«Дневник» братьев Гонкуров
И. Дорогова
Интерес, с каким читатели встретили выход двухтомного издания «Дневника» братьев Гонкуров, был отчасти подготовлен появлением в последние годы их лучших романов и отрывков из «Дневника».
Начали братья Гонкуры свой «Дневник» юными, неопытными литераторами в день опубликования своей первой книги, который совпал с днем государственного переворота 2 декабря 1851 года. С тех пор изо дня в день, неустанно ведут они свою «ежевечернюю исповедь, исповедь двух жизней», пока содружество двоих не было нарушено смертью младшего брата, Жюля, в январе 1870 года. «Дневник» продолжает ставший брат, Эдмон, вплоть до своей смерти в 1896 году. Без малого полвека охватывает «эта автобиография», как ее назвал Эдмон Гонкур в своем предисловии к первому изданию. Здесь запечатлена вся их писательская жизнь — история замыслов, рождение их произведений, горечь неудач, радость успеха, интимные подробности их быта, встречи, разговоры, поездки, впечатления.
Но, пожалуй, в еще большей степени «Дневник» — «биография» эпохи. В книге развертывается панорама литературной жизни Франции второй половины XIX века. Судьба свела Гонкуров с крупнейшими писателями эпохи, связала с жизнью журналов, с театром, с художниками. Вместе с Гонкурами читатель живет в атмосфере литературы Второй империи: умирающий романтизм, вырождающийся в модную мещанскую мелодраму... Бальзак, Гейне, Беранже — гиганты первой половины века — становятся историей. Гюго и Жорж Санд — последние могикане. Новые теории, новые школы: «реалисты», «натуралисты». Сами Гонкуры — еще молодые, непризнанные писатели, но уже вполне определившие свой метод искусства «документа», «наблюдения». Друзья — Гаварни, Флобер, Готье, Сен-Виктор. Обеды у Маньи, у принцессы Матильды, где бывают еще и Сент-Бёв, и Тэн, и Тургенев, и Жорж Санд, и Дюма-отец. Первая встреча с молодым Золя, который держится как ученик... 70-е годы. Смерть Жюля Война. Позор капитуляции. Парижская коммуна. Третья республика. Флобер, Гонкур, Тургенев, Готье — уже старшее поколение писателей. Новые настроения, школы: импрессионисты — Дега с его прачками и балеринами, первые декаденты, выставка Мане. «Старики» — снова живущий в Париже Гюго, Жорж Санд — вызывают благоговение. К Гюго Гонкур ходит, как в храм на поклонение к оракулу: слушать разглагольствования «великого человека», хоть он и «старомоден и его «мистический жаргон» порой раздражает. Встречи с друзьями теперь происходят за «обедами пяти», у Золя в Медане, у Доде... Последние 80-90-е годы. Старость писателя, «восседающего на сорока томах». Одиночество, недуги. Уходят сверстники, единомышленники — похороны Флобера, болезнь и смерть Тургенева, похороны Гюго. Золя — признанный писатель первой величины, «старший». В расцвете талант Альфонса Доде. И какими бы ни были оценки Гонкура, читатель чувствует, насколько влиятельно стало имя Мопассана, как много разговоров вызывают романы Анатоля Франса; имена Толстого и Достоевского не сходят с уст...
Так мы становимся «очевидцами» всей полувековой жизни литературы Франции, смены школ, идей, поколений. Нестареющая ценность «Дневника» Гонкуров в том, что здесь великие писатели XIX века — Гюго, Флобер, Тургенев и другие — нарисованы живыми, в их повседневной жизни, в разговорах, встречах, с их вкусами, привычками, слабостями.
Хотя «Дневник» стремится больше, как говорится в предисловии Э. Гонкура, «портретировать» и «сохранить для потомства живые образы... современников», облик самих Гонкуров, писателей «нервных, болезненно впечатлительных» и страстно влюбленных в искусство, не менее интересен. Читая «Дневник», делаешься поверенным самых интимных размышлений авторов о жизни, о себе, о творчестве, о других писателях, сетований, негодований, порой аристократически брезгливых, несправедливо пристрастных. «Дневник» позволяет увидеть то, как «делались» их книги: откуда брались сюжеты, как они наполнялись плотью, обрастали жизненными деталями. «Дневник» играет роль «записной книжки писателя», в которой первоначально фиксируются жизненные «случаи», «факты», «штрихи», заготовляемые впрок. То это рассказ писателя Буйе, ставший сюжетом «Сестры Филомены», то история служанки Розы, легшая в основу «Жермини Ласерте», то портреты гостей на бракосочетании родственницы («бычья шея», «большой живот», «комичные лица деревенских ростовщиков»), попадающие в роман о буржуазии «Рене Мопрен», и т. д. Именно здесь больше всего проявляется творческий принцип Гонкуров — метод физиологии нравов, «клинического анализа». На этих страницах собираются те самые детали, которые, по убеждению Гонкуров, создают атмосферу эпохи («Время, от которого не осталось образца одежды и обеденного меню, — мертво для нас, оно не поддается гальванизации!»). Картина нравов, создаваемая «Дневником», представляет собой самостоятельный интерес, хотя на это часто не обращают внимания; кстати, и во вступительной статье к двухтомнику об этом ничего не сказано. «Дневник» пропитан ненавистью к мещанскому царству во всех его проявлениях — в политике, в быту, в литературных вкусах, в моде, в манере разговаривать. И эта пестрая картина, выполненная с великолепным сатирическим мастерством, перекликается со всей антимещанской сатирой того времени — «Лексиконом прописных истин» Флобера, рисунками Гаварни, карикатурами Анри Монье, новеллами Мопассана, романами Золя.
В «Дневнике» отражается и очень важный момент творчества Гонкуров, связанный со знаменательной тенденцией всей реалистической литературы второй половины XIX века, что, кстати, также не прозвучало во вступительной статье В. Шора. Речь идет о правдивом изображении народных низов. Их романы «Сестра Филоме- на» (1861), «Жермини Ласерте» (1865) «пришли с улицы». Как ни аристократична натура Гонкуров, они поняли, что демократизация искусства — непреложный закон современности. В «Дневнике» они говорят об этом еще в 1858 году: «Все идет к народу и уходит от королей: в романах интерес перешел от королевских злоключений к злоключениям простых смертных...»
Принято считать, что «Дневник» не только самое интересное, но и самое талантливое произведение Гонкуров. Именно в «Дневнике», как говорится во вступительной статье, гонкуровский метод моментальных зарисовок, живописных деталей мог проявиться наиболее полно и естественно, без помех «условностей» художественного повествования. Фрагментарная отрывочность, нарочито небрежная манера записей, как бы «наспех набросанных и даже не всегда перечитанных строк», создает иллюзию «стремительной стенограммы», следующей «за лихорадочным ритмом... парижского существования», идущей «по горячим следам впечатлений», передающей «само биение жизни». Всему этому нисколько не противоречит тщательный отбор живописных деталей, ювелирная отточенность каждой фразы.
Когда братья Гонкуры писали свой «Дневник», они, конечно, предполагали, что после их смерти записи будут опубликованы. Но первое сокращенное издание было предпринято самим Эдмоном Гонкуром в 1887-1896 годах в девяти томах. Полностью «Дневник» был опубликован Гонкуровской академией лишь в 1956-1958 годах в двадцати двух томах, снабженных довольно солидным аппаратом Вышедший у нас двухтомник, составленный на основании этого французского издания, включает около трети всего текста. Это самое обширное издание «Дневника» на русском языке. К чести издателей надо отметить оперативность, с какой была использована возможность обработать материал полного текста.
Двухтомник адресован широкому читателю и, не претендуя на научную полноту, задается целью «выделить наиболее содержательные, ценные в историческом, идейном и художественном отношении записи, отобрать самые характерные их образцы». Действительно, издателям это удалось. Нужно оценить работу по составлению С. Лейбович, сумевшей, несмотря на гигантский объем полного текста (порядка десяти тысяч страниц) и грандиозность сокращения, сохранить в основном все ценное, интересное, не нарушив ни формы повседневных записей, ни их внутренней связи. Критерий отбора материала, как нам кажется, выбран наилучший: сохранить наиболее полно то, что рисует объективную картину литературной жизни и нравов эпохи, и свести к минимуму, представив лишь выборочно, чтобы передать многообразие характера «Дневника», особенно субъективное, связанное с болезненным эгоцентризмом Гонкуров, а также натуралистические зарисовки грязных сцен в описании притонов и непристойные подробности о писателях, которые любил коллекционировать Эдмон в конце жизни. В двух томах сохранена вся хронологическая канва «Дневника», начинающаяся записями 1848 года. Вошли и предисловия Эдмона Гонкура к изданию 1887 года. Но все же, нам кажется, некоторые записи напрасно остались за пределами двухтомника. Например, жаль, что не вошли некоторые интересные записи о Гаварни, рассказ Флобера о юношеском увлечении романтизмом; напрасно сокращена запись о визите к Готье 3 марта 1862 года, где пропущены интересные рассуждения об опере и описание дома Готье. Этот перечень можно было бы продолжить, но объем двухтомника все равно бы всего не вместил. Тут можно только пожалеть, что издание это не в трех томах, так как если нецелесообразно было полное издание «Дневника» Гонкуров, то разумно было бы лимитировать его не объемом двухтомника, а количеством ценных записей.
Перевод выполнен специально для настоящего издания группой переводчиков. В первом томе большинство переводов сделано Д. Эпштенайте, А. Тарасовой и А. Тетеревниковой и отредактировано В. Дынник. Во втором — С. Шлапоберской, И. Грушецкой, С. Рошаль, А. Ангеловичем и отредактировано В. Шором. Выдержаны они в едином стиле, передающем в основном стиль подлинника.
Вступительная статья В. Шора обстоятельно знакомит с творчеством Гонкуров, подробно анализирует «Дневник», сообщая много интересных фактов. Замечания вызывают только некоторые частности. Во-первых, довольно туманное представление дано о роли, которую Гонкуры играли как «основоположники» «натуралистической школы», так как они представлены то безоговорочно реалистами, ратующими за права народа, то авторами «образцовых произведений натурализма (как они сами себя назвали), где «физиология играет заметную роль» и рассказ «о человеческой судьбе всегда грозит превратиться в описание патологического случая, в «историю болезни». Здесь сказалась общая для нашего литературоведения запутанность вопроса о натурализме. Во-вторых, нам кажется недостаточно конкретной характеристика гонкуровской манеры в записях «Дневника», ограничивающаяся определениями, вроде: «поверхностно», «все разрознено», «составленные» по кусочкам, «поверхностные... портреты...» и т. д.
Каждый том снабжен обширным комментарием. Безусловно, что в таком издании на комментарии ложится задача не менее важная, чем на вступительную статью, так как от них во многом зависит правильное понимание текста. Комментарии С. Лейбович могут быть названы не только исчерпывающими в толковании непонятных мест, но и значительно расширяющими картину литературной жизни, рисуемой в «Дневнике». Комментатору пришлось выйти далеко за пределы примечаний французского издания, чтобы в текст комментария ввести большой материал историко-литературных документов — мемуаров, писем, специальных исследований. (Жаль, что во введении к комментарию эти источники не названы.) Некоторые комментарии перерастают в небольшие исследования, сообщающие интересные подробности из жизни литературы и искусства: например, о «ликантропии» поэта-романтика Петрюса Бореля, о карнавалах Гаварни, о шаржах на Мюрже, о театре Антуана, об отношении Бальзака к Гейне, о самих Гонкурах, их произведениях, об отношении к ним современников, о русских писателях во Франции. Все это делает комментарии не только справочником, но и интересным чтением. Ценны комментарии и своими четкими политическими акцентами, тактично корректирующими буржуазную точку зрения авторов, особенно проявляющуюся в записях Э. Гонкура о событиях 1870-1871 годов. Комментарий нельзя упрекнуть в перегруженности. Но все же некоторые комментарии выглядят излишними. Или это общеизвестно, как, например, «перезвон колоколов в «Фаусте», смысл которого понятен всякому, читавшему «Фауста». Иногда лучше обойтись без комментария, когда намек автора неопределенен и всякая попытка определить его может вызвать возражения. Например, слова «если Корнель и заимствовал нечто у испанцев...». (Что это «нечто» — только ли сюжет «Сида»? А может быть, имеется в виду большее — поэтика испанской драмы?) Лучше было бы вместо этих комментариев дать пояснения другому, более нуждающемуся в примечаниях. Так, неизвестным для читателя остается, например, какую кантату отказались написать братья Гонкуры, о каких двух ударах в своей жизни говорит Гюго, с каким русским беседует Э. Гонкур и т. д.
[…]
Л-ра: Вопросы литературы. – 1966. – № 1. – С. 225-230.
Произведения
Критика
