Готфрид Келлер. Мартин Заландер. Глава XIII
Со временем Мартин Заландер оказался весьма загружен работой как в Совете, так и за пределами оного, и средь переменчивых событий партийной жизни, средь множества перекрестных требований угодил в сущую круговерть, ибо все норовили перетянуть его к себе.
Борьба шла преимущественно вокруг вопроса, стоит ли новейшей швейцарской демократии уступать свою почву напору социального переворота, сиречь можно ли утверждать перед народом, что таковы были его цель и его воля. Из-за этого вопроса возникли небольшие передвижки и изменения в партийном составе, тогда как народ в целом молчал, словно темная посторонняя масса.
Заландер придерживался среднего пути, то бишь отвергал контакт с общественным переворотом, но полагал необходимым облегчить и улучшить положение посредством национализации всевозможных вещей в их нынешних формах и, стало быть, занял позицию, которую еще несколько лет назад оспаривал, а тогдашние приверженцы уже готовы были оставить как устаревшую.
Между тем и они покамест мало-помалу шли на уступки и принимали все предложенное к практическому исполнению; в общинах и в Конфедерации царил один и тот же настрой, повсюду выделяли средства на вспомоществование и культуру; Мартин Заландер без устали содействовал этому, продвигая в жизнь новые изобретения.
Зятья порой выступали как его адъютанты: повсюду, где бы ни очутились, они подбрасывали народу в общинах собственные его идеи или такие, какие он поддерживал, и поступали означенным манером даже там, где никто думать не думал о новой безвозмездности, сиречь общественном благодеянии, каковое вдруг оказывалось безотлагательно важным.
Мария искренне восхищалась добросердечием Мартина, который с удовольствием занимался этой деятельностью. Однажды она нашла в старом его сюртуке записную книжицу с выдержками из бюджета и государственных финансовых отчетов.
— Ты не искал эту книжицу? — спросила она, показывая ее ему. — Она лежала в кармане старого черного сюртука, который ты уж год как не надевал.
Заландер глянул на книжку:
— Хм, в самом деле, я ее не искал! Теперь в ней уже нет особой надобности; во-первых, я довольно неплохо в этом разобрался, а во — вторых, вскоре там должна произойти передвижка. Передвижка — вообще-то скверное слово, к которому прибегают тайные социалисты, когда мирно и стыдливо намекают, куда целятся. Тогда они говорят: та или иная передвижка, без сомнения, состоится, это лишь вопрос времени!
— Но ты-то что под этим подразумеваешь?
— Я? Я, видишь ли, подразумеваю приблизительно вот что: в силу властного поступательного движения эпохи расходы по всем статьям так растут, что доходы уже их не покрывают; если, к примеру, общины желают надлежащим образом разрешить поставленные перед ними задачи, то нагрузка окажется для них неподъемной, и государство, то бишь кантон, должно их выручить, уступить толику своих доходов. Поскольку же кантонам самим приходится справляться с повышенными задачами, а налоги до бесконечности увеличивать нельзя, они вынуждены обращаться к Конфедерации, которой должно дать согласие на значительные расходы, коль скоро она намерена исполнить свои высокие обязанности. Доходы Конфедерации в свою очередь не неисчерпаемы, вдобавок одновременно растут и ее собственные рутинные расходы. Стало быть, нам надобно искать новые источники и обеспечивать средства, необходимые ей для всего этого.
— Это же сущий хоровод! — рассмеялась Мария. — Веселый и одновременно хитрый, как я понимаю! Или иначе: мы вроде как тот человек, что целый день перекладывает кошелек из одного кармана в другой, а в итоге воображает, будто у него целая сотня кошельков, и покупает все, что хочет. Разве не так?
Не вполне так, милая! Но подробнее объяснить сейчас не могу, это ведь национальная экономика! Народное хозяйство, как говорится!
Однако любимой его сферой было народное воспитание; тут он чувствовал себя поистине в родной стихии, почитая своим долгом загладить ранний уход из школьного ведомства. В своем священном рвении он бессознательно подражал еврейским лавочникам, которые при торге заламывают до того высокую цену, что уж в умеренной-то совершенно уверены. Но идеал, над каким он трудился, был для него столь непоколебим, что он всерьез верил в достижимость намеченных высот! Каждой из постоянно возникающих закавык он уделял внимание, помогал скруглить ее, облечь в приемлемую форму, а затем со всем своим влиянием отстаивал в надзорных ведомствах, где заседал, в обществах и при всяком удобном случае в Большом совете.
— Я все же надеюсь увидеть, — однажды сказал он жене, — что ни один из наших юношей в городах и селах не покинет государственные школы прежде, чем ему сравняется двадцать лет.
— Чем же они будут так долго заниматься?
— Учиться и еще раз учиться! Упражняться снова и снова! Сама подумай, сколько накапливается материала! Как только мы добьемся для детей до пятнадцати лет ежедневного посещения школы и введем всеобщее школьное обучение второй ступени, то начнем совершенствовать обучение в математических дисциплинах, в письменной стилистике, в знании анатомии и в гигиене, в краеведении и истории. Постоянные занятия гимнастикой и военными экзерцисами уже включены в обязательную программу, но нуждаются в улучшении, особенно стрелковые упражнения должно начинать раньше и проводить в большем количестве. Разумеется, наряду со всем этим — уроки пения и музыки, последнее, коль скоро в общине достаточно мальчиков, одаренных к игре на духовых инструментах, сиречь носителях нынешней народной музыки…
— Слава Богу, все это мне более всего по душе! — перебила Мария рассуждения мужа и его расхаживания по комнате.
Он замер:
— Почему?
— Ах, коли вы знаниями человеческого тела и регулярной заботой о здоровье превратите добрый народ в сущих ипохондриков, то с помощью народной музыки он вновь отлично повеселеет. Да и демократизация искусства, о которой ты — помнишь? — говорил на свадьбе наших дочерей, станет все больше оказывать свое благотворное воздействие! Впрочем, продолжай, будь добр!
— Я уже почти закончил. Ближе к двадцатому году жизни, скажем лет в восемнадцать, молодые мужчины получат гражданскую подготовку. Конституцию они еще детьми быстро пройдут в обычной школе, и в иных легкомысленных головах она наверняка изрядно поблекнет. Стало быть, надобно хорошенько ее освежить, а в заключение открыть их пониманию весь круг законодательства, аккурат перед тем как они начнут пользоваться демократическими правами и исполнять гражданские обязанности. Думаю, дел достаточно, чтобы заполнить это время! Поначалу, верно, будет непросто действовать равномерно и упорно, однако все непременно наладится, коли сами права не обернутся насмешкою! Кстати, чуть не забыл: попутно каждый юноша должен овладеть умением смастерить себе простенький стол или лавку, и опять-таки надо подумать, как это устроить!
— Хорошее дело, оно слегка поубавит спеси у нашего избалованного ремесленного сословия! С топором в дому обойдешься без плотника! — заметила г-жа Мария.
Мартин состроил столь же загадочную мину, что и жена, поскольку не знал, что она имела в виду, ведь означенное сословие аккурат находилось в скверном положении.
— Кажется, мой доклад не снискал полного твоего одобрения, — сказал Мартин, снова остановившись перед женою. — Слишком много всего, да?
Но Мария, с серьезным видом испытующе глядя на него, отвечала:
— Нет, дорогой мой! Напротив, мне в этой программе недостает кой-чего весьма важного, хотя, возможно, это сюда не относится и подлежит особому решению. Однако ж забывать об этом и не видеть этого нельзя!
— О чем ты? Может, об обязательной кулинарной школе за государственный и общинный счет? Но таковая предусмотрена программой воспитания девочек, которую тоже планируется рассмотреть. Без сомнения, тебе предложат войти в соответствующую женскую комиссию, и как моя супруга ты не сможешь отказаться.
— Нет-нет, я не о том! Я имею в виду ужасный военный поход в Азию или в Африку, который швейцарцам придется предпринять, дабы завоевать себе армию тружеников-рабов или лучше целую страну, которая будет их поставлять. Ведь, если не ввести рабство, кто поможет бедным крестьянам в полевых работах, кто прокормит юношей? Или вы намерены держать их на жалованье, покамест им стукнет двадцать и они будут сведущи во всем, кроме труда, не считая смастеренных стола и лавки?
— Мария, ну что ты такое говоришь? — сказал Мартин, у которого даже лоб покраснел, Нынче ты отвечаешь на мое почтительное доверие сплошными сарказмами, да какими язвительными!
— Прости, Мартин! Я вовсе не язвительна, знаю ведь, как ты ко всему этому относишься! Мне просто немножко грустно, ибо я опять — таки знаю, что тебя ждет большое разочарование, а пережить его в наши годы уже не так легко, как раньше.
— В наши годы? С чего бы нам стареть, коли мы этого не желаем? Что же до иллюзий, то они ранят не больше, чем разноцветные мыльные пузыри, лопающиеся перед носом!
Так он сказал больше в шутку, чтобы развеять серьезный настрой жены, от которого ему стало не по себе. Ведь из многочисленных противников столь долгосрочной школьной программы ни один еще не отваживался высказаться подобным образом.
— Давай-ка оставим истории, которые тебе не в радость, — продолжал он, и поговорим о детях, чью свадьбу ты только что вспомнила. Я давно хочу тебя спросить, отчего совершенно не видно молодых жен. Или та либо другая заезжали в мое отсутствие? Раньше, на первых порах, они часто и с удовольствием встречались у нас, когда сопровождали мужей в город, но и этого давненько уже не случалось.
Мария Заландер посерьезнела пуще прежнего, однако сказала только:
— Не знаю, в чем там дело, но я тоже заметила. Из их коротких писем и вовсе ничего понять невозможно. Я думала, тебе известно побольше, ты ведь общаешься с зятьями, которые здесь бывают еще реже.
— Да и у меня встречи прекратились. Я доверительно прибегал к услугам обоих в их округах, но, едва только заметил, что они поднимают при этом непомерную шумиху, а именно используют любой пустяк как повод для разъездов и увеселений, то как тесть почел своим долгом прекратить такого рода общение. Кстати, я не имею в виду ничего дурного, люди-то они еще молодые!
Тут г-жа Заландер легонько вздохнула и сказала, что все-таки знает чуть больше, нежели муж, хотя и ничего особенного, но молчать дальше не станет. И продолжала:
— Вот уж полгода ни Зетти, ни Нетти сюда не заезжали; из надежного источника я, однако, узнала, что и друг с дружкою они почитай больше года не видаются, вроде бы даже избегают одна другую, как могут, а ведь первое время навещали друг дружку каждую неделю, то встречались в Лаутеншпиле, то в Линденберге. Что же это такое? Что стряслось? Я не знаю, и никто, кажется, не знает.
— Возможно, это ребячество, — заметил Заландер, с некоторым удивлением. — А возможно, и нечто большее! — добавил он после минутного раздумья. — Возможно, обуревавшая их одержимость близнецами в конце концов преобразилась в другую идею или породила детеныша, коль скоро у них самих детей нету!
— Может статься, — возразила жена, — в конечном счете как раз бы и хорошо, если у них вообще не будет детей. У меня предчувствие, что там не все в порядке, а дочери не смеют довериться нам, то бишь мне, ведь поставили-то на своем.
— В таком случае надобно постараться все разузнать и помочь им!
— Я тоже об этом думала, но как это сделать — с пользою, а не во вред?
— По-моему, проще всего в один прекрасный день нагрянуть к ним с визитом, тем более что мы давно им таковой задолжали, ведь только по разу навестили ту и другую! Коли мы в погожий денек доедем утренним поездом до Унтерлауба, прогуляемся пешочком к Зетти и побудем там часок-другой, то хотя бы приблизительно увидим, как там обстоит и можно ли что-нибудь разузнать. Затем сядем на другой поезд и отправимся к Нетти, а Зетти пригласим составить нам компанию. Вот и поглядим, согласится ли она, и что скажет, и что будет дальше. Ну а вечером вернемся домой.
Г-же Заландер это предложение пришлось куда больше по душе, чем она показывала, как и тревога ее была куда глубже. Вот почему они отнюдь не стали откладывать поездку в долгий ящик; в один из ближайших дней сошли в Унтерлаубе с поезда и пешком направились в так называемый Лаутеншпиль. И когда перед ними открылся прелестный вид: дом средь сквозистой буковой рощи, что полукругом опоясывала его и звенела щебетом зябликов, — Мартин Заландер сказал:
— Впрямь было бы странно, если бы в такой мирной идиллии могла угнездиться серьезная беда! Как аккуратно расчищен граблями весь гравий во дворе, и деревья в парке превосходно ухожены, а вверх по склону за ними пышно зеленеет большой, настоящий лес!
— Да, красивое место! — отозвалась г-жа Мария. — Может быть, даже чересчур красивое для праздных сердец!
Они обошли вокруг дома, у задней двери которого, как и у парадной, была устроена маленькая оранжерея в старинных горшках. Возле одного из деревьиц стояла г-жа Зетти Вайделих в нарядном платье, обрывала увядшие листья. В профиль ее лицо казалось осунувшимся, бледным, а главное — безрадостным.
— Смотри! — шепнула Мария Заландер, тронув мужа за плечо.
На миг Мартин приостановился, глядя на дочь, а затем еще проворнее направился к ней, так что Зетти услышала легкий хруст гравия и обернулась. При виде отца с матерью лицо ее просияло необычайной радостью, разорвавшей пелену печали, которая едва не затянула его. Она неуверенно пошла им навстречу и, только заметив, что родители ускорили шаги, со всех ног устремилась в их объятия.
— Выходит, надобно приехать сюда, чтобы тебя повидать? — сказали они. — И Нетти тоже? Как вы себя ведете?
Зетти густо покраснела и потупилась. Потом смущенно отвечала:
— Не знаю, я не отлучаюсь из дома, а вы разве и с Нетти тоже не видались?
— Как и с тобою! Что стряслось? — спросила мать.
— Почему стряслось? Ведь и случайные причины могут быть сходны и иметь повсюду одинаковые последствия! Однако ж не хотите ли войти в дом и отдохнуть, милые родители? Как я рада! Наверно, оттого мне минувшей ночью и приснился такой чудесный сон!
— Сон? О чем же? — поинтересовался отец.
— Мне снилось, будто я, совсем маленькая девочка, иду по проселочной дороге сама не знаю куда. На плече у меня мешочек, а в нем яблоко и кусок хлеба. Я проголодалась и присела на камень, да только мешочек был так туго затянут и завязан таким хитроумным узлом, что я не сумела добраться до хлеба и заплакала от огорчения. И тут вдруг увидала напротив, через дорогу, дом, окруженный роскошным цветником, оттуда долетали музыка, громкое дребезжание тарелок да звон бокалов, и — представьте себе! — к одному из окон подошли мужчина и женщина с цветами в руках, а были это не кто иные, как господа Заландер, игравшие свадьбу; вы были такие молодые, такие красивые и, увидев, что я не могу развязать мешочек и плачу, подозвали меня к себе. Я сразу подошла, и отец сказал: «Ну-ка, давай сюда мешочек, сейчас мы его развяжем». Ты распутал узел и протянул матушке открытый мешочек, а она достала оттуда радужную тарелочку, которую некогда показала нам, детям, когда нам привелось ложиться спать не евши. Настоящую золотую мисочку, вернее тарелочку. «Батюшки! — вскричали вы. — Как тебя зовут, девочка?» Я ответила, и тогда вы сказали: «Это имя нам знакомо! Мы возьмем тебя вместо дочери, ради этой красивой тарелочки!» Тут вы усадили меня с собою за стол, в золотую тарелочку налили ракового супа, так что лишь кончик носа императора Генриха чуть просвечивал на дне. Раковый суп, который мне приснился, связан, очевидно, с рачьими панцирями, какие вместо лат надевали земляные человечки из матушкиной сказки. Сидя в кресле, я, ребенок, странным образом была ничуть не меньше других людей.
Так весело и довольно болтала Зетти, пока они поднимались на крыльцо.
— Сны суть всего лишь призраки, — сказал отец, но твой означает, что мы в любое время снова примем тебя к себе! Верно, Мария?
Мать лишь кивнула, а поскольку они как раз вошли в гостиную, спросила:
— Где же твой муж? Надобно идти в контору, чтобы с ним поздороваться?
Дочка тотчас посерьезнела и, опять густо покраснев, ответила, что Исидор пошел в деревню, по делам, а может, пропустить кружечку пива, особенно если дело касается политики. Наверно, он скоро придет, да она, кстати, сей же час пошлет писаря с сообщением, кто к ним приехал.
— Ни в коем случае! Не стоит ему мешать! — в один голос сказали родители.
— Тогда, прошу вас, приказывайте, чего желаете: рюмочку сладкого вина, чашку чая или бульон? В доме и шоколад найдется.
— Коли мясной бульон достаточно крепок, мы не откажемся съесть ложку-другую, отец — то, как ты знаешь, большой любитель бульона, — решила мать. — И вообще, не хлопочи вокруг нас, мы вовсе не намерены пировать. И по поводу обеда более не беспокойся, слышишь? Нам довольно.
— Матушка, милая, я все же должна кое — что подать, кусочек мяса, рыбу из нашего пруда, хотя бы ради мужа, иначе он будет сконфужен. Пожалуйста, позвольте мне распорядиться!
— Ну что ж, распоряжайся, тебе видней! — сказала г-жа Мария. — Однако послушай, ты дома одета как принцесса! Повернись-ка, наряд прямо-таки щегольской! Бог ты мой, какая отделка! И ведь никого в гости не ждала!
Зетти опять отвела глаза, отвечая, что таково желание мужа и ради мира в семье она не перечит. Да и привыкла уже, вовсе и не замечает, что одета нарядно.
Мартин Заландер полюбопытствовал, точно ли так поступает ее зять Юлиан, и Зетти сказала:
— Конечно! Они во всем поступают одинаково, причем, как я полагаю, не сговариваясь.
— Ишь, гордецы, из молодых да ранние! — вставила мать. — При таком образе жизни у вас, поди, все проценты от скромного приданого уходят на наряды?
— Мне кажется, мы обе не знаем, куда и сколько уходит, ведь наши мужья хранят все у себя в конторах, в несгораемых кассовых шкафах, и все, что надобно выплатить, берут оттуда.
Супруга нотариуса вышла из гостиной отдать нужные распоряжения, и Мария Заландер сказала мужу:
— Вот тебе и по-матерински любящие жены, благотворно влияющие на юных мужей!
— У меня нет слов! — отвечал он. — Ну и парни — сущие тираны! В этом пункте девочки, судя по всему, оказались совершенно правы: они скоро стали мужчинами! По крайней мере, со своими женами оба на равных.
Когда Зетти вернулась, мать сообщила:
— После обеда мы собираемся съездить в Линденберг, повидать твою сестру Нетти. И рассчитывали взять тебя с собой, чтобы побыть с вами обеими. Ты ведь можешь отлучиться? А вечером вернешься домой.
Услышав это предложение, дочь заметно испугалась и побледнела.
— Не знаю, — сказала она, — смогу ли я нынче отлучиться. Исидор говорил, у него какие-то дела после обеда. Если тут никого не будет, то и писарь потихоньку уйдет.
— А тогда тебе придется и за конторой смотреть?
— По крайней мере, за домом; он стоит так уединенно, что я никак не могу оставить служанку одну; да и людям, что приходят спросить о том о сем, я скорее дам ответ. Иной раз я даже немного работаю со скуки, когда в конторе никого нет, скопировала уже описания кой-каких усадеб!
Слышать это было приятно, только вот в голосе Зетти сквозила явная опаска, поневоле заметишь: она робеет поехать с ними в Линденберг. К тому же последние ее слова внушили родителям подозрение, что дочку заставляют заниматься переписыванием, сколь бы невероятным они в иной ситуации ни сочли, что она это терпит. Довольно, мать более не могла терять время и, решив ближе подойти к цели их поездки, взяла молодую женщину за руку и мягко, но настойчиво произнесла:
— Назови нам истинную причину, почему ты не хочешь поехать с нами! Мы приехали из-за этого и хотим узнать, что между вами произошло, отчего вы больше не общаетесь и не бываете у нас! Отчего ты так подавлена, так печальна, то краснеешь, то бледнеешь, может быть, мы и сестру твою найдем в таком же состоянии?
— Говори, дитя мое, ты должна сказать, мы не уедем, пока не дознаемся до причин! — добавил отец.
Дочь стояла, не говоря ни слова. Родители сами пришли в замешательство и не знали, стоит ли нажимать на дочь, нет ли. В конце концов Заландер наугад сказал:
— Может быть, счастье, на которое вы надеялись, не пришло или уже исчезло?
— Да, так оно и есть! — упавшим голосом отвечала Зетти. Она отняла у матери свою руку, нашла носовой платок и прижала его к лицу, пытаясь подавить судорожные рыдания. Прежде чем продолжить расспросы, родители дали бедняжке время немного оправиться. Чуть погодя она заговорила сама:
— Они пустышки! У них нет души! О Господи, кто бы мог подумать!
— Кто? Вы сами! — сказала мать, утирая слезы гневного сочувствия.
— Мы знаем, и нам стыдно перед отцом и матерью, а уж о младшем брате и говорить нечего. Но нам стыдно и перед самими собой, потому-то мы и смотреть друг на дружку не можем. Как только вполне осознали ужасное разочарование, поневоле стали избегать одна другую, как люди, сообща совершившие злодейство. И все же я тоскую по сестре, а она наверное тоскует по мне. Но когда мы вместе, каждая словно бы вдвойне испытывает угрызения совести.
Мартин и Мария Заландер взволнованно расхаживали по комнате.
— Пока что мы с этим закончим! Ты должна поехать с нами, Зетти; вам надобно поговорить начистоту, так-то будет лучше. Иди умой глазки, твой муж явится с минуты на минуту, а он не должен ничего заметить, пока мы все не обдумаем и не решим, что делать!
— Да ведь тут ничего сделать нельзя! — возразила Зетти, уже сдержаннее. — Чтобы расстаться по заведенному в мире порядку, нужны основания, а их нет!
Она вышла, чтобы по совету отца остудить лицо; а вскоре в дом ворвался Исидор, который по дороге узнал, что за гости у него дома. Он был очень взбудоражен и приветствовал жениных родителей как весьма лестный для себя сюрприз, но тотчас же извинился, что должен срочно наведаться в контору, побежал, однако, на кухню и в столовую посмотреть, что подают на стол, достойный ли обед приготовлен и удовлетворит ли его аппетит, несмотря на прирост сотрапезников.
За обедом не было заметно ни малейшего следа предшествующих событий. Г-жа Зетти казалась воплощением спокойствия, достичь коего и умножить ей удалось благодаря присутствию родителей и сделанному признанию. Мать женским своим чутьем поняла по этому совершенному спокойствию и самообладанию, сколь ничтожное место сей молодой мужчина занимает теперь в сердце супруги. Она терпела его, как терпят злую долю, в которой виноваты сами.
Отцу пришлось сосредоточить внимание в первую очередь на нотариусе, и он дивился, отчего пелена не спала с его глаз гораздо раньше. Ведь с губ этого человека не слетело ни единого достойного или, как принято говорить, разумного слова. Пронырливый молодой карьерист обзавелся должностью, ломом и женой; на это он целиком истратил всю свою индивидуальность и теперь мог проявить себя лишь в шумихе множества себе подобных. В тишине дома, где внятно каждое слово, он был пустышкою.
— Мы, — сказал нотариусу Заландер, — думаем нанести нынче визит и в Линденберг и хотим взять с собою нашу дочь. Вы ведь не возражаете, любезный зять? Она, конечно, говорит, что у вас какие-то дела вне дома, но одно другому, пожалуй, не мешает?
— Почему бы и нет, дорогой отец? Я бы и сам с удовольствием поехал, но вынужден извиниться!
Исидор обрадовался, что, не нарушая приличий, может заниматься своими делами, ибо под испытующим взглядом молчаливой тещи чувствовал себя не в своей тарелке. Тем не менее он немного проводил жену и ее родителей, когда они отправились в путь.
Во дворе Заландер снова залюбовался буковой рощей и возвышающимися за нею пышными кронами большого леса — такую красоту никакими деньгами не окупишь.
— О да, зрелище приятное! — сказал зять. — Только стоять этому лесу осталось недолго.
Он принадлежит унтерлаубской общине и через несколько лет будет вырублен, торговцы древесиною уже на него нацелились. Тогда я заодно и наши буки продам и выручу хорошие деньги.
— Вы с ума сошли! — вскричал Заландер. — Только ваши буки и защищают дом и сад с лужайкою от селей и камнепадов, которые грянут с безлесной горы!
— А мне все равно! ответил молодой нотариус небрежным тоном. — Съедем отсюда и всю лавочку продадим! Скучно же вечно торчать на одном месте!
Заландер думал по-своему и промолчал. Г-жа Зетти, услышав речи Исидора, обронила несколько удивленных слов и выдала тем самым, что до сих пор знать не знала о предстоящей вырубке — опять же новое свидетельство мужнина образа жизни. Поэтому она тоже замолчала, только вздохнула:
— Прощай, прекрасный Лаутеншпиль!
— А кстати, почему это место называется Лаутеншпиль, сиречь Звуки Лютни? — полюбопытствовала подошедшая теща.
— Шут его знает, понятия не имею! В кадастровых книгах, равно как и в заемном письме на покупку просто написано: «Дом и усадьба под названием Лаутеншпиль», — заявил Исидор.
— Разве ты не слышал, что рассказывают в округе? — спросила г-жа Зетти.
— Нет, да никогда и не интересовался! Откуда вообще берутся названия? Почему у нас говорят «в Цайзиге» и «у Рыжего Парня»? Чепуха все это!
— По преданию, — начала Зетти, — лет двести назад жил здесь скупой барин, прятал от мира шесть красавиц дочерей, чтобы не выдавать их замуж и не обеспечивать приданым. Все шесть девушек чудесно играли на лютне и пели, но лютней у них было на всех только три, и в погожие дни половина барышень выходила в прекрасную буковую рощу, всласть играла там и пела, а затем их сменяли три остальные, играли со свежими силами. Поэтому роща постоянно полнилась звуками лютней и песнями, в том числе птичьими. Эти звуки в конце концов привлекли мимоезжих кавалеров, охотников и всадников, они проникли в рощу и познакомились с барышнями-музыкантшами, мало-помалу те одна за другой стали выходить замуж, и старику пришлось-таки дать за ними приданое. Когда же остались всего три дочери и три лютни, он запер их на верхнем этаже дома, а ключ всегда носил с собой. И светлыми лунными ночами три пленницы пели под звездами у открытых настежь, но зарешеченных окон еще более трогательно и звучно, так что кавалеры все равно приезжали издалёка и влюблялись. Они прямо-таки осаждали дом, и окрестные жители всячески им пособляли, трем дочерям было из кого выбирать, и старому барину пришлось раскошелиться и на их приданое. По этой причине состояние его изрядно убыло, хотя на жизнь ему вполне хватало, но от отчаяния он наложил на себя руки. Отсюда пошла и поговорка, которую поныне можно услышать от здешних стариков: пускай повесится как барин из Лаутеншпиля! Ты и этого не слыхал?
— Никогда! А может, не обращал внимания. Да и невелика потеря!
Отец, мать и старшая дочка сели в поезд и отправились в Линденберг. Зетти, с одной стороны, повеселела, с другой же — побаивалась, ведь увидит она не только сестру, но и ее мужа, и поговорка, что товарищи по несчастью для горемыки отрада и утешение, тут не годится. Сплошная двойственность удваивала и раскаяние, вместо того чтобы уменьшать его, ведь каждая из сестер не только видела в другой себя самое, но и в супруге другой — собственную беду.
Прибывши на место, все трое неторопливо зашагали вверх по отлогому склону горы и добрались до так называемой нотариальной конторы. И здесь тоже все дышало покоем и прелестью природы, только вместо лиственного леса этот покой дарили сердцу просторные дали, коль скоро сердце было им открыто. Когда маленькое общество остановилось перевести дух, с ухоженного огорода вышла служанка — посмотреть, кто пожаловал, а из окна нижнего этажа выглянул юнец-писарь с сигарным окурком в зубах, видимо подобранным после г-на нотариуса. Служанка, которой вновь прибывшие были незнакомы, провела их за угол дома, в беседку, где хозяйка, мол, занята глажкою.
На столе лежали свежевыстиранные воротнички, манжеты и прочие тонкие вещицы, на полу помещалась раскаленная жаровенка с углями. А г-жа Нетти стояла у напоминающего окно проема в листве и, приложив руку козырьком к глазам, смотрела вдаль, на синий горный кряж возле Мюнстербурга. По другую его сторону располагалась Кройцхальде, а на вполовину повернутой сюда вершине легким зеленоватым мазком угадывалась в лучах предзакатного солнца та лесная лужайка, где отец некогда застал дочек, танцующих с близнецами. Тихая печаль обвевала неподвижную фигуру, полуоткрытые губы, насколько можно было видеть, складывались в чуть ли не плаксивую гримасу.
Чтобы вывести дочь из тяжкого транса, мать, входя в беседку, окликнула ее по имени. Как Зетти нынче утром, Нетти в радостном испуге воззрилась на родителей и устремилась им навстречу даже решительнее, чем сестра. Однако, заметив у них за спиною и сестру, замерла, побледнела и уронила руки, только сказала:
— Ах, Зетти!
В эту минуту новой встречи первая из кающихся тоже смешалась и в ответ лишь тихонько прошептала:
— Ах, Нетти! — Но, поскольку уже помирилась с родителями, она скорее справилась с собой и протянула бедной сестре руку, которую Нетти схватила так боязливо, словно это была рука призрака.
— Они уже все знают и по-прежнему желают нам добра! — сказала Зетти.
Общее прошлое и его заблуждения так глубоко проникли в их души, что обе и теперь не смели обнять одна другую. Мартин и Мария Заландер сами обняли своих заблудших дочерей и пошли с ними в дом.
Мать пристально смотрела на младшую дочь, одетую так же нарядно, как и старшая, только вдобавок на запястье у нее блестел массивный золотой браслет, некогда подаренный родителями.
— А ты сделалась тщеславна, раз носишь браслет, когда гладишь! — сказала она на пробу, чтобы узнать, не виной ли тому и здесь мужнина воля.
Нетти пробормотала что-то неразборчивое, Зетти пришла на помощь и подтвердила предположение матери, что демократ Юлиан желает видеть браслет, когда находится дома.
— Что же он не появляется? Отлучился никак? — спросил отец.
— Он с раннего утра ушел в верхний лес, — отвечала Нетти, — птиц ловит, иной раз проводит там полдня, а то и целый день. Ловит во множестве и мелких пташек, любит зажарить их и съесть.
— Твой тоже птиц ловит? — спросил Мартин у старшей дочери.
— Нет, рыбу!
— Слава Богу, это меня слегка ободряет! — проворчал Мартин. — Я уж было решил, что им недостанет ума на этакие искусства, хотя вовсе не хочу этим сказать, что всякий птицелов или рыбак непременно должен быть гением!
Дочери чуть вздрогнули от резких слов, и мать, заметив это, сказала младшей:
— Ты могла бы немного погодя угостить нас хорошим кофейком, чтобы мы посидели без спешки; нам хочется вдоволь потолковать!
Разговор за кофе превратился в коллективное совещание, в котором супруги нотариусов участвовали вполне разумно и спокойно, мало-помалу привыкнув к обществу друг дружки, коего так страшились. На глазах у родителей, движимых лишь тревогою за них обеих, это оказалось легче, чем они думали.
Для Мартина и Марии Заландер речь шла первым долгом о том, не забрать ли дочерей к себе прямо сейчас или подождать, что покажет время. Собственно говоря, молодым женщинам жилось неплохо, в домах мужей никто их не терзал; сотни женщин были бы рады хоть недельку поносить такие наряды, как у них. Беда в другом — они утратили любовь к близнецам-нотариусам, а те даже не почувствовали или не обратили внимания. И в этом еще ярче обнаруживалось их внутреннее убожество, от растаявших мечтаний жен остались лишь пустые призраки.
Напрашивалось подозрение, что призраки эти обращались бы с женами грубо и скверно, не будь те дочерьми богатого человека; точнее говоря, ожили давние сомнения, уж не были ли они изначально предметом расчета для бессердечных, а вдобавок незрелых юнцов, жертвою коего пали по причине слепого своенравия. Теперь же обе соглашались принять свою судьбу и радоваться, коли об этом не станут говорить, пока не добавится что-нибудь похуже; а коль скоро они возобновили связи с родителями и между собою, то надеялись, что могущество времени научит их нести свою долю, которая у многих женщин ничуть не лучше.
На это родители пока что ничего возразить не могли. О каком-либо воздействии на молодых мужей и речи нет, ведь неоткуда им взять то, чего они не имеют, и ухватиться тут не за что. Вот и ограничились отец с матерью тем, что укрепят дочерей, чьи идиллические грезы так жестоко разбились, в похвальном стремлении проявить терпеливость и обещают им на всякий случай защиту и поддержку. Но прежде всего потребовали, чтобы дочери отныне как можно чаще навещали своих родителей, поодиночке или вместе, как получится, не позволяя себя удерживать. Дочери охотно дали такое обещание и решили, что и друг дружку будут вновь навещать, сколько пожелают.
Тут совещание закончилось, потому что пришел Юлиан. Он с удивлением поздоровался, заставши столь многочисленное общество, и весьма сожалел, что именно в этот день отправился в лес. Затем забрал вещи у крестьянского мальчишки, который нес его сумку с провизией и ягдташ.
— На счастье, — воскликнул Юлиан, — я по крайней мере принес кое-что к ужину! Глоточек кофе для меня найдется, госпожа советница? Н-да, вас здесь целых три, вы с легкостью одержите верх над нами, двоими мужчинами! Вот, я хотел сказать, здесь кое-что для жарки, что вскорости и будет сделано, надобно только ощипать! Этим я займусь сам!
Он вытряхнул на стол содержимое ягдташа: больше трех десятков бедных пташек со свернутыми шейками и потухшими бусинками — глазками; серые дрозды, дрозды-рябинники, жаворонки, зяблики и многие другие лежали, словно мертвые человечки, вытянув окоченевшие лапки и скрючив коготки.
— Вы увидите, мама, на вкус они сущий марципан, коли хорошо приготовлены, мягонькие! Я сам прослежу. Сало на кухне найдется, жена?
— Пожалуйста, дорогой зять, не спешите! — сказала г-жа Заландер. — Мы с мужем ужинать не будем, мы совершенно сыты и намереваемся успеть на последний поезд.
— Но сударь мой Юлиан, — вмешался Мартин, — разве вы не знаете, что охота на певчих птиц под запретом? Вы же член Большого совета!
— Да ведь я, любезный отец, не охотился, я ставил силки, а несколько зябликов вообще попались случайно. И между прочим, ни один лесной охранник не посмеет ко мне подойти!
— Равенство перед законом, не так ли? — отвечал Заландер на речи Юлиана, который явно намекал, что защищен своей чиновной репутацией, правда, намекал весьма неуклюже.
— Ну что ж, кто захочет, тот и поест, я велю их зажарить, потому что проголодался! — сказал Юлиан, допивая налитую женой чашку кофе. Потом собрал птичек за ножки, по пять-шесть штук меж двумя пальцами, и с этими висячими птичьими букетами ушел на кухню.
Когда несколько времени спустя тесть с тещей и Зетти собрались уходить и шли через переднюю, он выбежал из кухни попрощаться, в белом переднике, с ножом в одной руке и ощипанной и разделанной пичужкою в другой. Кивнув на окровавленные пальцы, он извинился за невозможность попрощаться как подобает — остается, мол, предложить правое запястье либо локоть.
Уходящим пришлось вместо рукопожатия коснуться согнутого локтя и слегка его встряхнуть.
Жена его, Неттхен, очень смутилась и, сделав вид, будто не замечает неотесанности прожорливого молодого супруга, быстро прошла вперед; г-жа Мария подивилась, как быстро оба близнеца огрубели, и подумала, что со временем они превратятся в весьма бестактных и бесчувственных филистеров.
Мартин Заландер истолковал полученные впечатления в иную сторону. Дочери Нетти, которая решила проводить родителей и сестру на станцию, он сказал:
— У твоего мужа так много свободного времени, что он целые дни может посвящать подобным развлечениям?
— С наплывом дел, — отвечала Нетти, — обстоит по-разному, но я бы не стала с полной уверенностью утверждать, будто он в чем-то небрежничает. Насколько я вижу, работает он легко, особо не задумываясь, и ему ничего не стоит иной раз поработать больше обычного, просидеть в конторе полночи и писать без передышки. Вот намедни он целый день провел в отлучке, в Мюнстербурге, а когда вечером в половине десятого воротился домой, спать не лег, поспешил в контору, хотя определенно устал. Когда пробило три, а он все еще не ложился, я подумала, он уснул там внизу, и встала посмотреть, прежде всего из-за лампы, как бы не случилось беды. Однако ж он сидел за работой. Сам подготовил целый ряд ипотек, закладных, выписок из кадастровых книг и прочая, то бишь потрудился за помощников, все аккуратно написал, даже заглавия вывел красивой фрактурою. И как раз складывал документы и проставлял на обороте канцелярские сведения, все по порядку, чин чином. А делал он все это потому, что писарь и ученик не поспевали и ему хотелось подготовить задел, чтобы не вышло задержек. Он даже выказал недовольство, что я пришла и увидела его за работой, которую он вообще-то оплачивает помощникам.
— Что ж, в этом видна известная доброта, — заметил Заландер. — А твой Исидор тоже этак трудится по ночам, Зетти?
— Да, он тоже порой долго засиживается в конторе, — отвечала г-жа Исидор Вайделих, — не знаю, правда, пособляет ли он своей работой сотрудникам. Я видела только, что он проверяет книги и делает какие-то выписки.
На станции Линденберг они распрощались. Родители сразу же сели на мюнстербургский поезд, а Зетти и Нетти остались покуда в зале ожидания, вели, печально роняя слова, беседу, пока не пришел поезд, направлявшийся в Унтерлауб.
Дома, перед сном, Мария и Мартин Заландер тоже сидели друг против друга отнюдь не в радужном настроении. Теперь они убедились, что жизнь их цветущих дочерей приходит в упадок, тем более беспросветный и бесконечный, коли нынешнее состояние сохранится и припустит вечным моросящим дождем.
Мария подперла голову рукой и задумчиво смотрела в пространство перед собою.
— Вся наша надежда теперь в Арнольде, — сказала она без всякого выражения, — и с какою легкостью она тоже может пойти прахом!
— Сын у нас не затем, чтоб мы думали о такой возможности, — отозвался Мартин, — мальчик жив, он с нами, и дочери живы-здоровы, а жизнь их, глядишь, снова наладится! Кстати, Арнольд, наверное, вскоре сможет вернуться домой, коли пожелает; к счастью, он здоров и, надеюсь, впредь тоже не захворает!
— По мне, так лучше бы он уже был здесь! Завтра напишу ему письмо.
Воротившись из своих затянувшихся учебных путешествий, сын перво-наперво вошел в отцовское дело, чтобы поосновательнее осмотреться и вникнуть. В скором времени он настолько разобрался во всем и сумел составить себе суждение, что счел необходимым или, по крайней мере, полезным лично наведаться в те регионы, с какими в особенности была связана фирма. Это его намерение полностью совпало с желаниями отца, которому давно хотелось иметь надежного заместителя, так как сам он отказался от дальних разъездов. И вот уже год, а то и чуть дольше Арнольд находился в Бразилии и в самом деле успел сослужить не одну добрую службу благодаря острому глазу и расторопной руке.
— Задачу расширить наше тамошнее землевладение подходящими посевными участками, — сказал Заландер, — он, учитывая тамошние обстоятельства, сумел выполнить наилучшим образом, так что при любом изменении конъюнктуры мы еще долго будем иметь там надежную опору. Для руководства и надзора он подыскал энергичного и преданного молодого соотечественника, которого при случае можно взять в долю, и в посторонних арендаторах мы более не нуждаемся. Что касается прочих дел, то, судя по полученным мною письмам, Арнольд повсюду вел себя с коммерческими партнерами умно и благоприлично и произвел благоприятное впечатление. Ему, конечно, полегче, нежели мне, когда я со своим свечным огарком занимался в колониях торговлей вразнос. Но меня очень радует, что у нас есть сын и товарищ, который старательно учился и повидал мир с его разными странами и народами. А когда он вдобавок станет или уже стал независимым, ему достанется поле деятельности в лучшем смысле слова, почетное и для нас!
— Пусть живет так, как ему дано, — сказала г-жа Мария, — а не иначе, тогда останется доволен! Ох, поскорее бы только воротился!
После душевной радости по поводу сына тревоги из-за дочерей вновь вернулись, и надолго воцарилось молчание. Наконец Мартин стряхнул печальные раздумья и сказал:
— Одно я все же совершенно не могу уразуметь! Вспоминаю, как в ночном саду, где я впервые подслушал наших дочек и этих двух приятелей, девушки держали парней в узде, так что те исполняли их желания, и как затем они отказали им в свиданиях и те подчинились, — а теперь вот вижу, что они не имеют более ни малейшего влияния и эти шалопаи делают все, что заблагорассудится, предписывают женам, ровно восточным рабыням, какие им носить платья и украшения, а те подчиняются, хотя более не любят мужей и не уважают, и я поневоле задаю себе вопрос: как все это взаимосвязано и как возможно?
— Сколько ни ломай голову, толку чуть! — отвечала г-жа Заландер. — Можно бы сказать, с обеих сторон теперь, когда грезы своеволия развеялись, совсем другие люди. Обвеянные мечтаниями юноши стали молодыми мужчинами, которые проявляют свою неотесанную сторону, а вдобавок принадлежат к числу тех, у кого один мальчишеский возраст сменяется другим, девушки же стали замужними женщинами; счастье, грезившееся в фантазиях, улетучилось, осталась лишь добропорядочность, запрещающая прибавлять к этой беде еще и каждодневные ссоры да скандалы; ведь они прекрасно понимают, что единственный результат любых попыток вернуть себе влияние будет именно таков. Прежняя-то власть над парнями тоже была лишь частью воображаемой жизни. Впрочем, это уже преувеличение! Мы столкнулись с загадочной нерегулярностью, с феноменом, как ты говоришь!
— Пожалуй, что так, — меланхолично заметил муж, — подобные вещи встречаются как в этическом мире, так и в физическом! Да будут небеса к нам по-прежнему милостивы!
