Неизвестная статья А. И. Герцена и М. Мейзенбуг о Лермонтове

Аринштейн Л. М. Неизвестная статья А. И. Герцена и М. Мейзенбуг о Лермонтове // М. Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1979. — С. 283—308.

Л. М. АРИНШТЕЙН

НЕИЗВЕСТНАЯ СТАТЬЯ А. И. ГЕРЦЕНА и М. МЕЙЗЕНБУГ
О ЛЕРМОНТОВЕ

Статья «Русская литература: Михаил Лермонтов» («Russian Literature: Michael Lermontoff»), напечатанная в октябрьской книжке лондонского журнала «National Review» за 1860 г.,¹ несомненно относится к числу наиболее интересных ранних материалов о жизни и творчестве великого русского поэта. Тем не менее материал этот долгое время пребывал в безвестности и только теперь — сто двадцать лет спустя после первой публикации — вводится в научный обиход. Объясняется это тем, что статья была опубликована анонимно, вдали от России, в малоизвестном английском журнале. Более пятидесяти лет она оставалась незамеченной в России; когда же она, наконец, попала в поле зрения лермонтоведов,² вопрос об авторстве отвлек внимание от ее содержания. Раскрыть авторство оказалось не просто: прошло еще шесть десятилетий, прежде чем удалось установить, что статья о Лермонтове — совместный труд А. И. Герцена и его литературной помощницы и переводчицы Мальвиды Мейзенбуг.

За два года до появления статьи о Лермонтове те же авторы анонимно опубликовали в том же журнале статью о Пушкине «Русская литература и Александр Пушкин» («Russian Literature and Alexander Pushkin»).³ Обе статьи связаны между собой единым замыслом, общей литературно-критической и исторической концепцией, однотипны по манере изложения, стилю и композиции. В одной из работ мы имели возможность специально остановиться на первой из этих статей; попутно были затронуты некоторые общие для обеих статей вопросы.⁴ Приступая к рассмотрению второй статьи, уместно кратко напомнить то, что уже было нами сказано по этому поводу.

Как известно, Герцен, находясь в изгнании, отдавал немало сил и энергии пропаганде за рубежом передовой русской культуры. Центральное место в этой деятельности Герцена занял его труд «О развитии революционных идей в России», опубликованный в 1850-е годы дважды на немецком и трижды на французском языке. Предполагался и английский перевод, но осуществление его затягивалось; между тем необходимость познакомить с важнейшими явлениями прогрессивной русской культуры не только немецкого и французского, но и английского читателя ощущалась Герценом все более настоятельно. Чтобы удовлетворить эту необходимость, и были задуманы две подробные статьи о русской культуре специально для английского издания.

К работе Герцен привлек М. Мейзенбуг, которая прекрасно писала по-английски. Мейзенбуг частично переводила на английский написанное Герценом, частично писала сама, пользуясь сообщенными Герценом фактами, оценками, соображениями, подобранными им книгами, а также его прямыми указаниями, как и о чем писать. Окончательный текст Герцен тщательно редактировал.

Анонимный характер статей позволил включить в них обширные цитаты из труда «О развитии революционных идей в России». Было бы, однако, ошибкой видеть в статьях простое повторение содержащихся в этом труде мыслей: сохраняя публицистическую установку герценовского труда (последовательное разъяснение западному читателю важнейших особенностей развития русской истории и культуры) и опираясь на его философско-историческую и литературно-критическую концепцию, обе статьи вобрали в себя новые слои фактического материала, осмысленного на ином, гораздо более конкретном уровне. Отсюда более детализированные и потому в известном смысле более тонкие и глубокие оценки, бо́льшая отточенность литературно-критической концепции в целом.

Таким образом, хотя ближайшая задача Герцена состояла в том, чтобы восполнить статьями в «National Review» отсутствие английского перевода труда «О развитии революционных идей в России», действительное значение статей шире: они представляют собой самостоятельные литературно-критические исследования, в которых герценовский анализ творческого пути двух великих русских поэтов нашел наиболее полное и целостное выражение. Последнее особенно существенно в отношении Лермонтова, о котором Герцен успел написать сравнительно немного.

В ходе экспозиций герценовской статьи о Лермонтове, в чем мы, естественно, видим главную задачу предлагаемой работы, мы будем стремиться к тому, чтобы, во-первых, раскрыть значение и место этой статьи в истории русской литературно-критической мысли, в особенности в связи с проблемой оценки Лермонтова Герценом; во-вторых, — охарактеризовать ее как факт русско-английских литературных взаимосвязей. Мы попытаемся также — в рамках общей атрибуции — выделить те места статьи, где личное участие Герцена представляется наиболее значительным.

Общая характеристика. Вводная часть статьи

Статья «Русская литература: Михаил Лермонтов» принадлежит к жанру реферативно-критического обзора нескольких книг на одну тему: других жанров журнал «National Review» не допускал. В статье о Пушкине, например, предметом реферативно-критического обзора были три книги: собрание сочинений Пушкина в издании П. В. Анненкова; «Стихотворения Александра Пушкина в переводах Ф. Боденштедта» (1854) и труд Герцена «О развитии революционных идей в России». В статье о Лермонтове объявлены в качестве предмета рассмотрения «Очерк истории русской поэзии» А. Милюкова,⁵ двухтомник поэтических произведений Лермонтова в переводе Ф. Боденштедта (1852) и опять-таки труд Герцена «О развитии революционных идей в России».

В действительности, однако, и в той и в другой статье жанр реферативно-критического обзора соблюден сугубо формально. Ни критическим разбором названных в подзаголовках изданий, ни их реферированием авторы почти не занимаются. Они сосредоточены на раскрытии собственно темы; подлежащие же обзору труды Анненкова, Милюкова, Боденштедта использованы здесь как источники.

Статья о Лермонтове состоит из двух частей, повторяющих композицию статьи о Пушкине, т. е. вступительного обзора русской литературы допушкинской поры и основной части, содержащей а) биографические материалы о Лермонтове, б) обобщающую характеристику его творчества, в) анализ отдельных произведений. Наиболее интересны разделы, посвященные биографии и обобщающей характеристике творчества Лермонтова. Они написаны смелее, глубже, оригинальнее, чем другие места статьи. Соответственно им уделено наибольшее внимание в настоящей работе.

***

Итак, статья открывается обзором русской литературы допушкинской поры. Может возникнуть вопрос: зачем, знакомя английского читателя с творчеством Лермонтова, понадобилось возвращаться к обзору допушкинской литературы? Неясность рассеивается при сопоставлении текстов. Вступительный обзор статьи о Лермонтове не дублирует соответствующую часть первой статьи, но существенно ее дополняет. В статье о Пушкине обзор охватывает творчество Ломоносова, Карамзина и далее декабристскую литературу. В статье о Лермонтове вступительный обзор относится к древнерусской литературе и носит более детализированный характер. Обзор сделан на основе книги А. Милюкова «Очерк истории русской поэзии», вышедшей вторым изданием незадолго до того, как Герцен и Мейзенбуг начали работу над статьей.

Инициатива использования в статье материалов книги Милюкова исходила от Герцена, что видно из его письма к Мейзенбуг от 29 апреля 1859 г., написанного по поводу чернового наброска будущей статьи о Лермонтове. Герцен пишет: «Разве вы не получали от меня истории русской литературы Милюкова? — она довольно хороша, из нее вы могли бы кое-что почерпнуть».⁶Построение фразы: «Разве вы не получали...» — позволяет заключить, что разговор об «Очерке» Милюкова возник не впервые: Герцен еще раньше послал эту книгу Мейзенбуг (очевидно, с соответствующей рекомендацией), но в черновом наброске статьи следов знакомства с книгой не оказалось, и Герцен счел нужным вторично обратить внимание своей сотрудницы на эту работу. Отметим также в общем положительную оценку («она довольно хороша...»), которую Герцен дает работе Милюкова. В окончательном варианте статьи, точнее в ее вводной части, материалы книги Милюкова заняли заметное место. Широко использована первая глава книги «Древняя русская литература», причем разделы 1 и 3 — «Исторические сказания Нестора» и «Народные песни и сказки» — изложены почти полностью и в некоторых случаях очень близко к оригинальному тексту.⁷

Очевидная зависимость авторского текста от источника, отдельные места которого включены сюда почти без переработки, далее — отсутствие самостоятельных обобщений и полемических замечаний заставляют предположить, что к этой части статьи Герцен отнесся с минимальным вниманием. Похоже, что роль Герцена ограничилась здесь рекомендацией использовать книгу Милюкова и указаниями, какие ее части целесообразно отразить в статье. Об этом свидетельствует тот факт, что в тексте статьи наиболее полно отражены как раз те явления, которым уделил наибольшее внимание сам Герцен в главе 3 «О развитии революционных идей в России». К числу таких мест, общих для «Очерка» Милюкова, «О развитии революционных идей в России» Герцена и рассматриваемой статьи, относятся: характеристика исторических сказаний Нестора (М, 9 — 14; Г, 7, 185; статья, 331); характеристика русских народных песен (М, 25 — 32; Г, 7, 185 — 186; статья, 332 — 333); характеристика «удалых» разбойничьих песен.⁸

Заключая вступительный обзор, авторы ссылаются на свою предыдущую работу; в ней, по их словам, «были очерчены те изменения, которые медленно, но неуклонно происходили в русском языке и литературе начиная с петровских времен» и которые нашли свое наивысшее выражение и завершение в творчестве Пушкина (334). Эта фраза служит переходом к основной части статьи.

Биографические материалы о Лермонтове

Основная часть статьи представляет собой весьма подробный — а для того времени на редкость подробный — очерк жизни и творчества Лермонтова. Эта часть построена как многоплановое повествование, где изложение биографических фактов сочетается со стремлением дать углубленную социологическую и психологическую интерпретацию личности и судьбы поэта, раскрыть специфику его поэтического творчества и определить его роль и значение в истории русской литературы и общественной мысли. Центральное место здесь занимает обширная цитата из труда «О развитии революционных идей в России» — собственно весь относящийся к Лермонтову отрывок, иллюстрирующий сдвиг в русской общественной мысли и литературе после 14 декабря (Г, 7, 224 — 226). Однако и вне цитируемого отрывка герценовские социально-историческая и литературно-критическая концепции выступают совершенно отчетливо. Ниже приводится фрагмент основной части статьи, относящийся к биографии Лермонтова:

«Рядом с Пушкиным стоит другой поэт — его младший современник Михаил Лермонтов, потомок одного из виднейших родов русской аристократии. Как и большинство русских дворян, он с юных лет служил в гвардии. Стихотворение, написанное им на смерть Пушкина, повлекло за собою ссылку на Кавказ: Лермонтов так глубоко полюбил тот край, что в известном смысле его можно считать певцом Кавказа.

Жизнь Лермонтова, хотя он обладал полной материальной независимостью — этим редким для поэтов даром судьбы, — была тем не менее сплошной цепью страданий, о чем достаточно красноречиво говорят его стихотворения. Преданный и открытый в дружбе, непоколебимый и бесстрашный в ненависти, он не раз должен был испытать горечь разочарования. Слишком часто отторгали его от друзей истинных, слишком часто предавали его друзья ложные. Выросший в обществе, где невозможно было открыто высказать все, что переполняло его, он был обречен выносить тягчайшую из человеческих пыток — молчать при виде несправедливости и угнетения. С душою, горевшей любовью к прекрасному и свободному, он был вынужден жить в обществе, которое прикрывало свое раболепие и разврат фальшивым блеском показного великолепия. Первая же попытка открыто выразить бурлившее в его душе яростное возмущение — ода на смерть Пушкина — навлекла на него изгнание. Путь активной борьбы для него был закрыт, единственное, чего у него не могли отнять, был его поэтический гений, и теперь, когда душа его переполнялась, он обращался к поэзии, вызывая к жизни полные мучительной боли звуки, патетические мелодии, язвительную сатиру или любовную песнь. Его произведения — это всегда правдивое выражение глубоко пережитого и до конца прочувствованного, всегда внутренняя необходимость, порожденная какой-то особой ситуацией, особым импульсом, что, как заметил Гете, всегда служило отличительным признаком истинной поэзии.

Лермонтов находился под сильнейшим влиянием гения Пушкина, с чьим именем, как мы уже сказали, связано начало его литературной известности. Но Лермонтов никогда не был подражателем Пушкина. В отличие от Пушкина Лермонтов никогда не искал мира с обществом, в котором ему приходилось жить: он смертельно враждовал с ним — вплоть до дня своей гибели. День 14 декабря 1825 г., который завершил собою период относительно мягкого царствования Александра, допускавшего некоторые ростки либерализма, и кровавым террором возвестил становление деспотического режима Николая, стал переломным днем в жизни России, в русской литературе. Пушкин в то время находился в зените славы; Лермонтов только вступал в литературу» (334 — 335).

Далее следует упомянутая выше цитата из «О развитии революционных идей в России» от слов: «Ничто не может с большей наглядностью свидетельствовать о перемене в умах с 1825 года, чем сравнение Пушкина с Лермонтовым» (Г, 7, 224) до слов: «Когда Лермонтов, вторично приговоренный к ссылке, уезжал из Петербурга на Кавказ, он чувствовал сильную усталость и говорил своим друзьям, что постарается как можно скорее найти смерть. Он сдержал слово» (Г, 7, 226).

Содержание приведенного выше фрагмента из статьи, смелость, с которой он написан, лежащая в его основе историко-литературная концепция, его язык и стиль настолько близки к следующему за ним отрывку из «О развитии революционных идей в России», что переход от авторского текста к цитате совершенно не ощущается: последняя воспринимается как органическое продолжение указанного фрагмента. В своем единстве эти материалы представляют уникальный образец бесцензурного очерка жизни великого русского поэта, созданного его замечательным соотечественником в годы, когда подобная возможность в России еще только возникала.

***

В конце 1850-х годов, когда Герцен и Мейзенбуг работали над статьей о Лермонтове, биографическая литература на эту тему не отличалась еще ни богатством, ни разнообразием. Мемуарная литература о Лермонтове только начиналась, причем первые мемуаристы касались лишь частных эпизодов жизни поэта. В 1852 г. в Берлине вышли воспоминания о Лермонтове Ф. Боденштедта

(послесловие к его переводу стихотворений Лермонтова); мемуарист подробно описывает две кратковременные встречи с Лермонтовым «зимою 1840 — 1841 г.», делится своими наблюдениями относительно характера поэта, но никаких иных биографических материалов его воспоминания не содержат.⁹ В 1857 г. в «Русском вестнике» были опубликованы «Воспоминания о Лермонтове» Е. Сушковой¹⁰ — часть ее будущих «Записок».¹¹ Эти воспоминания ограничены событиями лета и ранней осени 1830 г. В появившихся тогда же двух первых заметках о Лермонтове М. Н. Лонгинова в обобщенной форме говорится о детских годах поэта, о значении, которое имел для него Кавказ, но целостного биографического очерка заметки М. Н. Лонгинова не дают.¹²В условиях, когда основные данные о жизни Лермонтова еще не были собраны, сведения, содержавшиеся в воспоминаниях Ф. Боденштедта, Е. Сушковой и М. Н. Лонгинова, при всей их несомненной ценности для последующих биографов имели весьма ограниченное значение. Заменить собою еще не созданной обобщенной биографии Лермонтова они во всяком случае не могли.

Герцен и Мейзенбуг хорошо знали книгу Боденштедта и использовали ее в работе над статьей. Описание встречи Боденштедта с Лермонтовым переведено Мейзенбуг на английский язык и полностью включено в статью — от слов: «Зимой 1840 — 1841 года в Москве, незадолго до последнего отъезда Лермонтова на Кавказ <...> мне случилось обедать с Павлом Олсуфьевым...» (336) — до слов: «Многие из соотечественников Лермонтова разделили его прометеевскую судьбу, но ни у одного страдания не вырвали столь драгоценных слез, которые служили ему облегчением жизни, а по смерти обвили венком его бледное чело» (338).¹³ Следов знакомства с «Воспоминаниями о Лермонтове» Е. Сушковой и заметками о Лермонтове М. Н. Лонгинова ни статья, ни переписка Герцена с Мейзенбуг не обнаруживают.

Первыми мемуаристами, пытавшимися дать целостный очерк жизни Лермонтова, были А. М. Меринский — его «Воспоминание о Лермонтове» датировано 1856 г. и опубликовано в конце 1858 г.¹⁴ — и Е. П. Ростопчина — ее заметка на французском языке «Лермонтов Михаил Юрьевич», написанная по просьбе Александра Дюма летом 1858 г., опубликована последним в 1859 г. (трижды).¹⁵ Оба автора более или менее систематически прослеживают жизненный путь поэта. Независимо друг от друга они впервые открыто говорят о том, что Лермонтов был сослан на Кавказ в 1837 г. за стихи на смерть Пушкина, что в 1840 г. он был сослан вторично (еще Боденштедт и Лонгинов осторожно называют это «поездками»), что он был убит на дуэли у подножья Машука.

В 1860 г. были завершены две обобщающие критико-биографические работы о Лермонтове, написанные уже не мемуаристами, а исследователями. Это «Материалы для биографии и литературной оценки Лермонтова» С. С. Дудышкина, опубликованные тогда же,¹⁶ и статья А. В. Дружинина «Сочинения Лермонтова», остававшаяся в рукописи на протяжении ста лет.¹⁷ В отличие от мемуаристов, внимание которых, как правило, сосредоточивалось на биографических фактах, С. С. Дудышкин и А. В. Дружинин рассматривают не только жизненный, но и творческий путь поэта. В этом отношении их работы близки по характеру к рассматриваемой нами герценовской статье, вышедшей в свет в том же 1860 г.

Таким образом, на рубеже 1850 — 1860-х годов были написаны пять работ — «Воспоминание» Меринского, биографическая заметка Ростопчиной, статьи Герцена, Дудышкина и Дружинина, которые можно с полным основанием считать наиболее ранними работами, обобщающими жизненный и творческий путь Лермонтова. Целый ряд обстоятельств — и прежде всего хронологические сопоставления — заставляет предположить, что все эти материалы (за исключением статьи А. В. Дружинина) создавались независимо друг от друга. Не вдаваясь в изучение вопроса в целом, отметим лишь, что Герцен в период, относящийся к работе над статьей (весна — осень 1859 г.), еще не мог знать о работах Дудышкина и Дружинина и, по всей вероятности, не был знаком

c материалами Меринского¹⁸ и Ростопчиной.¹⁹ Как бы то ни было, статья Герцена — первый по времени появления в печати систематический очерк жизни и творчества Лермонтова.

***

Приведенный материал дает основания для более точной атрибуции биографического отрывка. Зная, какими источниками для биографии Лермонтова могла располагать в 1859 г. Мейзенбуг, мы незбежно приходим к заключению, что она не была автором отрывка. В распоряжении Мейзенбуг в то время не могло быть никаких биографических материалов о Лермонтове, кроме тех, что содержатся в труде «О развитии революционных идей в России» и в воспоминаниях Боденштедта. Эти материалы использованы в статье полностью и без переработки — в виде двух обширных цитат. Но помимо этого биографии Лермонтова посвящено еще полторы страницы авторского текста (весь приведенный выше отрывок!), причем как в смысле фактических сведений, так и в плане литературно-критических и социологических оценок авторский текст шире того, что дают оба источника. Следовательно, предположение, что авторский текст принадлежит Мейзенбуг, противоречило бы реальной ситуации.²⁰

Иное дело Герцен. Источники его осведомленности о Лермонтове не идут, разумеется, ни в какое сравнение с возможностями Мейзенбуг. Герцен мог черпать самые разнообразные сведения о жизни, творчестве и личности Лермонтова от лиц, непосредственно и близко знавших поэта: круг общих знакомых Лермонтова и Герцена включал в себя, как известно, таких выдающихся представителей русской культуры, как В. А. Жуковский, В. Г. Белинский, Ю. Ф. Самарин, А. А. Краевский, А. С. Хомяков, А. И. Тургенев, И. И. Панаев, В. А. Соллогуб.²¹ Помимо устных сведений, источником осведомленности Герцена о Лермонтове были различные журнальные публикации, отдельные издания и списки неопубликованных стихотворений поэта, причем эти материалы продолжали поступать к Герцену и в период эмиграции.²² Из двух соавторов статьи о Лермонтове автором биографического отрывка мог быть, следовательно, только Герцен.

Обобщающая характеристика творчества Лермонтова

В тесной связи с фрагментом из «О развитии революционных идей в России» и предшествующим ему биографическим материалом, о котором только что шла речь, находится другой отрывок — следующий за указанным фрагментом. Его выразительность и глубина привлекли внимание первого же русского исследователя, натолкнувшегося на статью о Лермонтове в английском журнале, и он процитировал из него две или три фразы, чтобы проиллюстрировать глубину понимания творчества Лермонтова в Англии.²³ Приведем текст отрывка полностью:

«Лермонтов принадлежит к числу поэтов, которых принято называть „субъективными“. Его произведения отражают прежде всего его собственный внутренний мир — его радости и печали, его надежды и разочарования. Герои Лермонтова — часть его самого; его стихотворения — самая полная его биография. Все это отнюдь не следует понимать в том смысле, что он был лишен качеств объективного поэта. Ничего подобного. Многие его произведения — „Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова“, например, — доказывают, что он в полной мере обладал умением создавать характеры, никак не подсказанные его собственным. Но он принадлежал к тем натурам, в чьих сердцах все струны, связывающие их с эпохой, звучат с такой неистовой силой, что их творческий гений никогда не может полностью освободиться от личных переживаний, впечатлений, раздумий.

Подобные натуры обычно появляются в периоды упадка устоявшихся форм общественной жизни, в переходное время, когда в обществе господствует скептицизм и нравственное разложение. Кажется, что в такие времена в них одних находят убежище чистейшие идеалы человечества; только их устами они провозглашаются. Они клеймят пороки общества, обнажая свои собственные раны, ошибки и внутреннюю борьбу, и в то же время они искупают и исцеляют этот прогнивший мир, раскрывая красоту и совершенство человеческой натуры, в тайны которой может проникнуть только гений. В их творчестве слиты воедино эпос и лирика, действие и размышление, повествование и сатира. Барбье и более всего Байрон представляют этот тип поэта; оба они, как и Пушкин, оказали на Лермонтова немалое влияние. Пушкин научил его тайнам русского стиха; подобно Байрону он глубоко презирал общество; у Барбье он учился сатире и чеканным формам ее выражения. Но влияния эти ни в малейшей степени не подавили его самобытности, скорее, напротив, они лишь усилили и отточили ее.

Что, однако, особенно примечательно в творчестве Лермонтова — это реализм, который, как мы уже говорили в нашей статье о Пушкине, составляет, пожалуй, наиболее характерную черту русской литературы вообще. Обладая живой и впечатлительной натурой, громадной наблюдательностью, удивительной способностью впитывать в себя впечатления других, русские обладают, по-видимому, всеми необходимыми свойствами, чтобы реализм — эта несомненная основа сегодняшнего искусства — получил широкое развитие в их литературе. Лермонтов, куда бы он ни обращал мысль, всегда остается на твердой почве реальности, и этому-то мы и обязаны исключительной точности, свежести и правдивости его эпических поэм, равно как и беспощадной искренности его лирики, которая всегда есть правдивое зеркало его души» (338 — 339).

***

Приведенный отрывок чрезвычайно примечателен и заслуживает пристального внимания по крайней мере по двум причинам: во-первых, потому, что вместе с фрагментом из труда «О развитии революционных идей в России» и материалом, относящимся к биографии Лермонтова, он составляет центральную часть статьи.²⁴ Во-вторых, потому, что, заключая в себе обобщенную характеристику творчества Лермонтова, он дает большую возможность, чем другие части статьи, для сопоставлений с литературно-художественными оценками творчества Лермонтова, содержащимися как в других работах самого Герцена, так и в трудах и заметках русских критиков, его современников. Если биографический очерк о Лермонтове Герцен создавал, как мы пытались показать, почти на пустом месте, то в отношении литературно-критической оценки творчества поэта дело обстояло совершенно по-иному. Здесь существовала богатейшая традиция, у истоков которой стоят известные статьи В. Г. Белинского «Герой нашего времени» и «Стихотворения Лермонтова» (1841).²⁵ Герценовские оценки творчества Лермонтова по своему принципиальному содержанию совпадают со взглядами Белинского, а в некоторых частностях, по-видимому, даже сформировались под влиянием его статей. Подобно Белинскому, Герцен считал, что творчество Лермонтова представляет собой новую и по каким-то характеристикам более высокую ступень по отношению к творчеству Пушкина. Подобно Белинскому же, Герцен указывал и на те многочисленные нити, которые связывали творчество двух великих русских поэтов. В приведенном выше отрывке о влиянии Пушкина говорится, например, следующее: «Пушкин научил его (Лермонтова, — Л. А.) тайнам русского стиха». Та же мысль у Белинского высказана в очень близких выражениях: «После Пушкина ни у кого из русских поэтов не было такого стиха, как у Лермонтова, и, конечно, Лермонтов обязан им Пушкину...».²⁶

Белинский и Герцен в одинаковой степени, и притом постоянно, подчеркивают социальную и нравственную значимость творчества Лермонтова. Раскрытию именно этого обстоятельства посвящен в рассматриваемом отрывке весь абзац, начинающийся словами: «Подобные натуры обычно появляются в периоды упадка устоявшихся форм общественной жизни...» (ср. у Белинского: «...пафос поэзии Лермонтова заключается в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности»²⁷). Примечательно и то, что анализ поэзии Лермонтова в герценовском отрывке открывается близкой к взгляду Белинского характеристикой Лермонтова как «субъективного поэта». Белинский, как известно, вкладывал в этот термин глубоко гуманистическое содержание: «В таланте великом избыток внутреннего, субъективного элемента есть признак гуманности. <...> Великий поэт, говоря о себе самом, о своем я, говорит об общем — о человечестве <...> в его грусти всякий узнает свою грусть, в его душе всякий узнает свою...».²⁸ В том же смысле, как видно из отрывка, понимает поэтическую субъективность Лермонтова и Герцен. Вместе с тем, предвидя возможность узкого толкования понятия «субъективная поэзия», Герцен считает нужным пояснить, что в применении к Лермонтову «это отнюдь не следует понимать в том смысле, что он был лишен качеств объективного поэта», что «он в полной мере обладал умением создавать характеры, никак не подсказанные его собственным».

***

Как соотносится оценка творчества Лермонтова в рассматриваемой статье с более ранними высказываниями Герцена на ту же тему? В научной литературе уже было показано, что герценовская оценка творчества Лермонтова (содержащаяся в работах 1850-х годов) отличается некоторой двойственностью. В труде «О развитии революционных идей в России» Герцен, как отмечает один из исследователей, «с одной стороны <...> выдвигает на первый план беспощадный скептицизм», «печоринскую сердцевину» творчества Лермонтова; «с другой — делает акцент на обличительном пафосе его поэзии».²⁹

В рассматриваемой статье о скептицизме говорится лишь как о господствующем умонастроении общества, поэзия же Лермонтова последовательно и недвусмысленно интерпретируется как обличение во имя утверждения высоких гуманистических идеалов. Этот утверждающий, или, говоря словами авторов статьи, «исцеляющий», «искупительный», пафос поэзии Лермонтова, пожалуй, впервые акцентируется столь настоятельно, хотя сама мысль для Герцена не нова: он высказал ее по существу еще в 1853 г. в листовке «Юрьев день! Юрьев день!», когда назвал имя Лермонтова (вместе с именами Пушкина, Пестеля, Рылеева, Муравьева и Бестужева) среди «того самоотверженного меньшинства, которым искупается Россия в глазах других народов и в собственных своих» (Г, 12, 80). Таким образом, правомерно говорить об определенной эволюции взглядов Герцена, в ходе которой двойственность в его оценке Лермонтова была преодолена.

Весьма примечательно, что отмеченная эволюция охватила не только глубинную, собственно концептуальную сторону герценовского восприятия Лермонтова, но и сопутствующие этому восприятию ассоциации из области истории литературы. В начале 1850-х годов — в полном соответствии со своей тогдашней оценкой — Герцен прочно ассоциировал поэзию Лермонтова с поэзией Леопарди. В статье 1851 г. «Русский народ и социализм» Герцен писал: «Лермонтов в своем глубоком отвращении к окружающему его обществу обращается на тридцатом году³⁰ к своим современникам со своим страшным:

Печально я гляжу на наше поколенье:
Его грядущее иль пусто, иль темно.

Я знаю только одного современного поэта, с такою же мощью затрогивающего мрачные струны души человеческой. Это также поэт, родившийся в рабстве и умерший прежде возрождения отечества. Это певец смерти Леопарди, которому мир казался громадным союзом преступников, безжалостно преследующих горсть праведных безумцев» (Г, 7, 330).

Исследователи и комментаторы Герцена справедливо замечают, что полная глубокого трагизма поэзия Леопарди была в начале 1850-х годов созвучна настроению Герцена, пережившего духовную драму и личную трагедию (Г, 10, 469), и что восприятие творчества Лермонтова на фоне трагического пессимизма Леопарди привело к тому, что «в многоцветном спектре поэзии Лермонтова Герцен выделял на первый план мрачные, черные тона».³¹

Постепенно, однако, параллель Лермонтов — Леопарди утратила для Герцена абсолютное значение и дополнилась еще двумя именами: Байрона и Барбье. В «Былом и думах» в главе, относящейся к 1853 г., в герценовском сопоставлении фигурируют четыре поэта: Лермонтов, Леопарди, Байрон и Барбье (Г, 10, 79). В рассматриваемой статье имена Байрона и Барбье уже окончательно вытеснили имя Леопарди из сопоставительной параллели с Лермонтовым, что полностью соответствует той концептуальной оценке, которая дана творчеству этих трех поэтов несколькими строками выше: «Они клеймят пороки общества, обнажая свои собственные раны, ошибки и внутреннюю борьбу, и в то же время они искупают и исцеляют этот прогнивший мир, раскрывая красоту и совершенство человеческой натуры».

Работы Герцена позволяют проследить, как складывалась эта концепция. В корреспонденции «Из писем путешественника во внутренности Англии», напечатанной в апреле 1856 г. в «С.-Петербургских ведомостях» (разумеется, под псевдонимом), Герцен, отметив обличительный характер английской литературы, писал: «В этом отношении русская литература всех ближе по духу к английской, и вот отчего Байрон имел такое влияние у нас на целое поколение и больше того — на Пушкина и Лермонтова» (Г, 12, 328). Здесь имя Байрона сближается с именами Пушкина и Лермонтова не в тривиальном сопоставлении — в связи с рассуждениями о романтизме, пессимизме, мировой скорби т. д., а в связи с обличительными элементами в поэзии всех троих.

С еще большей полнотой та же мысль развернута в следующем году в статье «О романе из народной жизни в России». Герцен говорит здесь об отрицании как необходимом элементе подлинно великой утверждающей литературы. «Талант искренности и отрицания, — полагает Герцен, — представляет собою специфическое свойство наиболее значительных русских и английских писателей от Шекспира и Байрона до Диккенса и Теккерея». Французам же за исключением «отдельных отрывков из Дидро и нескольких стихотворений Барбье» (опять Барбье!) и немцам в этом свойстве отказывается: первым — потому, что они слишком склонны к некритическому утверждению; вторым — потому, что они, «наоборот, слишком легко все отрицают» (Г, 13, 172). Наконец, в рассматриваемой статье мысль об «исцеляющем», «искупительном» характере критического отрицания в поэзии Байрона, Лермонтова и Барбье выражена с предельной ясностью.

Заключая обобщенную характеристику творчества Лермонтова, Герцен с особой силой подчеркивает реализм лермонтовской поэзии — эту «наиболее примечательную» особенность творчества Лермонтова и «русской литературы вообще». Едва ли есть необходимость напоминать, что художественное творчество самого Герцена представляет замечательные образцы реализма. Естественно, что реалистические элементы в развитии русской и мировой литературы — и прежде всего творчество великих писателей-реалистов — Пушкина и Гоголя, Шекспира и Диккенса — всегда оказывались в центре внимания его историко-литературных и литературно-критических выступлений. Однако термин «реализм» встречается у Герцена лишь на рубеже 1850 — 1860-х годов, — очевидно, в связи с утверждением этого термина в западноевропейской и русской литературной и художественной критике (ср. в отрывке ссылку на «сегодняшнее искусство»).

В работах 1840 — середины 1850-х годов, говоря по существу о тех же явлениях, Герцен использовал слова реальность (в применении к Пушкину — Г, 7, 202; ср. в отрывке: «Лермонтов <...> всегда остается на твердой почве реальности»), точность, правдивость, проницательность, изображение без всякой пощады и без прикрас (в применении к Лермонтову — Г, 7, 225), без масок, без прикрас (в применении к Гоголю — Г, 7, 229) и т. п. Теперь же в нескольких случаях — в третьей части «Былого и дум», в статьях о Пушкине, в рассматриваемой нами статье о Лермонтове — Герцен использует термин реализм,³² «уточняя» его, впрочем, более привычной фразеологией: твердая почва реальности, точность, правдивость, беспощадная искренность, правдивое зеркало души (339).

***

Анализ содержательной стороны отрывка дает веские доводы в пользу того, что его написал сам Герцен. Глубинная связь всех без исключения элементов рассмотренного отрывка с высказываниями о Лермонтове, сделанными Герценом в самое разное время, прослеживается настолько однозначно, что объяснить ее редактурой

Герцена или же хорошим знанием его трудов, по-видимому, невозможно. Существенно и то, что рассмотренный отрывок не содержит ничего, что хотя бы частично противоречило герценовским философским, социально-историческим и литературно-критическим концепциям и частным оценкам.

Убедительные доказательства предлагаемой атрибуции дает также фразеологический анализ текста. Дело в том, что развитию той или иной мысли в тексте отрывка неизменно сопутствуют весьма характерные для Герцена фразеологические штампы, в которые облечены сходные мысли, высказанные им в других работах по совершенно иным поводам. В тексте статьи, например, читаем: «... в чьих сердцах все струны, связывающие их с эпохой, звучат с такой неистовой силой...». Казалось бы, не очень распространенный фразеологический оборот, но он постоянно повторяется в герценовских работах 1850-х годов. В труде «О развитии революционных идей в России» (1851): «...в его сердце не переставала звучать струна воспоминаний...» — это о Пушкине (Г, 7, 224). В заметке «Русский народ и социализм» (1851): «Я знаю только одного современного поэта, с такою же мощью затрогивающего мрачные струны души человеческой» (Г, 7, 330). Это сказано в связи с рассматривавшейся уже нами проблемой сравнения поэзии Лермонтова и Леопарди. А несколькими строками выше опять метафорическое использование слова струна: «Грусть, скептицизм, ирония — вот три главные струны русской лиры» (там же). Наконец, в статье «О романе из народной жизни в России» (1857): «...у Гоголя звучит порой иная струна...» (Г, 13, 175).

Далее в тексте статьи при характеристике лермонтовской эпохи употреблено в качестве определения крайне редкое по тем временам выражение переходная. В статье «Very dangerous!!!», написанной в том же 1859 г., — может быть, в те же месяцы или недели, когда шла работа над статьей о Лермонтове, — Герцен, характеризуя русское общество, употребил в качестве определения то же самое слово переходное, которое сразу же по закону обратной ассоциации повлекло за собою появление имени Лермонтова: «... имейте самоотверженье сознать себя выморочным поколением, переходным, тем самым, которое воспел Лермонтов с такой страшной истиной!..» (Г, 14, 120). Другое крайне редкое в текстах Герцена слово искупление тоже оказалось связанным в его сознании с именем Лермонтова. Выше уже цитировалась листовка 1853 г. «Юрьев день! Юрьев день!», где Пушкин, Лермонтов и декабристы названы «самоотверженным меньшинством, которым искупается Россия в глазах других народов и в собственных своих» (Г, 12, 80). В тексте статьи о Лермонтове речь идет по существу о том же «самоотверженном меньшинстве» (о тех, в ком в периоды всеобщего упадка и разложения «находят убежище чистейшие идеалы человечества») — их деятельность определяется опять-таки словом искупление.

Приведенные семантико-фразеологические параллели — о последней из них следует, по-видимому, говорить как об автореминисценции — позволяют заключить рассмотрение отрывка утверждением, что его непосредственный автором мог быть только Герцен.

Анализ отдельных произведений Лермонтова

Разбору отдельных произведений — в основном это связанные с Кавказом поэмы «Мцыри», «Измаил-Бей», «Демон» и роман «Герой нашего времени» — предшествует несколько пояснительных слов о месте, которое занимал Кавказ в жизни Лермонтова. Еще в первых строках биографического очерка, в связи с упоминанием о первой ссылке Лермонтова на Кавказ, дается своего рода экспозиция этой темы: «Лермонтов так глубоко полюбил тот край, что в известном смысле его можно считать певцом Кавказа» (334). Теперь же, после обобщенной характеристики творчества Лермонтова — непосредственно перед тем, как перейти к его отдельным произведениям, авторы подробнее раскрывают эту тему, особенно акцентируя, во-первых, симпатии Лермонтова к горским племенам и, во-вторых, огромное эстетическое воздействие, которое оказала на поэта природа Кавказа: «Вынужденный служить в армии, которая в течение многих лет безуспешно сражалась против полудиких вольнолюбивых племен Кавказа, Лермонтов был захвачен поэтическими картинами, постоянно раскрывавшимися его воображению. Он искал облегчения в пустынности бескрайних степей, по которым он любил мчаться верхом,³³ в великолепии Кавказских гор, в далекой от цивилизации, но тем не менее полной благородства свободной жизни народов, населявших тот край. Да, он был бесстрашен в схватках с этими людьми, но не потому, что питал к ним вражду или считал правым то дело, за которое ему невольно приходилось сражаться, но потому, что сражения опьяняли его, потому, что в них находил он забвение своим тревогам, потому, что не очень дорожил он жизнью, в которой не мог найти достойного применения. Его симпатии к черкесским народностям несомненны: об этом со всей очевидностью говорят наиболее поэтические его произведения...» (339).

Анализ двух кавказских поэм Лермонтова — «Мцыри» и «Демона» — предваряется подробнейшим пересказом этих произведений, который занимает в общей сложности пять страниц убористого текста, т. е. почти треть всего объема статьи о Лермонтове! В условиях, когда произведения Лермонтова (за исключением «Героя нашего времени») еще не были переведены на английский язык, подробный пересказ произведений, включающий в себя также прозаические переводы отдельных фрагментов, был безусловно оправдан.

Собственно анализ занимает сравнительно немного места: это краткие замечания, касающиеся оценки поэм в целом — она во всех случаях исключительно высока — и каких-то специфических для каждой данной поэмы мотивов. Во всех случаях авторы стараются обнаружить связь между мироощущением лирических героев и их творца. Эта связь интерпретируется порой излишне прямолинейно. Так, закончив пересказ и высоко оценив поэму «Мцыри» за ее «поэтичность», «трогательную простоту», «реализм», «проникновенность поэтических картин», авторы пишут: «Здесь в большей мере, чем в других поэмах, поэт раскрывает перед нами глубочайшие тайники собственной души, которые он так ревностно оберегал от постороннего взгляда. История свободолюбивого мальчика-горца, который томится желанием вырваться из тюрьмы, холодной официальной церковности, чтобы броситься в теплые объятия Природы и жить полнокровной жизнью свободного человека с его страстями и борьбой, — это, конечно же, история Гения, который, томясь стремлением к идеально-прекрасному и истинному существованию, обречен жить в порабощенном и морально опустошенном обществе и в конце концов, поломав свои крылья, осознает всю невозможность для одиночки побороть железную необходимость общественных законов» (342).

Интересно сравнить эту цитату с единственным дошедшим до нас упоминанием Герцена о поэме «Мцыри»: «На немецком языке есть превосходный перевод „Мцыри“. Прочитайте его, и вы узнаете эту пламенную душу, которая рвется из своих оков, готовая стать диким зверем, змеей, — только бы быть свободной...». И далее слова, относящиеся к «Мцыри» и к «Герою нашего времени» одновременно: «Изучайте по ним этого человека, ибо все это не что иное, как его исповедь, его признания, и какие признания! Какие пронизывающие душу терзания! Его герой он сам...».³⁴

Нетрудно убедиться, что отрывки чрезвычайно близки по содержанию: в обоих случаях дается высокая оценка поэме «Мцыри», подчеркивается неукротимое стремление юноши вырваться из монастырской неволи и жить достойной человека свободной жизнью, и, далее, вся эта гамма чувств интерпретируется как мироощущение самого Лермонтова. Примечательно, что и в том и в другом отрывке поэма воспринята как редкий — чуть ли не единственный в своем роде — случай, когда Лермонтов с такой глубиной и откровенностью раскрывает в эпическом произведении «глубочайшие тайники собственной души». Отличие отрывков лишь в том, что более поздний развивает все эти мысли несколько полнее, детализированнее.³⁵

***

Черты лермонтовского характера и мироощущения авторы статьи склонны видеть и в героях других поэм, причем установление такой связи не всегда комментируется в положительном ключе. Так, по их мнению, «в характере Измаил-Бея, пожалуй, слишком много собственных черт поэта; для человека, живущего в мире, еще не затронутом цивилизацией, он обладает слишком скептическим и рефлектирующим складом ума» (342). Установление такого же рода связи в «Демоне», напротив, лежит в основе исключительно высокой оценки десятой песни второй части поэмы (344).

Из других замечаний к поэмам концептуальное значение имеет только одно — касающееся специфики образа Демона у Лермонтова в его отношении к мировой литературной традиции: «Если гетевский Мефистофель есть выражение безграничной неудовлетворенности конечными ценностями — дух отрицания, который столь часто сопутствует могущественному интеллекту, постоянно побуждая его к дальнейшему прогрессу; если байроновский Люцифер в „Каине“ есть проявление крайнего философского скептицизма, погруженного в глубины бытия и пытающегося выявить конечную суть существования, то лермонтовский Демон представляет прежде всего отчаяние, порожденное злом: он отнюдь не утратил способности страдать из-за того, что отлучен от мира добра» (343).

Наиболее благодарный материал для анализа лермонтовского произведения в философском и социальном аспектах — а такой подход, как видим, доминирует в статье — давал, разумеется, «Герой нашего времени», и авторы этой возможностью воспользовались, предложив краткую, но весьма содержательную интерпретацию философского смысла и социального значения романа. Сообщив, что «Герой нашего времени» неоднократно переводился на немецкий и один раз на английский язык,³⁶ и тем самым избавив себя от необходимости пересказывать его содержание, авторы сразу же приступают к анализу характера центрального героя. Анализ строится на основе известных сопоставлений Печорина с Онегиным, восходящих к статье Белинского «Герой нашего времени», но углубленных и уточненных в духе герценовской концепции о принципиальном различии пушкинской и лермонтовской эпохи: «Печорин — „герой нашего времени“ — во многом напоминает пушкинского Онегина и столь же полно и глубоко представляет состояние современного ему русского общества. Однако жизнь Печорина осложнена не только страстями, сознанием несовершенства любви и вероломства друзей, но и стремлением найти ответы на глубокие философские вопросы о смысле жизни и всего происходящего. „Зачем я жил? Для какой цели я родился?“ — спрашивает он себя, и этот дух пытливого беспокойства отличает его от Онегина. Это тот самый дух, который, как мы уже говорили, овладел поколением, выросшим под влиянием событий 14 декабря 1825 г. и его политических последствий. Отсюда существенная разница между неудовлетворенностью Онегина и Печорина. Первый, растратив в светских наслаждениях способность непосредственно воспринимать радость бытия, погрузился в апатию и бездеятельность, столь свойственную многим в ту эпоху; Печорин, не менее его презирая жизнь, вместе с тем лихорадочно бросается в нее в поисках ответа на мучающие его вопросы и чтобы найти применение своей энергии. В конце концов, разочаровавшись в возможности утолить духовную жажду даже в самых напряженных жизненных переделках, он приходит к горькому убеждению, что „мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастья, потому что знаем его невозможность“» (345—346).

Приведенная характеристика, привлекающая своей классической четкостью и глубиной проникновения в самое существо лермонтовского романа, тем более примечательна, что Герцен, как известно, почти не касался в своих трудах «Героя нашего времени». Единственная фраза, оброненная им по этому поводу в труде «О развитии революционных идей в России», такова: «„Герой нашего времени“ Лермонтова — <...> младший брат

<пушкинского „Онегина“>» (Г, 7, 204).³⁷ Процитированный отрывок представляет своего рода развернутый комментарий к этой фразе и вполне мог бы «вписаться» в текст герценовского труда непосредственно за нею.

Заключительные абзацы статьи о Лермонтове производят впечатление скомканности и поспешности. Здесь названы и очень кратко прокомментированы стихотворения Лермонтова «Пророк» и «Журналист, читатель и писатель», а несколькими строками выше приведено в прозаическом переводе начальное четверостишие из стихотворения «Родина» (без указания названия), которое также кратко прокомментировано (346—347). Этими несколькими строками, да еще упоминанием в биографическом очерке, что Лермонтов написал стихотворение на смерть Пушкина, исчерпывается то немногое, что говорится в статье о лирике Лермонтова.

Статья о Лермонтове как факт русско-английских
взаимосвязей

Нам остается рассмотреть последний вопрос, связанный с тем, что статья о Лермонтове написана на английском языке, напечатана в лондонском журнале и тем самым представляет собой факт не только русской, но и английской культуры.

Какое место занимает она в сложном процессе восприятия русской литературы в Англии?

Известность Лермонтова за рубежом, в частности в Англии, распространялась довольно медленно — гораздо медленнее, чем слава Пушкина. Английская печать впервые заговорила о Пушкине в 1821 г., когда поэту едва исполнилось двадцать два года; в последующие десять-двенадцать лет английские литературно-критические журналы не менее десяти раз откликались на появление произведений Пушкина.³⁸

О Лермонтове прижизненных упоминаний в английской периодике нет вообще, что для поэта его масштаба редкое исключение: в английских книгах и журналах можно встретить прижизненные упоминания и более или менее подробные сообщения о Жуковском, Крылове, Грибоедове и других поэтах и в еще большей степени о прозаиках.

О Пушкине, начиная с 1828 г., упоминают в путевых записках многие английские путешественники, побывавшие в России, — Грэнвил, Мортон, Фрэнкленд, Рэйкс, Бремнер и др.³⁹ О Лермонтове не только при его жизни, но и в первые годы после гибели никаких упоминаний в английской литературе о России не появлялось, если не считать таковым цитату «Страна рабов, страна господ» (без указания автора) в «Заметках» о поездке в Россию капитана В. Джесса.⁴⁰

О дуэли и смерти Пушкина сообщили английские газеты, писали мемуаристы. В начале 1840-х годов был опубликован в английском переводе полный текст письма В. А. Жуковского о последних часах Пушкина,⁴¹ вокруг которого в английской литературе даже возникла дискуссия.⁴² О гибели Лермонтова англичане впервые узнали через пять лет после дуэли из английского перевода книги И. Г. Головина «Россия при Николае I».⁴³ Строго говоря, это вообще были первые сведения о Лермонтове, напечатанные в Англии, ибо туманные сообщения, которые содержит на этот счет книга маркиза де Кюстина «Россия в 1839-м» (английский перевод — 1843) и книга Ч. Хеннингсена «Восточная Европа и император Николай», можно отнести к Лермонтову, только зная его биографию. Ни Кюстин, ни Хеннингсен имени Лермонтова не упоминают: они сообщают лишь о молодом поэте, который написал стихотворение на смерть Пушкина и был сослан за это на Кавказ.⁴⁴ Трагический финал этой ссылки остался авторам неизвестен.

Английские переводы из Пушкина также начали появляться еще при жизни поэта, а в 1845 г. Т. Шоу напечатал переводы двадцати одного стихотворения Пушкина; эти переводы до сих пор остаются непревзойденными.⁴⁵ Тот же Т. Шоу за два года до этого опубликовал перевод стихотворения Лермонтова «Дары Терека»,⁴⁶ но это был перевод только одного стихотворения, причем насколько он опередил свое время, видно из того факта, что следующий перевод лермонтовских стихотворений на английский язык появился лишь сорок лет спустя!⁴⁷

Наконец, о Пушкине вскоре после его смерти были опубликованы на английском языке две весьма содержательные работы — Т. Шоу и Ч. Хеннингсена.⁴⁸ О Лермонтове вплоть до 1860 г., т. е. до рассматриваемой здесь статьи Герцена, не появилось ни одной мало-мальски серьезной работы на английском языке, за исключением краткого, но содержательного предисловия к переводу «Героя нашего времени», сделанного Т. Пульской.⁴⁹ Есть основания предполагать, что источником для этого предисловия послужили сообщения того же Герцена.⁵⁰

Появление в 1853—1854 гг. трех переводов «Героя нашего времени»⁵¹ положило начало действительной известности Лермонтова в Англии. Характерно, что процесс «узнавания» Лермонтова начался именно с прозы: в 1840—1850-х годах в ходе общего для большинства западноевропейских стран сдвига читательского интереса в сторону прозаических жанров пробуждается интерес к русской прозе; на английский язык уже в 1840-е годы переводятся повести Гоголя, Пушкина, А. Бестужева, В. Соллогуба; «Герой нашего времени» занял среди этих переводов свое достойное место.⁵²

Развитие этих процессов не могло не привлечь и действительно привлекло внимание английской публики к русским писателям

— авторам наиболее читаемых переводных произведений. Публикация в солидном лондонском журнале подробной статьи о жизни и творчестве Лермонтова во всяком случае свидетельствует о том, что во второй половине 1850-х годов, т. е. вскоре после появления трех переводов «Героя нашего времени», интерес к его автору был довольно высок. О том же свидетельствует другой весьма примечательный факт.

В середине XIX в. значительная часть статей из английских журналов перепечатывалась (обычно с сокращениями) в США — в бостонском журнале, который так и назывался: «Eclectic Magazine of Foreign Literature».⁵³ Перепечатывались, разумеется, не все материалы, а лишь те, которые, по сведениям издателей, вызывали наибольший интерес в самой Англии: в этом смысле журнал служил своеобразным показателем общественного интереса к той или иной статье. В нем были перепечатаны обе статьи Герцена и Мейзенбуг, причем статья о Лермонтове была перепечатана почти полностью,⁵⁴ тогда как статья о Пушкине была урезана при перепечатке более чем на три четверти.⁵⁵ Объясняется это соотношение, по-видимому, тем, что на рубеже 1850—1860-х годов творчество Лермонтова уже успело привлечь к себе внимание англоязычных читателей, личность же его, его творческая судьба были еще совершенно неизвестны. О Пушкине, как было показано выше, английская печать не раз сообщала и раньше; с другой стороны, время для углубленного знакомства с его творчеством еще не наступило.

Статьи в «National Review» и в «Eclectic Magazine of Foreign Literature», призванные удовлетворить интерес английских и американских читателей к автору «Героя нашего времени», стимулировали появление и других переводов из Лермонтова. В 1875 г. был опубликован стихотворный перевод «Демона», выполненный А. Стифеном.⁵⁶ Как известно, И С. Тургенев тогда же высоко оценил поэтические достоинства этого перевода.⁵⁷ В 1881 г. одновременно с постановкой в Ковент-Гарденском театре оперы А. Г. Рубинштейна «Демон»⁵⁸ последовало второе и в 1886 г. третье издание лермонтовской поэмы в переводе А. Стифена. В том же 1875 г. в США С. С. Конэнт опубликовал перевод

«Мцыри».⁵⁹ В 1880-х годах появился новый перевод «Героя нашего времени», выдержавший два издания,⁶⁰ прозаические переводы отрывков из «Песни про царя Ивана Васильевича...», «Мцыри», «Демона» и нескольких лирических стихотворений в «Очерках русской литературы» Ч. Э. Тернера,⁶¹ а также упоминавшиеся уже стихотворные переводы четырех стихотворений Лермонтова в «Blackwood's Edinburgh Magazine».⁶² Стихи Лермонтова занимают видное место в антологиях русской поэзии: Ч. Т. Уилсона «Русская лирика английскими стихами» (четырнадцать стихотворений)⁶³ и Дж. Поллена «Стихи с русского» (двадцать два стихотворения).⁶⁴ Несколькими годами позже появился перевод «турецкой сказки» «Ашик-Кериб»,⁶⁵ новый перевод «Демона»⁶⁶ и своеобразная фантазия Р. Росса — «сплав» мотивов лермонтовского «Демона» и байроновского «Преображенного урода».⁶⁷

Что касается материалов о жизни и творчестве Лермонтова, то до конца XIX в. и, пожалуй, первые два десятилетия XX в. статья А. И. Герцена и М. Мейзенбуг оставалась самой всеобъемлющей и глубокой работой о Лермонтове на английском языке.

Сноски

¹ См.: National Review, 1860, vol. 11, p. 330 — 374 (далее при ссылках на это издание страницы указываются в тексте настоящей работы, в случае сопоставления с другими текстами — в таком варианте: статья, 331; курсивы в цитатах принадлежат автору работы).

² Первым обратил внимание на эту статью К. Н. Фаминский (в комментарии к академическому изданию: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч., т. 5. Под ред. Д. И. Абрамовича. СПб., 1913, с. 123), который характеризует ее как «едва ли не лучшую» работу о Лермонтове на английском языке.

³ См.: National Review, 1858, vol. 7, p. 361 — 382.

⁴ См.: Аринштейн Л. М. Статья о Пушкине в английском журнале 1850-х годов. — В кн.: Временник Пушкинской комиссии, 1973. Л., 1975, с. 36 — 51.

⁵ Милюков А. Очерк истории русской поэзии. Изд. 2-е. СПб., 1858 (изд. 1-е — СПб., 1847) (далее при ссылках на это издание страницы указываются в тексте статьи, например: М, 14).

⁶ Герцен А. И. Собр. соч. и писем в 30-ти т., т. 26. М., 1956, с. 259 (далее при ссылках на это издание том и страницы указываются в тексте статьи, например: Г, 7, 185; курсивы в цитатах принадлежат автору статьи).

⁷ Ср., например: «В этих сказаниях Нестора видим тот героический век, когда слава и честь были известны нашим предкам, когда князья их, отправляясь на войну, посылали предуведомить о том неприятеля, когда, заключая договор <...> русские повторяли, что, кто не сдержит обещания, тот да будет раб во весь век, считая это величайшею клятвою» (М, 14); «The stories of Nestor give us a partial glimpse of those times when martial honour and glory were the moving springs of life in the Russian people; when before going to war they would proudly warn their enemies; and when they would doom those who should break their word „to be slaves for life“, considering this to be the greatest of all curses» (статья, 331). Или: «В русских песнях и сказках вы видите всю обширную и суровую сторону, которая досталась нам в удел, с ее широкими полями, покрытыми травою шелковою и цветами лазоревыми, с ее дремучими лесами, колеблющимися от буйного ветра, с ее сыпучими снегами, под которыми виднеется только черная ель да белая береза...» (М, 26); «In it we find reflected their whole existence up to the time of Peter the Great, and every boon which nature has bestowed upon them: „the broad fields with the silken grass and the blue flowers“, „the thick woods in which the stormy wind rattles“; „the boundless plains of snow“, on which nothing but the „black fir or the silver birch“ is to be seen detaching itself from the white ground...» (статья, 332).

⁸ Ср., например: «Замечательнее других песни удалые и казацкие, порожденные своевольной жизнью волжских и донских удальцов <...> Поэзия этих песен груба <...> дышит презреньем к смерти, отчаянным бешеным разгулом, неукротимою волей человека, который насильно оторвал себя от общества <...> которого товарищами были темная ночь и булатный нож, который проводил жизнь в дремучем лесу...» (М., с. 32); «Существует особый разряд русских песен — разбойничьи песни. То уже не грустные элегии; то смелый клик, в нем буйная радость человека, чувствующего себя, наконец, свободным, то угроза, гнев, вызов: „...возьму-ка я в товарищи ночку темную да острый нож, отыщу дружков в густых лесах...“ (Г, 7, 186); «Characteristic and full of poetry are the songs of the Wolga robbers, and those of the Cossacks; the wild love of freedom which led them into peril and crime frequently also giving birth to heroic enterprise, as, for instance, the colonization of Siberia. These songs breathe contempt of danger and death, immoderate gayety, unbounded liberty and licence, — as is usual with men who have broken with the common ties of society and citizenship, whose companions are the night and the storm, who spend their life either in the forest or on the waters» (статья, 333). Насколько нам известно, никто из исследователей не отмечал до сих пор текстуальной близости отдельных мест главы 3 труда Герцена «О развитии революционных идей в России» и «Очерка истории русской поэзии» Милюкова.

⁹ См.: Michail Lermontoff's Poetischer Nachlaß <...> aus dem Russischen übersetzt und mit einem biographischen-kritischen Schlußwort versehen von Friedrich Bodenstedt, Bd 2. Berlin, 1852, S. 318 — 346 (русский перевод: Современник, 1861, т. 85, февраль, с. 319 — 333).

¹⁰ См.: Рус. вестн., 1857, кн. 11, с. 395 — 408.

¹¹ Сушкова Е. (Хвостова Е. А.). Записки. 1812 — 1841. Л., 1928.

¹² См.: Лонгинов М. Н. 1) Библиографические записки, III. — Современник, 1856, т. 57, № 6, отд. 5, с. 162 — 164; 2) О литературной деятельности Лермонтова (письмо к редактору «Русского вестника»). — Рус. вестн., 1857, кн. 9, с. 236 — 238 (перепечатано в кн.: Лонгинов М. Н. Соч., т. 1 (1850 — 1859). М., 1915, с. 46 — 48, 292 — 293). — В этих заметках Лонгинов был вынужден обойти молчанием такие важнейшие события жизни Лермонтова, как ссылки и дуэль. Лишь много лет спустя Лонгинов дополнил свои воспоминания заметками, относящимися именно к этим событиям (Рус. старина, 1873, март, с. 381 — 389).

¹³ Русский перевод дается по кн.: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1972, с. 288 — 291.

¹⁴ Меринский А. М. Воспоминание о Лермонтове. — Атеней, 1858, ч. 6, № 48, с. 286 — 305.

¹⁵ См.: Dumas A. Le Caucase. Depuis Prométhée jusqu'à Chamill, vol. 5. Paris, 1859, p. 36 — 47; Dumas A. Le Caucase. Nouvelles impressions de voyage, vol. 2. Leipzig, 1859, p. 252 — 262. Первый русский перевод (П. Роборовского) см. в кн.: Кавказ. Путешествие А. Дюма. Тифлис, 1861, с. 453 — 461. См. также примеч. 19.

¹⁶ См. в кн.: Сочинения Лермонтова, приведенные в порядок и дополненные С. С. Дудышкиным, т. 2. СПб., 1860, с. VII — XXII; во втором издании (1863) «Материалы для биографии Лермонтова» значительно расширены.

¹⁷ Впервые опубикована Э. Г. Герштейн: Литературное наследство, т. 67. M, 1959, с. 630 — 644.

¹⁸ Судя по отсутствию откликов и ссылок на «Воспоминание» Меринского в первые годы после публикации, оно стало более или менее широко известно после появления второй заметки этого автора «М. Ю. Лермонтов в юнкерской школе» в газете «Русский мир» (1872, № 205). Сам Меринский в письме к П. А. Ефремову от 3 февраля 1862 г. упоминает о «Воспоминании» как о «небольшой записке, помещенной в „Атенее“ и набросанной <...> наскоро, с недомолвками...» (М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников, с. 138).

¹⁹ Книга Дюма «Le Caucase» первоначально выходила отдельными ежедневными выпусками «Le Caucase, journal de voyages et romans» (№ 1 — 30). Письмо и заметка Е. П. Ростопчиной опубликованы в выпуске 19, датированном 4 мая 1859 г. Маловероятно, что это издание попало в поле зрения Герцена. Оба отдельных издания книги Дюма (см. примеч. 15) вышли в конце 1859 г.

²⁰ Отметим также документально засвидетельствованный факт, что Мейзенбуг, работая над статьей, имела крайне смутное представление о биографии Лермонтова, — настолько смутное, что это вызвало раздражение такого в высшей степени корректного человека, как Герцен. В упоминавшемся уже письме от 29 апреля 1859 г. Герцен писал: «Как могли вы хоть на минуту подумать, что Лермонтов добровольно служил на Кавказе! Это, право, грешно, что вы так мало знаете русскую жизнь. Лермонтов был первоначально сослан на Кавказ в армию в 1837 г. за свои стихи на смерть Пушкина; он возвратился в 1840-м (sic!) и сразу же после был снова сослан в Кавказскую армию уже офицером — за то, что он послал вызов на дуэль графу Баранту (Barante), сыну французского посла» (Г, 26, 259). И далее следует уже цитированная нами (см. с. 286) рекомендация обратиться к «Очерку истории русской поэзии» А. Милюкова. Мы знаем, что после письма Герцена Мейзенбуг весьма тщательно проштудировала «Очерк» Милюкова и действительно кое-что из него почерпнула. Но к фактам биографии Лермонтова это не относится: хотя творчеству Лермонтова Милюков уделил много внимания (с. 185 — 198), биографии поэта он не касается вовсе.

²¹ Ср.: Гиллельсон М. И. Лермонтов в оценке Герцена. — В кн.: Творчество Лермонтова. 150 лет со дня рождения. М., 1964, с. 366 — 368.

²² См. там же, с. 369 — 374.

²³ См.: Фаминский К. Н. Лермонтов у англичан. — В кн.: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч., т. 5, с. 123.

²⁴ Смысловое и композиционное единство этой части несколько нарушает вклинивающийся сюда обширный фрагмент из воспоминаний о Лермонтове Ф. Боденштедта (уже упоминавшийся выше), который введен, как поясняется в авторском тексте, «чтобы дать некоторое понятие о внешнем облике Лермонтова» (336).

²⁵ Обзор работ о творчестве Лермонтова, относящихся к интересующему нас периоду 1840 — 1850-х годов, см., например, в кн.: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч., т. 5, с. 128 — 152.

²⁶ Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 7. М., 1955, с. 37.

²⁷ Там же, с. 36.

²⁸ Там же, т. 4. М., 1954, с. 521.

²⁹ Гиллельсон М. И. Лермонтов в оценке Герцена, с. 390. — Исследователь добавляет: «Этот двойственный характер оценки Лермонтова, который явно обнаруживается в труде „О развитии революционных идей в России“, может быть прослежен и в других работах Герцена».

³⁰ Ошибка Герцена: «Дума» написана в 1838 г., когда Лермонтову было 24 года.

³¹ Гиллельсон М. И. Лермонтов в оценке Герцена, с. 391.

³² Ср. в гл. 24 «Былого и дум»: «Честь и слава нашему учителю, старому реалисту Гете: он осмелился рядом с непорочными девами романтизма поставить беременную женщину...» (Г, 8, 381 — 382).

³³ По-видимому, это место представляет собой реминисценцию из «Героя нашего времени»: «...я сел верхом и поскакал в степь; я люблю скакать на горячей лошади по высокой траве, против пустынного ветра...» (6, 280).

³⁴ Цит. по первому (немецкому) изданию труда «О развитии революционных идей в России»: Deutsche Monatsschrift für Politik, Wissenschaft, Kunst und Leben, 1851, N 5, S. 174. В следующее — французское — издание это высказывание не вошло и тем самым оказалось за пределами всех русских переводов (включая академическое полное собрание сочинении Герцена в тридцати томах), осуществлявшихся только на основе французского текста. Как показал Г. Цигенгайст, немецкий журнальный текст насчитывает свыше ста мест, исключенных при подготовке французского издания «О развитии революционных идей в России» (см.: Ziegengeist G. Die Herzen- und Turgenev- Forschung im Institut für Slavistik der DAW, — Forschungen und Fortschritte, 1957, N 8, S. 249—253).

³⁵ Мейзенбуг при работе над статьями о Пушкине и о Лермонтове пользовалась вторым французским изданием труда «О развитии революционных идей в России». Это видно не только из прямой ссылки на указанное издание в подзаголовках статей, но и из того факта, что в переведенных ею на английский язык фрагментах из этого труда отсутствуют все те места, которые содержатся в немецком журнальном варианте, но исключены из французских изданий. Следовательно, мысли о поэме «Мцыри», столь очевидно тождественные высказыванию Герцена 1850—1851 гг., могли появиться в статье о Лермонтове лишь в результате непосредственного вмешательства Герцена.

³⁶ В действительности «Герой нашего времени» был переведен на английский язык трижды (см. ниже, с. 306, примеч. 51). Герцену и Мейзенбуг был известен перевод Терезы Пульской «The Hero of our Days» (1854) — именно так передается заглавие и в статье. Как известно, Герцен был близко знаком с семьей Пульских, и существует немало указаний на то, что Т. Пульская взялась за перевод «Героя нашего времени» по рекомендации Герцена.

³⁷ Сказанное относится к каноническим текстам Герцена, как они представлены в полном академическом собрании его сочинений в тридцати томах. Между тем среди отмеченных Г. Цигенгайстом мест в немецком журнальном варианте «О развитии революционных идей в России» имеется небольшой фрагмент о «Герое нашего времени». Сопоставив в заключительной фразе фрагмента Печорина с Онегиным, Герцен добавляет: «Их судьба столь же страшна, как судьба Пушкина и Лермонтова» (S. 251). В статье о Лермонтове анализ «Героя нашего времени» завершается точно так же: «It is now obvious that there are many similarities, not only between the two works „Onegin“ and „The Hero of our Days“, but also between <...> the personal fate of the two Russian poets» (346).

³⁸ См.: Алексеев М. П. Пушкин на Западе. — В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. 3. М.—Л., 1937, с. 111, 114, 149; Struve G. Puškin in early English criticism. — The American Slavic and East European Review, 1949, vol. 8, N 4, p. 269—314.

³⁹ См.: Алексеев М. П. Пушкин на Западе, с. 111—115.

⁴⁰ См.: Jesse W. Notes <...> in search of Health, or Russia, Circassia and the Crimea in 1839—1840, vol. 2. London, 1841, p. 308.

⁴¹ См.: Blackwood's Edinburgh Magazine, 1845, vol. 57, p. 671—678.

⁴² Ч. Хеннингсен в биографическом очерке, посвященном Пушкину, подверг сомнению достоверность некоторых сообщений, содержавшихся в письме В. А. Жуковского: (см.: Henningsen Ch. F. Eastern Europe and the Emperor Nicholas, vol. 2. London, 1846, p. 123, 135—136).

⁴³ См.: Golovin I. G. Russia under the Autocrat Nicholas the First, vol. 2. London, 1846, p. 280.

⁴⁴ См.: Custine A. The Empire of the Czar, or observations on the social, political, and religious state and prospects of Russia..., vol. 2. Transl. from French. London, 1843, p. 85; Henningsen Ch. F. Eastern Europe and the Emperor Nicholas, vol. 2, p. 136—137.

⁴⁵ См.: Blackwood's Edinburgh Magazine, 1845, vol. 58, p. 28—43, 140—156. Подробнее см. в нашей статье «Томас Шоу — английский переводчик Пушкина» (в кн.: Сравнительное изучение литератур. Сборник статей к 80-летию академика М. П. Алексеева. Л., 1976, с. 117—124).

⁴⁶ Blackwood's Edinburgh Magazine, 1843, vol. 54, p. 799—800.

⁴⁷ Some translations from the Russian of Lermontoff [by A. Е. Staley]. — Blackwood's Edinburgh Magazine, 1884, vol. 136, p. 250—253.

⁴⁸ Shaw T. B. Pushkin the Russian Poet. — Blackwood's Edinburgh Magazine, 1845, vol. 57, p. 657—678; vol. 58, p. 28—43, 140—156; Henningsen Ch. F. Eastern Europe and the Emperor Nicholas, vol. 2, p. 116—138.

⁴⁹ The Hero of our Days. From the Russian of Michael Lermontoff by Theresa Pulszky. London, [1854].

⁵⁰ См.: Гиллельсон М. И. Лермонтов в оценке Герцена, с. 388—389.

⁵¹ l) Sketches of Russian life in the Caucasus by a Russe many years resided among the various mountain tribes. London, 1853 (без упоминания имени Лермонтова); 2) А Него of our own Times. From the Russian of Lermontoff (now first translated into English). London, 1854; 3) указанный в примеч. 36 и 49 перевод, принадлежавший Т. Пульской.

⁵² См.: Line М. Bibliography of Russian Literature in English Translation to 1900. London, 1963 (2-nd ed. — Totowa, N. J., [1973]) и уточнения к этому труду в нашей заметке «Библиография русской литературы в английских переводах» (Рус. лит., 1976, № 4, с. 218—219). — Следует иметь в виду, что еще в 1830—начале 1840-х годов на английский язык были переведены романы Ф. Булгарина, М. Загоскина, И. Лажечникова.

⁵³ На обложке этого своеобразного издания, владельцем и редактором которого был В. Бидуэлл, были изображены титулы основных английских журналов: «Athenaeum», «Edinburgh Review», «Quarterly Review», «Foreign Quarterly Review», «Monthly Review» и др.

⁵⁴ Eclectic Magazine of Foreign Literature, 1861, vol. 53, p. 167—176 (перепечатано без первого и пяти последних абзацев).

⁵⁵ Ibid., 1859, vol. 46, p. 123—126.

⁵⁶ Lermontoff M. The Demon: a poem. Translated from Russian by A. G. Stephen. London, 1875 (переиздания — London, 1881, 1886).

⁵⁷ См.: Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми т. Соч. в 45-ти т., т. 15. М.—Л., 1967, с. 261, 554—555.

⁵⁸ Подробнее см. в нашей заметке «„Демон“ в Лондоне» (Сов. муз., 1976, № 4, с. 143).

⁵⁹ Lermontoff M. The Circassian Boy. Translated by S. Connant. Boston, 1875.

⁶⁰ А Hero of our Time by M. U. Lermontoff. Translated from Russian with life and introduction by R. I. Lipmann. London, 1886 (2-nd ed. — London, 1887).

⁶¹ Turner Ch. E. Studies in Russian Literature. London, 1882, p. 318—363.

⁶² См. примеч. 47.

⁶³ Wilson Ch. T. Russian lyrics in English verse. London, 1887, p. 146—167.

⁶⁴ Pollen J. Rhymes from the Russian. London, 1891, p. 3—36.

⁶⁵ Ashik-Kerib: a Turkish tale. Translated by E. A. Brayley Hodgetts. — The Strand Magazine, 1893, vol. 6, p. 543—549.

⁶⁶ Lermontoff M. The Demon. Translated from Russian by F. Storr. London, 1894.

⁶⁷ Ross R. The Deformed Transformed. Bangalor, 1890 (2-nd ed. — London, 1892). — Подробнее см. в нашей статье «„Демон“ Лермонтова и „Преображенный урод“ Байрона в обработке Р. Росса» (Рус. лит., 1975, № 3, с. 140—146).

СТРАНИЦА АВТОРА