18-07-2018 Джойс Кэрол Оутс (Joyce Carol Oates) 235

Основания для надежды

Е. Злобина

«В идеале назначение писателя — быть совестью тех, кто его окружает», — воспитанный на отечественной классике читатель воспримет это высказывание Джойс Кэрол Оутс как нечто знакомое и привычное. Нам со школьной скамьи известно, что литература есть служение, что литератор — не словесник просто, но совесть общества, учитель, пророк. Гоголь, Белинский, Некрасов, Толстой, Достоевский... Но прервем перечисление и спросим, как любознательные школьники: а что означает слово «совесть»?

«Совесть — чувство нравственной ответственности за свое поведение перед другими людьми, обществом» (С.И. Ожегов. Словарь русского языка). Формула вроде проста, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что каждый из ее членов лишен смысловой определенности. «Чувство», как известно, отличается полнейшей субъективностью — так существует ли объективная «нравственная ответственность»? Ведь единственный, по сути, критерий — «нравственный закон внутри нас». И совпадают ли «ответственность перед людьми» и «ответственность перед обществом»? И перед какими людьми — родными по крови? близкими по дугу? братьями по вере? по нации? по цвету кожи? по классу? или вовсе по Адаму? И перед каким обществом — реальным и поэтому весьма несовершенным? или перед своими представлениями о справедливом обществе?

Все эти вопросы имеют в данном случае отнюдь не праздный характер. Ибо в отличие от тех писателей-учителей жизни, проповедников и пророков, которые выбрали путь, ведущий в «царство совести», и стремятся наставить на него читателя, Оутс ответов не дает. Она не наставляет на путь, но ставит проблему. А проблема — это уже компетенция не столько чувства, сколько разума. И тут самое время вспомнить, что слово «conscience» означает не только «совесть», оно имеет второе значение, едва не потерявшееся при переводе на русский: «сознание — способность мыслить, рассуждать и определять свое отношение к действительности». И если теперь снова прочесть фразу, с которой мы начали, то получится, что назначение у писателя двойное: пробуждать «чувство нравственной ответственности» и одновременно провоцировать «способность мыслить». К чему Оутс и стремится. Вместо однонаправленного пути она предлагает поиск, который ведется, кажется, по всем возможным направлениями, поиск, приобретающий характер своеобразной ревизии ценностей. «Великая американская мечта»; служение Богу, служение музам, служение людям; любовь земная и небесная; затворничество, уход от общественной жизни — и активное участие в ней, политическая борьба; позитивизм и мистицизм — все известные Оутс мировоззренческие концепции одна за другой выносятся на суд сознания и совести.

Именно в этой многонаправленноста поиска и кроются, на наш взгляд, истоки разностильности, даже эклектичности, в которых часто — и небезосновательно — обвиняют писательницу. Ее упрекают в подверженности несходным, едва ли не взаимоисключающим влияниям, в отсутствии собственной эстетической системы. Отмечают, что каждая новая ее книга оказывается «не столь жанрово-тематическим продолжением, сколь резким, на сто восемьдесят градусов, разрывом с образно-эстетической системой предыдущей» (Н. Пальцев). Однако гибкость эстетических принципов Оутс перестанет казаться чрезмерной, если поставить ее в зависимость от идеологических и этических построений. Ведь художественное воплощение и проверка разных концепций бытия естественно требуют различных образных средств.

«Сад радостей земных» (1967) — один из первых романов Оутс— критики относят к «драйзеровской» традиции. Перед нами своего рода вариация на тему «американской трагедии». Клара Уолпол, дочь сезонного рабочего, выросла в нищете, духовной и материальной. Ее главная цель — забыть, что она «голытьба». Она добивается этого, став сначала содержанкой, а потом женой богатого землевладельца. Она счастлива? Нет: счастья в ее жизни было четыре дня, которые она провела с любимым. Довольна ли? Да: она дорвалась до «радостей земных», сын растет в достатке и в холе. Счастлив ли он? О нет! Клара четко знала, чего хочет. Кристофер не ведает, что ему делать с собою. Он смотрит на мир широко раскрытыми, ищущими глазами — и не находит оснований для жизни. «Простое» существование скучно и бесцельно; страсть к собственности бесперспективна; книг слишком много, — всех не перечтешь, и в них такая разноголосица! Любовь к женщине, даже к той, которой понятны его стремления, безрадостна: две тоски, соединяясь, усиливаются, две пустоты проваливаются друг в друга. Надежды нет. Смысла нет. Самоубийство — логически оправданный выход. Единственный.

Действие «американской трагедии» оказывается перенесено из пространства социума в пространство человеческой души; главным ее вопросом становится вопрос самоопределения личности. То есть опять-таки вопрос сознания и совести: по Оутс, если мысль бездействует, то и нравственное чувство оказывается без надобности. Однако обратной связи нет: зрячесть разума вовсе не гарантирует от этической слепоты. Причина гибели Кристофера еще и в том, что его поиски были чисто интеллектуальными, что, стремясь «во всем разобраться», он не чувствовал ответственности ни перед кем. Только жажду «освободиться» — неведомо от чего. И ненависть — к той непонятной силе, что забросила его в мир.

Сейчас, когда мы уже знаем дальнейшее развитие Оутс, можно увидеть в ее раннем романе своего рода вступление к тому самому поиску, который и стал главным содержанием ее книг. Их герои — люди, сознание которых так или иначе оказывается пробуждено. Это может произойти рано или поздно, внезапно или постепенно — не суть важно, существенно то, что человек отбрасывает автоматизм восприятия и выбирает путь. Для Джека Морриси, героя романа «Делай со мной что захочешь» (1973), пробуждение началось с семейной драмы: отец совершил убийство; предстоит суд. Но дело не в этом, а в адвокате Мервине Хоу, который потряс подростка своим умением манипулировать другими людьми. Джек решает стать таким же — и становится. Внешне, правда, все несхоже: Хоу — откровенно правый, ведет дела сильных мира сего и, соответственно, богат; Морриси — крайне левый, защищает «униженных и оскорбленных» и, соответственно, беден. Но в главном они одинаковы: обоим совершенно не важно, виновен ли подзащитный, — важен лишь успех дела. Оба виртуозно владеют словом, блестяще играют на чувствах и насилуют истину ради своих целей. Цель у Джека благородная — социальная справедливость. Но можно ли достичь ее неправедными средствами? Можно ли оправдывать убийц и бандитов тем, что общество перед ними виновато? Жена Джека, которую он называет «своей совестью», убеждена, что да: угнетенные имеют право на преступление. Для Оутс такая позиция явно неприемлема. А какая — приемлема?

Путь Элины — пробуждение к земной любви. Юная жена пожилого Хоу, приобретенная им как вещь, она и чувствовала себя вещью, даже, пожалуй, была вещью - дорогой, красивой, изысканной. Пустой, как сосуд, который может принять любое содержимое. Эта пустота, которую она годами непотревоженно несла в себе, постепенно начинает томить: у Элины возникает ощущение, что она не существует вовсе. Случай — или фатум — сводит ее с Джеком в тот момент, когда треснула безупречная броня, охранявшая вакуум ее души. В трещину хлынула любовь — и завладела всецело, не оставляя места ни для чего более. Ни для жалости к мужу с его безумной, испепеляющей страстью и внезапной, такой непривычной беспомощностью. Ни для сострадания к жене Джека, к их маленькому приемному сыну. Ни для зарождающейся чистейшей — «святой» — нежности к юному Мереду Доу, проповеднику святой и всеобъемлющей божественной любви. Нет, Оутс не может принять ее путь — «путь всякой плоти», нерассуждающей и неподвластной совести.

Меред Доу идет путем духа. Противник всякого насилия, он полагается единственно на силу слова. Но не того, изощренного, при помощи которого можно преступника представить жертвой, а простого и ясного «божественного глагола». Его проповедь любви и космического единения душ возвышенна и прекрасна; его уверенность в том, что призывами к добру можно тронуть сердца, закосневшие во зле, наивна и губительна. В первую очередь для него самого: полиция заманивает его в ловушку, бессмысленный подонок проламывает череп. Осужденный на 10 лет тюрьмы, помещенный в больницу, где его подвергают кошмарному лечению, Доу принимает свою судьбу как приговор высшей необходимости. «У меня есть возможность обрести отрешение от своего «я» с помощью Вашего закона», — пишет он судье. И заканчивает буддийской притчей. Учитель дзэна держит над головой ученика палку и говорит: «Если ты скажешь, что эта палка реально существует, я ударю тебя ею, если ты скажешь, что она не существует реально, я ударю тебя ею. Если ты не ответишь ничего, я ударю тебя ею...»

Так что же, нет пути и выхода нет? Но чтобы творить, художнику необходимы основания для жизни. И Джойс Кэрол Оутс не оставляет поиска.

Герой романа «Сын утра» (1978) — христианский подвижник, аскет и мистик. Ему являются видения, он слышит голоса и верит, что устами его гласит Бог. Он уверенно призывает сонные, заблудшие души: «Брось все и иди за мной!» Его любовь к человечеству чиста, яростна и губительна. Его Бог — Христос? Но возможно ли в столь неправедном мире служить Христу, не служа притом «сыну утра» — сатане?.. Герой романа «Кибела» (1979) правит «черную мессу» плоти. Его бог — это даже не Эрос, светлый и радостный язычник, — это Кибела, символ темных глубин подсознания, примитивное жизненное начало, приобщение к которому возможно лишь в надличном мире, расположенном «по ту сторону добра и зла», нравственности, мысли... Все меньше остается «неопробованных вариантов». Разочарование и крах — к такому итогу приходят поверившие лжепророку герои рассказа «Путь паломников»: тоска и безумие — такой конец ждет героиню рассказа «Тела», пытавшуюся подменить жизнь своим холодным и совершенным искусством. Безумие и гибель — финал героев романа «Ангел света» (1981), этой «современной Орестеи», разыгранной в фешенебельном районе Вашингтона.

Морис Хэллек, председатель Комиссии по делам министерства юстиции, погиб вскоре после того, как вынужден был уйти в отставку. Официальная версия — самоубийство. Однако его дети, 20-летний Оуэн и 17-летняя Кирстен, убеждены, что отец был убит. Убийцами они считают свою мать, Изабеллу, и Ника Мартенса, ее любовника и лучшего друга Мори. Убийцы должны быть наказаны. Трудно поверить, что они способны осуществить свое намерение — погруженная в отчаяние, почти теряющая рассудок девочка и флегматичный, поддавшийся настроению сестры юноша. Они бы и не смогли ничего, если б не Ульрих Мэй. Идеолог терроризма, считающий себя «пробужденным». Он завладевает сознанием Оуэна, отчаянно ищущего опоры в опрокидывающемся мире, вовлекает его в «Революционную армию американских серебристых голубей» — организацию в Духе «Красных бригад». Изабелле и Нику выносится смертный приговор: Оуэн и Кирстен уполномочены привести его в исполнение.

Потрясающие сцены «казни» написаны с такой пластической конкретностью, что некоторые критики обвиняли Оутс в излишней жестокости, в натурализме. Однако ужасающие натуралистические подробности нужны писательнице не эффекта ради — они нужны, чтоб вызвать безусловное (подобно безусловному рефлексу) отвращение к насилию, показать совершенную неприемлемость той «справедливости», которой жаждали Кирстен и Оуэн. Недопустимость ее — даже и в том случае, если бы их отец был убит.

Между тем Мори Хэллек действительно покончил с собой. Писательница прояснит это только перед самым финалом, когда читатель уже поймет, что Изабелла и Ник не виновны в убийстве. Блестящая дама и высокопоставленный чиновник, они слишком дорожат своим благополучием, чтобы так рисковать. Да к тому же Мори и не мешал им — он лишь самому себе был в тягость. Морис Хэллек — чистый, благородный, великодушный. С ранних лет — бодрствовавший, напряженно ждавший призыва, гласа. Сознающий свою нравственную ответственность за все на свете, мечтавший молитвой облегчать страдания людские. Но не разверзались небеса, и глас не звучал. И Мори поступил в Гарвард, стал юристом, женился на красавице Изабелле, преуспел — оставшись притом честным и безупречным, верно служа достойному делу. А его жена стала одной из первых дам Вашингтона и любовницей его лучшего друга Ника. А Ник, вместе с которым Мори когда-то пытался решить вечные вопросы бытия, стал взяточником, торгующим правосудием. Но хотя картина «упадка и разложения» вашингтонской верхушки прописана вполне отчетливо, она занимает Оутс лишь побочно. Да и что может всерьез интересовать ее в обществе, которое, по признанию одного из его членов, населяют одни мертвецы. Это общество имеет значение постольку, поскольку на его фоне и яри его участии развивается трагедия живой души, жаждавшей призвания, а нашедшей гибель. «Я умираю, чтобы расчистить дорогу другим. Я умираю, чтобы стереть позор. Чтобы, ужаснувшись, они вновь обрели первозданную душевную чистоту...» Какое горькое заблуждение! Ибо его смерть ничего не искупит и никого не очистит, а лишь повлечет новые смерти. Прежде такой разумный и флегматичный Оуэн убьет свою мать, красавицу Изабеллу, — тридцать семь ран, лужи крови на полу, кровавые сгустки на стенах и потолке... И, не в состоянии принять ответственность за содеянное, его сознание отключится, уснет навсегда под мерное тиканье бомбы. А «малышка» Кирстен будет в отчаянии снова и снова всаживать нож в тело хрипящего Ника: «Да умри же, почему ты не умираешь»... И, не в силах нести ответственность за содеянное, ее сознание отключится, провалится в безумие. Так что же, значит, нет пути и выхода нет?

«В идеале назначение писателя — быть совестью тех, кто его окружает. Серьезное искусство часто понимают превратно, ибо в нем немало яростного и непривлекательного. Мне бы хотелось, чтобы мир был более совершенен, но, начав игнорировать существующие в нём реальные условия, я изменила бы своей писательской честности». Христианство и буддизм, любовь земная и небесная, политическая борьба и уход от общества... Все известные Оутс концепции бытия, пройдя жесткую проверку реальностью, обнаруживают так или иначе свою теневую сторону. Что же остается художнику, не намеренному изменять своей честности? Остается его дар, изобильная творческая сила, которая сама по себе может быть основанием для жизни. Конечно, недостаточным, неполным. И тем не менее: «Во мне живет до смешного бальзаковское стремление вместить в книгу целый мир». А пока дело обстоит так, пока творец исполнен энергии, остаются хотя бы основания для надежды...

Л-ра: Иностранная литература. – 1988. – № 8. – С. 236-239.

Биография

Произведения

Критика