К источникам «Подражаний древним» Пушкина
Алексеев М.П.
В статье «Судьба одного автографа» Н. П. Смирнов-Сокольский, описывая беловую рукопись стихотворения Пушкина «Из Ксенофана Колофонского», отметил: «Из какого источника почерпнул Пушкин, почти не разбиравший по-гречески, стихотворения греческих поэтов, неизвестно. С. А. Венгеров делает предположение, что источник был французский».1 Это указание неточно; догадки о возможных французских книгах, из которых Пушкин мог узнать ряд древнегреческих текстов в переводах, высказывались неоднократно, еще до того, как в 1915 г. в VI томе «Сочинений» Пушкина под редакцией С. А. Венгерова об этом писал Н. О. Лернер (а не сам Венгеров).2 Так, например, в 1912 г. А. С. Грузинский на заседании Неофилологического общества при Петербургском университете прочел доклад на тему «„Подражания древним“ А. С. Пушкина», в котором он, по словам В. Н. Перетца, «детально разобрал процесс подражания Пушкина древним через посредствующие французские звенья. Некоторые из этих звеньев в пушкинской литературе не были известны и вновь привлечены докладчиком на основании подробного изучения материала, представляемого книгой Афинея: Δειπνοσοφισται. Кроме французских текстов этой книги («Banquets des savants») докладчик присоединил сюда и латинские полустихотворные переводы, также доступные Пушкину».3 К сожалению, этот доклад напечатан не был и рукопись его не сохранилась. В более общей форме на французские источники «Подражаний древним» Пушкина указывали еще Л. Поливанов4 и др.
В 1927 г. опубликована была статья Г. Гельда «Пушкин и Афиней», в которой автор на основании тщательного просмотра всего пятитомного издания труда Афинея (во французском переводе Жана-Батиста Лефевра де Виллебрена, 1732—1809), сохранившегося среди книг библиотеки Пушкина,5 не зная, по-видимому, о разысканиях А. С. Грузинского, установил, что именно эта книга была источником переведенных Пушкиным: 1) отрывка Иона Хиосского о вине, 2) надгробной надписи Гедила флейтисту Феону и 3) элегии Ксенофана Колофонского «Пир».6
В 1954 г. к пересмотру вопроса обратился американский исследователь Ричард Барджи.7 На основании ряда заново произведенных им сопоставлений он пришел к заключению, что Пушкин гораздо шире воспользовался трудом Лефевра, чем предполагал Г. Гельд. Так, следуя беглому указанию Б. В. Томашевского,8 Барджи подтвердил, что к Афинею в переводе Лефевра восходит отрывок Пушкина:
Бог веселый винограда
Позволяет нам три чаши
Выпивать в пиру вечернем.9
(III, 1, 292)
Эти стихи Пушкину внушила приводимая Афинеем (и переведенная Лефевром) цитата из греческого комического поэта Евбула. Далее, по правдоподобному предположению Барджи, к тому же «Пиру софистов» следует возводить пушкинский фрагмент:
Юноша! скромно пируй, и шумную Вакхову влагу
С трезвой струею воды, с мудрой беседой мешай.
(III, 1, 297)
Возможный источник этого двустишия Барджи усматривает в находящейся у Афинея — Лефевра (I, 130) цитате из Мнезифея (Mnesithée), тогда как его обычно возводили к Анакреону.10 В «Пире софистов», а не в источниках, называвшихся в другой статье Г. Гельда,11 Барджи предлагает также видеть вероятный оригинал пушкинского отрывка «Сафо» (1825):
Счастливый юноша, ты всем меня пленил:
Душою гордою и пылкой и незлобной,
И первой младости красой женоподобной.
(II, 1, 422)
Едва ли, таким образом, может возникнуть сомнение, что «Пир софистов» Афинея в издании Лефевра не один раз и в течение довольно долгого времени читался Пушкиным, вдохновляя поэта на его «Подражания древним». К Лефевру восходит у Пушкина самая транскрипция имени составителя «Пира» — Афеней, напрасно удерживаемая доныне комментаторами Пушкина.12 В изданном Лефевром «Пире софистов» (или «Трапезе знатоков», как, может быть, правильнее было бы назвать Δειπνοσοφισται Афинея)13 Пушкин в собранном виде мог найти большое количество столь интересовавших его образцов древнегреческой поэзии в переводах видного французского эллиниста. Поэтому посредство переводов Лефевра для таких «Подражаний древним» Пушкина, как отрывок из Иона Хиосского, надпись Гедила и элегия Ксенофана Колофонского, считается прочно установленным и неоспоримым.14
Конечно, Афиней в издании Лефевра не мог быть единственным источником Пушкина при воссоздании им на русском языке образцов древнегреческой музы. Дословные французские прозаические их переводы не в состоянии были дать Пушкину все необходимые для его «подражаний» краски. О метрических особенностях оригиналов приходилось лишь догадываться, поскольку эти оригиналы только в отдельных случаях приводились Лефевром в его труде для сопоставления с переводами. В связи с этим Барджи считает, что Пушкин при всем недостаточном знании им греческого языка все же не упустил возможностей ознакомиться с греческими текстами заинтересовавших его стихотворений, когда издание Лефевра представляло их образцы. Так, например, по мнению Барджи, Пушкин, работая над отрывком из Гедила, внимательно прочел не только его французский прозаический перевод, но и греческий стихотворный подлинник, напечатанный Лефевром в примечании; это и помогло Пушкину правильно воспроизвести его метрическую структуру.15 Но в лефевровском издании отсутствовали греческие оригиналы стихотворений как Иона Хиосского, так и Ксенофана; перед глазами Пушкина были лишь дословные французские их переводы в прозе, напечатанные к тому же сплошным текстом, без разбивки на соответствующие им стихотворные строки подлинников. Отсюда и возникает вопрос, как происходил у Пушкина сложный процесс воссоздания их первоначальной стихотворной формы, как ему удалось угадать ее? Ведь, как известно, Пушкин и сам осуждал поэтические переводы, выполненные с помощью подстрочников или переводов, стилистически обработанных, сделанных прозой. В статье о Шатобриановом переводе «Потерянного рая» Пушкин говорит о «жалких переводах в прозе», в которых Мильтон был «безвинно оклеветан» (XII, 137); ранее, говоря «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова», Пушкин признавал подобный «способ перевода» «недостаточным», опасаясь, что он может нанести вред пониманию «неподражаемого нашего поэта» (XI, 31).16 Между тем в данном случае воссоздание подлинника теми же средствами Пушкину удалось вполне. «К подстрочным, буквальным переводам Пушкин подходил с большой осторожностью, критически, — замечает Г. Д. Владимирский. — Так, используя „ключ“ Лефевра к стихотворению Гедила («Славная флейта, Феон»), поэт сквозь перевод-кальку ученого греколога угадал подлинник. Он, например, оставляет без перевода риторический вопрос (Que dis-je?) у Лефевра, искажающий интонации оригинала, или троекратное повторение у переводчика имени Ватфала».17 «Интересно видеть, как поэт реконструировал их поэтическую форму, — замечает Барджи в свою очередь по поводу тех же «Подражаний древним» Пушкина. — Вероятно, Пушкин знал, что гекзаметр был излюбленным методом Ксенофана — издание его стихотворных фрагментов было опубликовано в Брюсселе в 1830 г. (Xenophanis Colophonii carminum reliquiae, ed. Simonum Karsten, Bruxelles, 1830); однако еще более правдоподобно, что для описания <пира> Пушкин считал идеальным гекзаметр, им самим столь хорошо разработанный».18 Хотя оригинал данного поэтического текста Ксенофана на этот раз написан не гекзаметром, но элегическим дистихом, «Подражание» Пушкина, удивительное по своим художественным качествам, дает полную иллюзию подлинника; на первый взгляд кажется даже, что греческий стихотворный текст воссоздан поэтом со всей точностью и полнотой. Однако сопоставление стихотворения Пушкина и прозаического перевода элегии Ксенофана у Лефевра свидетельствует о существенных различиях между ними. Подражание Ксенофану (как и надписи Гедила) — это отметил еще Г. Гельд — сокращено в сравнении с оригиналом приблизительно наполовину; кроме того, Пушкиным выброшены некоторые детали, а отдельные строки подверглись перефразировке. С несравненным вкусом и тонкостью понимания Пушкин отобрал и воспроизвел лишь те реальные подробности пира, какие сами складывались в живописную картину и не требовали усилий воображения или ученых пояснений; выбор отдельных слов и фразеологических сочетаний, подчиненных плавному течению гекзаметра, своими явными и намеренными отклонениями от французских длинных прозаических предложений весьма наглядно демонстрирует поэтическое мастерство Пушкина. Естественно, что подобные пересоздания были осуществимы только благодаря присущему Пушкину тонкому, изощренному «чувству древности», воспитанному в нем долгими годами увлечения античным миром и основательного изучения его по разнообразным источникам;19 бесспорное знакомство Пушкина с переводами Лефевра само по себе не в состоянии было бы объяснить все стилистические особенности и эстетические качества пушкинского цикла «Подражаний древним».
Г. Гельд отметил, что надпись Гедила и элегия Ксенофана Колофонского «имеются у Афинея, и притом только у него».20 Однако перевод этих произведений, сделанный Лефевром, был не единственным. Имя Афинея в пушкинскую пору было хорошо известно в России. В «Энциклопедическом лексиконе» А. Плюшара помещена была справка о нем, написанная К. М. Базили (товарищем Гоголя по Нежинскому лицею).21 Ксенофан Колофонский, правда, преимущественно как философ элейской школы, а не как поэт, также привлекал к себе внимание русских литераторов. Пушкину, несомненно, известна была характеристика Ксенофана, включенная В. Ф. Одоевским в тот отрывок из его «Словаря истории философии», который был напечатан в «Мнемозине».22 В конце 20-х и начале 30-х годов о Ксенофане неоднократно вспоминали в русской печати по поводу большой статьи о нем В. Кузена, вошедшей в его книгу «Nouveaux fragmens philosophiques» (1828). Знакомство с нею Пушкина именно в то время, когда он писал свое подражание Ксенофану, вполне вероятно.
Французский философ-эклектик Виктор Кузен (1792—1867) пользовался в России широкой известностью в 20—30-е годы. В «Московском телеграфе» Кузена деятельно пропагандировал Н. Полевой, называвший его «первым профессором истинной философии во Франции»23 и печатавший в переводах отдельные лекции из его курса истории философии;24 лекции Кузена печатались также в «Атенее» М. Г. Павлова, отмечавшего, что он помещает их в своем журнале «с тем большим удовольствием», что «в бытность в Париже сам пользовался лекциями сего философа»;25 они рецензировались в «Московском вестнике».26 Кузеном и его трудами тогда же интересовались А. И. Кошелев, И. В. Киреевский, П. Я. Чаадаев и др.27 Очень ценился у нас выполненный Кузеном перевод сочинений Платона: о первой части этого «прекрасного перевода» А. И. Тургенев сообщал П. А. Вяземскому еще в 1823 г.,28 а в библиотеке Пушкина сохранились все восемь томов этого издания (1822—1832).29 Очень возможно поэтому, что от Пушкина не ускользнули также «Nouveaux fragmens philosophiques». Эта книга Кузена открывается большой статьей о Ксенофане как об основателе элейской школы («Xenophane, fondateur de l’école Elée», p. 9—95), в которой приводится полностью описание пира Ксенофана в собственном переводе В. Кузена с греческого текста, сохраненного Афинеем (стр. 30—31). Перевод Кузена также сделан в прозе, но совершенно независимо от Лефевра, имя которого и не упоминается в этой статье. Различие переводов Лефевра и Кузена, между прочим, заключается в том, что последний публикует его с разбивкой на стихотворные строки оригинала.
Приводим текст перевода Кузена:
La salle est préparée, les convives ont lavé leurs mains;
On a apporté les verres; un esclave arrange des couronnes sur les têtes,
Au milieu est la coupe remplie de joie.
Il y a aussi d’autre vin qui promet de ne jamais finir;
Il est encore dans les cruches et exhale le parfum de la fleur.
Autour de nous le thym répand une chaste odeur;
Il y a de l’eau fraiche, douce et pure,
Des pains exquis, et la table respectable
Chargée de fromage et de miel onctueux;
Au milieu un autel couvert de fleurs,
Le chant et la joie remplissent la maison.
Avant tout, il faut que des hommes sages célèbrent Dieu
Par les bonnes paroles et de saints discours,
Lui faisant des libations et lui demandant la force
De faire ce qui est juste, car c’est toujours le plus sûr.
Et il n’y pas de mal à boire, pourvu qu’on puisse revenir
A la maison sans un serviteur, à moins qu’on ne soit vieux.
Il faut louer celui qui après avoir bu tient d’utiles propos
Selon sa mémoire, et celui qui discourt de la vertu,
Qui ne raconte pas les combats de Titans, ni de Géans
Ni de Centaures, fictions, des temps passés,
Bagatelles aimables sans aucune utilité.
Mais il faut toujours avoir la pensée des Dieux.30
Представлялось бы весьма интересным тщательно сличить этот перевод с лефевровским (полностью перепечатанным в статье Г. Гельда), не упуская из внимания «Подражание» Пушкина: результат такого сравнительно-стилистического анализа еще ярче представил бы артистический блеск и пластичность произведенной Пушкиным мозаической работы. Следует обратить внимание еще на одну любопытную деталь. К последним стихам элегии Ксенофана, отброшенным Пушкиным (в которых Ксенофан с явным пренебрежением упоминает о титанах, гигантах и кентаврах как о недостойных предметах для беседы во время разумной трапезы), Кузен делает особое примечание: «Очень вероятно, что следующее двустишие, приводимое Афинеем (Athen. t. III, p. 213), также принадлежит к этой же элегии, к предшествующим стихам:
N’allez pas dans une coupe mêler au hasard le vin et l’eau,
Versez d’abord de l’eau et par dessus du vin pur».31
Может быть, по этой же причине и Пушкин перевел, как указано было выше (из того же Афинея), следующее двустишие:
Юноша! скромно пируй, и шумную Вакхову влагу
С трезвой струею воды, с мудрой беседой мешай.
Вскоре после смерти Пушкина в петербургском журнале опубликована была большая статья о Ксенофане,32 в которой, между прочим, приводится ряд стихотворных фрагментов, приписываемых этому философу и переданных русскими гекзаметрами; среди них, однако, нет элегии, привлекшей внимание Пушкина.33
Сноски
1 Ник. Смирнов-Сокольский. Рассказы о книгах. М., 1959, стр. 295; изд. 2-е — М., 1960, стр. 295.
2 См.: Пушкин. Сочинения, т. VI. Изд. Брокгауз — Ефрон. СПб., 1915, стр. 434.
3 В. Н. Перетц. Отчет об экскурсии семинария русской филологии в С.-Петербург. Университетские известия, Киев, 1912, № 7, стр. 7.
4 Указание на Лефевра как на источник пушкинского подражания Иону Хиосскому см.: Сочинения А. С. Пушкина... Изд. Л. Поливанова для семьи и школы, т. I. М., 1887, стр. 367—371.
5 Banquet des Savans, par Athénée, traduit, tant sur les textes imprimés, que sur plusieurs manuscrits par M. Lefebvre de Villebrune, v. I—V. Paris, 1789—1791 (далее: Lefebvre, том, страница). См.: Б. Л. Модзалевский. Библиотека А. С. Пушкина. В кн.: Пушкин и его современники, вып. IX—X. СПб., 1910, стр. 144—145, № 559.
6 Г. Гельд. Пушкин и Афиней. В кн.: Пушкин и его современники, вып. XXXI—XXXII. Л., 1927, стр. 15—18.
7 Richard Burgi. Puškin and the Deipnosophists. Harvard slavic studies, Cambridge, Mass., 1954, p. 266—270.
8 См.: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 томах, т. III. М. — Л., 1949, стр. 244, 515.
9 Ср.: Lefebvre, I, 130—131.
10 Ода Анакреона «Что же сухо в чаше дно...» (LVII) переведена Пушкиным в 1835 г. (III, 1, 375). Ср.: Пав. Черняев. А. С. Пушкин как любитель античного мира и переводчик древнеклассических поэтов. Казань, 1899, стр. 46.
11 Г. Гельд. Пушкин и Сафо. Пушкин и Анакреонт. В кн.: Пушкин и его современники, вып. XXXVIII—XXXIX. Л., 1930, стр. 202—204.
12 В рукописи подражания Гедилу («Славная флейта, Феон, здесь лежит...») Пушкин отметил в скобках: «Из Афенея» (III, 1, 291); такая транскрипция вполне соответствует французскому «Athénée», но противоречит традиционным правилам передачи по-русски греческих собственных имен. Вслед за Пушкиным большинство его исследователей, за исключением филологов-классиков (например, Г. Гельда), также употребляло форму Афеней вместо Афиней; в настоящей статье мы всюду восстанавливаем последнюю транскрипцию как единственно правильную.
13 «Гермес». Пгр., 1918, стр. 118.
14 См., например, замечание в «Истории греческой литературы» (т. I, М. — Л., 1946, стр. 210): «В русской литературе находим подражание Ксенофану в стихотворении Пушкина: „Чистый лоснится пол, стеклянные чаши блистают“. С Ксенофаном Пушкин познакомился не по греческому тексту, а по французскому переводу Лефевра». Б. П. Городецкий (Лирика Пушкина. М. — Л., 1962, стр. 444) также утверждает категорически: «Пушкин не обращался непосредственно к греческим оригиналам. В своей работе он пользовался их французскими переводами, содержавшимися в имевшейся в его библиотеке книге „Banquet des savans“». Отметим вкравшуюся в это исследование хронологическую неточность: деятельность «александрийца» Афинея на самом деле относится к III в. н. э. Отрывки из «Пира софистов» Афинея (однако не те, которыми интересовался Пушкин, и без всякой ссылки на русского поэта) приведены в кн.: Поздняя греческая проза. М., 1960, стр. 449—460.
15 Richard Burgi. Puškin and the Deipnosophists, p. 266—267.
16 О теоретических воззрениях Пушкина относительно переводов см.: О. Холмская. Пушкин о переводе. Уч. зап. 1-го Московского гос. пед. инст. иностранных языков, т. 13, кафедра перевода, 1958, стр. 35—84.
17 Г. Д. Владимирский. Пушкин-переводчик. В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 4—5. М. — Л., 1939, стр. 314.
18 Richard Burgi. Puškin and the Deipnosophists, p. 267.
19 Д. П. Якубович. Античность в творчестве Пушкина. В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, вып. 6. Л., 1941, стр. 92—159.
20 Г. Гельд. Пушкин и Афиней, стр. 15.
21 «Афиней, или Афеней, родившийся в Навкратии, что в Египте, жил в начале III в. и по необыкновенной своей учености был прозван греческим Варроном. Единственное до нас дошедшее сочинение Афинея называется „Дипнософист“, или „Пир мудрецов“. Двадцать один человек артистов или словесников, в числе которых были музыканты, поэты, врачи и проповедники, пируют у богатого римлянина, Лавренция. Они толкуют обо всем, что по обычаям греков могло украсить пиршества: о разных блюдах, винах, благоуханиях, цветочных вязях и венках, о сосудах, играх и т. п. Собеседники приводят более семисот писателей и знакомят нас с заглавиями, а отчасти и с содержанием 2500 древних творений, для нас потерянных. „Пир мудрецов“ разделяется на пятнадцать книг, из которых не дошло до нас двух первых и начало третьей» (Энциклопедический лексикон, т. III, СПб., 1835, стр. 533). В X томе «Библиотеки для чтения» 1835 г. (отд. II, стр. 124), уже после того как именно в этом журнале напечатано было (т. V, кн. 8) пушкинское «Из Ксенофана Колофонского», находим следующую характеристику труда Афинея: «Что касается до „Дипнософистов“ — „Пирующих софистов“ Афинея <.. .>, то об его сочинении можно дать понятие в нескольких словах, хотя оно дошло до нас без начала: эта огромная хрестоматия, составленная из отрывков тысячи разных творений, большею частью теперь неизвестных, и все эти выписки связаны разговором нескольких лиц так, чтоб казалось, будто каждая из них пришлась к слову. Да еще как связаны! И какой разговор!.. За всем тем — это архив очень любопытных подробностей о словесности и обычаях древнего мира!».
22 «Мнемозина». Собрание сочинений в стихах и прозе, издаваемое кн. В. Одоевским и В. Кюхельбекером, ч. IV. М., 1825, стр. 160—192; о Ксенофане см. стр. 172—179 (элегия «Пир» здесь, однако, не упомянута).
23 Московский телеграф, 1832, № 16, стр. 560.
24 Там же, 1828, № 17, стр. 97; 1829, № 10, стр. 3.
25 Атеней, 1829, февраль, стр. 240—252; декабрь, стр. 454—461.
26 Московский вестник, 1828, ч. XII, стр. 21—22, 129 и 313 — рецензия на «Fragmens philosophiques» (1826); о «Nouveaux fragmens philosophiques» см. у И. И. Давыдова во втором курсе его «Чтений о словесности» (М., 1837, стр. 236).
27 О В. Кузене и отношении к нему русской журналистики см.: Н. К. Козмин. Очерки из истории русского романтизма. Н. А. Полевой как выразитель литературных направлений современной ему эпохи. СПб., 1903, стр. 267—268, 476—481; П. Н. Сакулин. Из истории русского идеализма. Кн. В. Ф. Одоевский, т. I, ч. 1. М., 1913, стр. 125.
28 Остафьевский архив, т. II. СПб., 1899, стр. 321.
29 Б. Л. Модзалевский. Библиотека А. С. Пушкина, стр. 311, № 1267.
30 Victor Cousin. Nouveaux fragmens philosophiques. Paris, MDCCCXXVIII, p. 30—31.
31 Ibid., p. 31.
32 Ксенофан Колофонский (из Риттера). ЖМНП, 1837, ч. 14, апрель, отд. II, стр. 46—61.
33 В только что опубликованной статье Я. Л. Левкович «К творческой истории перевода Пушкина „Из Ксенофана Колофонского“» (Временник Пушкинской комиссии. 1971. Л., 1972, стр. 97) высказано правдоподобное предположение, что указанное стихотворение было читано Пушкиным на лицейской годовщине 19 октября 1832 г. (написанное поэтом к предыдущей годовщине и не прочитанное товарищам, собравшимся 19 октября 1831 г. у А. Илличевского). Тематически этот перевод вполне соответствовал традиционным стихотворениям, читавшимся на годичных вечеринках бывших лицеистов, так как в нем изображается, по словам исследовательницы, «общение единомышленников за пиршественным столом».
