Проанализировав два спосо­ба изображения одного сюжета, мы выявили, что основные конструкты трифоновской художествен­ной системы остаются неизменными: тема времени, вариации мотива исчезновения, емкое заглавие, наконец, тема памяти, которая на протяжении деся­тилетия остается и модусом жизни, и смысловой установкой, и приемом [14. С. 214]. Принципиаль­ным открытием «позднего» Ю. Трифонова становит­ся полифонизм повествования, который достигается в романе «Время и место» путем введения двух по­вествователей - не столько их сменой от главы к главе, сколько перемешиванием их голосов в одной романной ситуации, одном эпизоде. Герою рассказа, вспомнившего исключительно фактуальную инфор­мацию, исчезнувшего из собственной памяти «навсегда», противостоит установка на рефлексив­ное повествование романа, реализованное через си­стему точек зрения: жизнь Антипова вспоминает он сам и его знакомый. Память, таким образом, удваи­вается, становится главным инструментом рефлек­сии и формой легитимизации всех эпизодов романа. Подобная установка способствует принятию Анти­повым «реальности жизни» - осознанной формы жизнепроживания, предполагающей личную и твор­ческую зрелость. Встреча двух героев после тридца­тилетней разлуки в финале романа отсылает к рас­сказу Ю. Трифонова 1969 г. «Путешествие», где ге­рой оказывается перед собственным отражением в зеркале и впервые видит себя. Эта ситуация в рас­сказе, ставшая проводником к изменению трифоновской поэтики начала 1970-х гг. [15], повторяется спустя десятилетие и свидетельствует о переходе на следующую ступень писательской эволюции, кото­рая воплотилась в последующем за романом цикле «Опрокинутый дом».

Примечания

¹ Под «малоизвестными» текстами Ю. Трифонова имеются в виду тексты, которые до сих пор не становились объектом исследовательского интереса и упоминались в научной литературе лишь констативно.

² Ср., к примеру, с романом «Старик», где после осознания Светланой расставания с Кандауровым, Трифонов также описывает ее состояние через повтор: «Потом, когда стало темно, как ночью, пошли в ванную, под душ, он мыл губкой любимое тело, с которым расставался навеки, говорил: “Ponte el pie aqui”, - брал ее ногу за колено и ставил ступнею на борт, она подчинялась, обнимал ее, целовал мокрое лицо, не ощущая губами слез, лилась вода, они стояли до изнеможения под душем, лилась и лилась, стояли, лилась, стояли, лилась, лилась, лилась из последних сил» [12. С. 141].

³ Мотив исчезновения становится устойчивым в произведениях Ю. Трифонова с конца 1960-х гг., эволюционируя от «темноты» и «сумерек» к «леднику», «тьме», «мгле»: «...и на этом конец, и все, и навсегда, на жизнь, обледенелое крыльцо, красноармеец в тулупе, я сажусь в снег, остальное неинтересно, разве эта сухенькая, гнутая старушонка - она?» («Старик») [12. С. 275]; «...громадная тяжесть отпустила, <…> война перемогалась и прожигающим землю ледником отползала на запад» («Время и место») [9. С. 363].

⁴ Например, в романе «Исчезновение»: «И то, что казалось анекдотом в Царицыне, стало тупой и могущественной истиной, распростертой над миром наподобие громадной, не имеющей меры, железной плиты. Она висела, покачиваясь. На нее смотрели привычно, как смотрят снизу на небеса. Но ведь должен был наступить час, когда истина весом в миллиарды тонн упадет, не могла же она висеть вечно и покачи­ваться» [9. С. 276]; «Когда-то я жил в этом доме. Нет - тот дом давно умер, исчез, я жил в другом доме, но в этих стенах, громадных темно­серых, бетонированных, похожих на крепость. <...>. Он стоял на острове и был похож на корабль, тяжеловесный и несуразный, без мачт, без руля и без труб, громоздкий ящик, ковчег, набитый людьми, готовый к отплытию» [9. С. 140].

Литература

1. Рыбальченко Т.Л. Ситуация возвращения в сюжетах русской реалистической прозы 1950-1990-х гг. // Вестник Томского государственно­го университета. Филология. 2007. № 1. С. 58-82.
2. Никонова Т.А. Типология сюжета возвращения и проза Андрея Платонова // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Гуманитарные науки. 2008. № 1. С. 146-158.
3. Снигирева Т.А., Подчиненов А.В. Сюжет «возвращения» в идеологическом пространстве русской литературы советской эпохи // Фило­логия и культура. 2011. № 2 (24). С. 220-228.
4. Трифонов Ю.В. Как слово наше отзовется. М., 1985.
5. Иванова Н.Б. Проза Юрия Трифонова. М., 1984.
6. Шитов А.П. Юрий Трифонов. Хроника жизни и творчества. 1925-1981. Екатеринбург, 1997.
7. Катаева Н.Г. Юрий Трифонов. Отблеск личности. М., 2015.
8. Сундукова К.А. Память как поэтологический принцип в искусстве романа: на материале творчества Г.И. Газданова, В.В. Набокова, Ю.В. Трифонова : дис. . канд. филол. наук. Самара, 2018.
9. Юрий Трифонов. Время и место. М., 1988.
10. Пьер Нора. Проблематика мест памяти // Франция-память. СПб., 1999. С. 17-50.
11. Юрий Трифонов. Переулок забытых лиц // Московский рассказ. Сборник. М., 1977.
12. Юрий Трифонов. Старик. М., 2011.
13. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
14. Амусин М. Под знаком памяти // Дружба народов. 2015. №7. С. 214-224.
15. Панкин Б.Д. По кругу или по спирали? // Строгая литература: литературно-критические статьи и очерки. М., 1982. С. 138-179.

References

1. Rybal'chenko, T.L. (2007) Situation of Returning in the Plots of the Russian Realistic Prose of the l950-1990ies. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya — Tomsk State University Journal of Philology. 1. pp. 58-82. (In Russian).
2. Nikonova, T.A. (2008) Tipologiya syuzheta vozvrashcheniya i proza Andreya Platonova [Typology of the plot of the return and prose of Andrey Platonov]. Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya Gumanitarnye nauki — Proceedings of Voronezh State University. Se­ries: Humanities. 1. pp. 146-158.
3. Snigireva, T.A. & Podchinenov, A.V. (2011) The “returning” plot in the ideological space of Russian literature of the Soviet epoch. Filologiya i kul'tura — Philology and Culture. 2 (24). pp. 220-228. (In Russian).
4. Trifonov, Yu.V. (1985) Kak slovo nashe otzovetsya... [How Our Word will Respond...] Moscow: Sovetskaya Rossiya.
5. Ivanova, N.B. (1984) Proza Yuriya Trifonova [Prose by Yuri Trifonov]. Moscow: Sovetskiy pisatel'.
6. Shitov, A.P. (1997) Yuriy Trifonov. Khronika zhizni i tvorchestva. 1925—1981 [Yuri Trifonov. Chronicle of life and work. 1925-1981]. Yekaterin­burg: Ural State University.
7. Kataeva, N.G. (2015) Yuriy Trifonov. Otblesk lichnosti [Yuri Trifonov. A glimpse of personality]. Moscow: Galeriya.
8. Sundukova, K.A. (2018) Pamyat' kak poetologicheskiy printsip v iskusstve romana: na materiale tvorchestva G.I. Gazdanova, V.V. Nabokova, Yu.V. Trifonova [Memory as a poetological principle in the art of the novel: on the material of G.I. Gazdanov, V.V. Nabokov, Yu.V. Trifonov] . Philology Cand. Diss. Samara.
9. Trifonov, Yu. (1988) Vremya i mesto [Time and Place]. Moscow: Izvestiya.
10. Nora, P. (1999) Frantsiya-pamyat' [Memory France]. Translated from French. Saint Petersburg: Saint Petersburg State University. pp. 17-50.
11. Trifonov, Yu.V. (1977) Pereulok zabytykh lits [Lane of Forgotten Faces]. In: Drobot, G.V. & Raksha, I.E. (eds) Moskovskiy rasskaz [Moscow Story]. Moscow: Moskovskiy rabochiy. pp. 293-300.
12. Trifonov, Yu.V. (2011) Starik [Old Man]. Moscow: AST.
13. Bakhtin, M.M. (1979) Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creativity]. Moscow: Iskusstvo.
14. Amusin, M. (2015) Pod znakom pamyati [Under the sign of memory]. Druzhba narodov. 7. pp. 214-224.
15. Pankin, B.D. (1982) Strogaya literatura: literaturno-kriticheskie stat'i i ocherki [Strict Literature: Literary critical articles and essays]. Moscow: Sovetskiy pisatel'. pp. 138-179.

Статья представлена научной редакцией «Филология» 6 марта 2021 г.
Received: 06 March 2021