Концепция поэтического состояния языка у Поля Валери
А. И. Кершите
Проблема «особого поэтического языка» в философских ее аспектах обсуждалась еще немецкими романтиками иенской школы. В современных работах по поэтике понятие поэтического языка, получая более определенные лингвистические и технические характеристики, остается тем не менее спорным.
Для многих существующих теорий общим является: признание автономности поэтического языка по отношению к естественному языку или языку прозы; естественный язык рассматривается как материал поэтического языка, аналогичный материалу любого другого вида искусства; поэтический язык составляет сущность языка как такового; главными свойствами поэтического языка являются его мотивированность и интранзитивность.
Появление теорий поэтического языка связано с обнаружением немотивированности и конвенциональности естественного языка как такового, или, пользуясь словами поэтов, с обнаружением разрыва между «словом» и «вещью», между тем, что слова говорят, и тем, что они есть. Идея поэтического языка как компенсации немотивированности общего языка ясно была сформулирована Стефаном Малларме. Он выделяет два состояния языка — общий, конвенциональный язык, простое средство обмена информацией, и поэтическое состояние языка, или язык поэтический. Эта теория связана у Малларме с теорией происхождения языка: язык в своих истоках был как бы мотивированным, в нем не существовало той пропасти между словом и вещью, которая обнаружилась позднее. В представлении Малларме, слово в поэтическом состоянии способно превзойти конвенциональность, вернуться к своим истокам, стать истинным словом, неподвластным случайности, «словом тотальным, новым, отстраненным от языка (языка обыденного. — А. К.) и как бы колдовским». «Дать более чистый смысл словам племени», т. е. вернуть слово к его истокам, — в этом состоит цель поэта. Для Малларме характерна сакрализация поэтического языка, свойственная романтикам, безграничная вера в таинство слова, в способность языка, порвавшего со своей исторической и социальной «заангажированностыо», с прагматической функцией обозначения вещей, явлений, понятий, связей и т. д., раскрыть таинственные смыслы реальности и человеческого бытия. Для этого лишь нужно вслушаться в слова, погрузиться в их природу, очистить их от многочисленных вековых наслоений.
Малларме будто заклинает язык, заново его пересоздает — он хочет не выразить нечто посредством слов, а заставить слова выразить нечто, что в них скрыто. Поэт-маг безжалостно разрушает законы банальной правильности языка, грамматико-синтаксические связи между словами, а через них — законы и привычки логико-прагматического мышления. Отсутствие упорядоченной связи ему представляется высшей степенью чистой реальности — реальности неинтерпретированной. Группируя слова по их музыкальному родству, Малларме выявил большие суггестивные возможности языка, но при этом он иногда полностью разрушает смысловую природу слова, отрывает его от его значения в рамках обычного языка.
Теория поэтического языка определяет одновременно как эстетическую, так и этическую позицию Малларме, позицию своеобразного «невмешательства». Поэт стремится превратиться в деперсонализированное, очищенное от личностных переживаний, воспоминаний, желаний, «место», в котором могло бы беспрепятственно возрождаться первородное слово, обнажая пересекающиеся в нем таинственные сплетения бытия.
Языковая поэтика Малларме имела пагубное влияние, отмечает В. М. Козовой, на французскую поэзию 20-х годов, на всех тех, кто, по словам Валери, «симулирует глубину обманчивой комбинацией бессвязных слов». «...У Малларме и у ряда других, — пишет Валери, — появляется своего рода тенденция к построению речи нечеловеческой и, в известном смысле, абсолютной — речи, которая предполагает какое-то полное своевластное существо — некое божество языка, осененное Всемогуществом Совокупного Множества Слов. У них говорит сам дар речи — и, говоря, опьяняется и, опьяняясь, танцует». Вслед за Малларме в творчестве ряда поэтов появляется тенденция полностью уступить инициативу самим словам. Предоставляя язык его «творящей свободе», они хотят обнаружить «творческий дар» стихийных языковых образований. Язык перестает для них быть средством и начинает рассматриваться как цель, как некая автономная сфера бытия, некое подобие мира, способное создавать взаимодействием слов новые сущности, не имеющие соответствий с реальностью, не существующие вне слов.
С таким пониманием языка связаны многие проблемы модернистской литературы: проблема литературы как условной игры, свободной от требований эстетики и морали, проблема деперсонализации и дегуманизации литературы, «очищения литературы от литературы», т. е. от всех условностей техники, от сознательного усилия, в том числе и от «последней и худшей из конвенций», по словам М. Ремона, — языка, на пути перехода литературы и поэзии из области искусства в область природы (из art в nature).
Исходным моментом поэтики языка Валери является перенятая у Малларме идея двойного языка. Но у Валери мысль о двух состояниях языка развита в ином направлении. Если у Малларме главной характеристикой поэтического языка является его мотивированность в противовес общему языку как немотивированному, то у Валери акцент переходит в сторону интранзитивности.
При первом столкновении с творчеством Малларме Валери поразила «очевидность» его поэзии, бесспорность того, что это именно стихи, а не что-либо другое, яркость их физического «облика», их убедительность и их сопротивление непосредственному логическому осмыслению (intellection). Позднее Валери довольно ясно формулирует то, что явилось, по его мнению, причиной очевидности и «бесспорности» поэзии Малларме. Эту причину он видит в абсолютном отличии языка поэзии Малларме от языка прозы. Сгущение поэтических фигур, переплетение метафор, стремительная превращаемость предельно сжатых образов, подчиненных некоей идее уплотненности, — все эти свойства поэзии Малларме предопределены, по словам Валери, исключительно одной целью: желанием достигнуть как можно большего отличия языка поэзии от языка прозы, отличия не только фонетической формой и музыкой, но и «формой смысла».
В размышлениях Поля Валери о свойствах поэзии постоянно присутствует противопоставление языка поэзии и языка прозы — именно путем их различения он определяет особенности поэтического языка. В чем же состоит это различие? Нужно отметить, что взгляды Валери на поэзию не были изложены систематически, его поиски в этой области не завершились созданием когерентной теории поэтического языка. Понятие поэтического языка не имеет строгого определения в поэтике Валери; встречающееся в его текстах чаще других, оно имеет равноценное употребление с понятиями поэтическая речь (discours poétique), поэтическое состояние языка (état poétique du langage). Употребление понятия язык прозы (langage de la prose) также не строгое, оно попеременно заменяется другими — общий язык (langage commun), обыденный язык (langage courant).
Среди различных определений поэтического языка, данных П. Валери, можно выявить такие его особенности: а) поэтическому языку, в отличие от языка прозы, свойственно равновесие и равноценность осязаемой и смысловой (sensuel et intellectuel) сторон языка; физические, психические и конвенциональные его стороны достигают здесь наибольшего их взаимодействия, внутреннего равновесия и гармонии; б) поэтический язык определяется как «язык в языке», как внутренний, индивидуальный язык в противоположность языку прозы как внешнему, конвенциональному; в) поэтический язык определяется как язык, способный более адекватно передать жизнь разума, механизмы деятельности интеллекта, изменчивость и симультанность явлений души. Мы намерены здесь подробнее рассмотреть только первое определение.
Малларме был одним из первых, обративших внимание на язык как на материал поэзии, на эксплуатацию различных его свойств в поэзии и в прозе. Вслед за ним Валери определяет литературу вообще как «эксплуатацию» или «развитие определенных свойств языка». Язык, по представлению Валери, инструмент «чисто практического значения», «совокупность укоренившихся произвольных терминов и законов, странно возникших и странно меняющихся, столь же странно систематизированных и весьма различно толкуемых и используемых». Перед поэтом во всю ширь простирается обиходный язык — этот мир средств, не отвечающих его целям и созданных не для него, — пишет Валери в «Заметках к выступлению о чистой поэзии». Но именно в нем поэт должен обрести свой художественный предмет. Используя элементы, почерпнутые в этом «статистическом беспорядке», поэт должен создать «некий искусственный и идеальный порядок».
Поэзия, как отмечает Валери, пользуется теми же словами, тем же синтаксисом, одними и теми же формами, теми же звуками или созвучиями, но только совсем по-другому соподчиненными и по-другому управляемыми, чем в обычной речи. Слово в обычной речи, считает Валери, выполняет чисто практическую функцию, оно является простой заменой названного объекта или выражением эмоции. «Он (обычный язык. — А. К.) тут же превращается в хлеб, которого просят, в дорогу, Которую указывают, во гнев того, кого настигает оскорбление». Целью высказывания, говорит Валери, как в практической, так и в отвлеченной речи является понимание, в лучах которого слово испаряется, стирается полностью, уступая место действию, реакции, какому-то движению, изменению в нас. Она, эта речь, «умирает, едва родившись», с легкостью превращается в «неязык» и может быть передана в форме, отличной от исходной.
«...Я узнаю, что был понят, по тому примечательному обстоятельству, что моей фразы больше не существует: она испарилась, уступив место своему смыслу, что значит образам, побуждениям, реакциям или действиям, которые обозначились в вас, — иными словами, вашему внутреннему преображению», — пишет Валери в статье «Поэзия и абстрактная мысль». Достигнув своей цели — понимания, слова в практической речи, согласно Валери, исчезают без следа, обращаются в нашем сознании в нечто совершенно иное. Понимание вызывает трансформации в нашем нервно-психическом организме, и причина, вызвавшая эти трансформации, уничтожается полностью в акте понимания — цель поглощает средство. Язык здесь выступает как простое средство коммуникации, как обменная монета. Акт коммуникации, в понимании Валери, предполагает полное стирание слова-знака, как его означающего, так и его означаемого.
Организуя язык совсем по-иному, нежели в обычном употреблении, т. е. «под давлением мысли, которая видит только себя и свое нетерпение быть выраженной», — поэзия способна воспротивиться исчезновению слова, стать своеобразным «хранилищем слова». Поэзия, в понимании Валери, это «царство слова, которое является прямым антиподом привычной системы обмена значимостей на действия либо идеи».
В статье «Поэзия и абстрактная мысль» Валери пишет: «...стихи являются речью, причудливо организованной, которая не отвечает никакой потребности, кроме той, какую должна возбуждать сама». И в другом месте: «Объектом речи может быть сама речь». Эти определения поэтической речи по форме кажутся близкими определению Р. Якобсоном поэтической функции языка, которая характеризуется у него «сосредоточением внимания на сообщении как таковом».
Валери оставался в стороне от современных ему научных поисков в области лингвистики и поэзии, создавая собственную терминологию, по-своему подходя к проблеме. Эта, возможно, сознательная «неосведомленность» позволила ему шире взглянуть на объект изучения, наметить круг проблем, методы и перспективы их решения. Во многих аспектах сегодняшняя наука о поэзии развивается в рамках программы, намеченной Валери, и часто лишь трудноуловимые нюансы отличают его идеи от их интерпретации в современной поэтике, использующей чисто лингвистические методы, к которым Валери относился отрицательно.
Определение поэзии у Валери не сводится к констатации преобладания поэтической функции языка в поэзии в противоположность коммуникативной его функции в прозе. Противопоставление языка поэзии и прозы строится у Валери на другой основе: лишь поэзия, согласно ему, способна стать «хранилищем» слова-знака во всей его целостности, в других формах речи оно неизбежно стирается, «испаряется в лучах понимания». Поэзия для Валери является особого рода актом коммуникации, отличающимся от других «вовлечением всего мыслящего и чувствующего существа». Язык прозы или обиходный язык, согласно Валери, используется для передачи результатов, для выражения «готового смысла». Язык поэзии им определяется как язык рождающейся мысли или возбуждающий ее; слово в поэзии находится как бы в процессе «поиска своего смысла». Задача и цель поэзии, согласно Валери, — найти выражение, которое уловило бы духовный предмет, трудно поддающийся выражению, непредвиденный в языке. Поэзия для Валери — это «попытка сказать то, что трудно сказать», выражение посредством слов состояния «нехватки слов».
Элементарное понятие словесного смысла, т. е. то, которым мы пользуемся для сообщения своих мнений, желаний, своих мыслей, своей воли, а также для обозначения внешних явлений, состояний, величин и связей, поэзию удовлетворить не может, замечает Валери. Значение, или смысл, согласно Валери, не является для поэта важнейшим и единственным фактором речи. «Работа поэта, — пишет он, — осуществляется посредством операций над качественной сложностью слов, — иначе говоря, через одновременную организацию звука и смысла». Смысл поэзии, как неоднократно отмечал Валери, является «смыслом другого рода», нежели в прозе. Стихотворение нельзя свести к простой сумме отдельных смысловых элементов, «пересказать» — смысл стихотворения не совпадает с его лексическим содержанием, ибо «буквальный смысл поэтического создания не заключается в себе и не реализует его конечной цели, а потому отнюдь не является единственным».
Валери отмечает исключительно важную роль в формировании поэтического смысла «физической реальности звука», звуковых резонансов, созвучий, ритмов, параллелей, которые реализуются в стихе «благодаря обоюдному и, значит, не синтаксическому», как замечает Валери, действию соседствования слов и словесных форм.
Особое внимание Валери обращает на психические эффекты, порождаемые резонансом определенных звуковых сочетаний, комбинацией слов и словесных форм. Именно психическое воздействие звукового облика поэзии казалось Валери исключительно важной областью исследования. Валери осуждал имитативную звуковую гармонию, дублирующую смысл. Он обращает внимание на физическую реальность звука как на виртуального возбудителя смысла и средство создания поэтической атмосферы, зоны, способствующей восприятию «поэтического смысла», разрушающей «языковые привычки», «ассоциации-паразиты».
Важность звуковой организации в поэтике Валери объясняется его пониманием поэзии как «поэтической эмоции», «поэтического состояния, как определенного „ощущения мира“». Поэтическое состояние, или поэтическая эмоция, по определению Валери, состоит «в рождающемся восприятии, в тенденции к восприятию мира или целостной системы связей». Это «омузыкаленное», по выражению Валери, гармоническое восприятие мира, где вещи и существа становятся соизмеримыми, отзываются один в другом.
Язык поэзии — эта «причудливая речь» — подчиняется другим законам, согласно Валери, нежели обиходный язык или язык прозы, а именно «законам очарования» (lois d’enchantement). Понятие «законы очарования» является глубоко индивидуальным понятием Валери, оно вытекает из его определения поэзии как «поэтической эмоции». Поэтическое создание, подчиняясь «законам очарования», должно быть оправданным, «держаться» благодаря собственной внутренней структуре, а не внешним связям, внешнему сходству. Связь между элементами языка и «идеями-образами» осуществляется в поэзии, согласно Валери, не на основе прямой референции на внешний опыт, не в целях имитации и репрезентации, — она, эта связь, должна быть оправданной внутренней логикой языка, «симпатией», внутренним притяжением элементов и «идей-образов»; каждый элемент поэтической ткани должен быть созвучен с другими — контрастом, сходством, симметрией, вызывая максимум возбуждения или внушения и очарования.
В современной науке о поэзии эту мысль Валери можно было бы интерпретировать как утверждение того, что в поэтической речи акцентируется лингвистический, лексико-графический смысл слова или, точнее, слово как образ или знак (концепт и акустическая форма) без сведения его к простому учету референта. Слова, которые созданы, по выражению Валери, лишь для того, чтобы «отсылать нас к вещам», в поэзии избавляют нас от необходимости прийти к ним. Это можно сравнить с суждением Р. Якобсона, что поэтичность языка проявляется «в том, что слово воспринимается как слово, а не как простая замена названного объекта или как выражение эмоции, в том, что слова и их значение, их форма, внешняя и внутренняя, не представляют собой безразличные указания на ту или иную реальность, но имеют свой собственный вес и свою собственную ценность». В свою очередь это определение слова в поэзии у Р. Якобсона можно рассматривать как парафразу описания особенностей поэтической речи у Валери: «Здесь доминирует звук, ритм, физические сближения слов, их индукционные эффекты или взаимные влияния, несмотря на их свойство стираться в законченном и точном смысле. (...) Красивый стих бесконечно возрождается из пепла».
Форма стихотворения, т. е. его построение, связи между словами, их резонирование, и есть та сила, которая сопротивляется материальному исчезновению слов, их превращению в «смыслы», в образы названных предметов, величин.
«Отличительным свойством поэзии, — пишет Валери, — является ее тенденция к разрастанию внутри неизменной формы: она побуждает нас воссоздавать ее тождественным образом». В поэзии мы сталкиваемся со смыслом, который является как бы «следствием некоей особой фигуры, построенной из тембров, длиннот и интенсивностей». Поэтическая речь, говорит Валери, «это есть речь, которая не может быть переведена на ясные мысли, ни быть отделена без превращения их в абсурдные и пустые от определенного тона и модуса». В отличие от языка прозы или языка практического, пренебрегающего осязаемыми свойствами языка, в языке поэтическом между осязаемой формой языка и его способностью обмена мыслью должно существовать «трудно определимое мистическое единство».
Та легкость, с которой язык практический или отвлеченный может превращаться в «неязык» или быть выраженным в другой форме, происходит от того, что в этом состоянии речь остается безразличной к осязаемым свойствам языка — ритму, тембру, созвучиям и т. д. Они, эти свойства, не являются «полезными» в этой форме речи, где происходит «непосредственный обмен слов на понятия и действия». И наоборот, в речи поэтической звук, ритм, приравнивание физических свойств слов, связи между ними, их резонирование и взаимное воздействие на только обретают большую важность, но и становятся доминирующими.
Главным признаком поэтической речи, согласно Валери, является неопределимая гармония между тем, что слова говорят, и чем они есть, нерасторжимость звука и смысла, слова и мысли. Поэтическая речь, соединяя в себе ощутимую и значимую стороны языка, выступает как бы своеобразным компромиссом между ними. «Стих основывается на замечательном и очень тонком равновесии между чувственной и интеллектуальной сторонами речи». Именно в этом отношении поэтическая речь, объединяющая интеллектуальную и сенсуальную стороны языка, оценивается Валери как более чистая форма речи или более совершенная в отношении практической речи как менее чистой формы или менее совершенной.
Как языку вообще, так и языку прозы поэтический язык противопоставляется у Валери как цельный язык, «в котором форма, т. е. действие и эффект голоса, столь же могущественны, как и сущность». Другими словами, поэтической речи свойственно равенство значимости между осязаемой формой речи и ее значимой стороной, между звуком и смыслом или же между формой и сущностью, тем временем как в других формах речи существует неравенство этих двух компонентов.
Нерасторжимость звука и смысла в поэтической речи является программным тезисом Валери. Исходя из этого тезиса, «чистая», или абсолютная, поэзия в понимании Валери — это такая поэзия, в которой смысл и звук совпадают, устанавливается необходимая связь между звуком и смыслом. Но учитывая природу языка, — то, что «всякое слово есть эфемерное сочетание смысла и звука, связанных чистейшей случайностью», а также логические навыки и структуры, вызванные употреблением языка, абсолютная поэзия как чистое произведение искусства неосуществима. Чистая поэзия как чистая форма языка, в которой осуществляется гармония между звуком и смыслом, представляется Валери «некоей мыслимостью, выведенной из наблюдения, которая должна помочь нам в уяснении общего принципа поэтических произведений и направлять нас в чрезвычайно трудном и чрезвычайно важном исследовании разнообразных и многосторонних связей языка с эффектами его воздействия на людей».
В отличие от «самого непосредственного и, следовательно, самого неосязаемого выражения мысли», каковой является мысль, выраженная в языке обычном, поэзия должна «создать видимость цельной системы обоюдных связей между нашими идеями, нашими образами, с одной стороны, и нашими речевыми средствами — с другой». Но так как язык, «орудие грубое и бог весть кем созданное», является системой чисто произвольных знаков по отношению к объектам, которые они обозначают, поэзия может создать лишь «ощущение глубокого единства между словом и мыслью».
Предельно эффективное взаимодействие звука и смысла является главным принципом «поэтической механики» в системе Валери.
Вопреки мнению французского исследователя Ж. Женетта, будто тезис Валери о нерасторжимости или, точнее, гармонии между звуком и смыслом просто совпадает с главной идеей «кратилизма», с идеей мотивации лингвистического знака, мы считаем, что мысль о поиске гармонии между звуком и смыслом в поэтике Валери должна пониматься шире и динамичнее — как поиск самого эффективного взаимодействия всех свойств языка. Понятие звука не сводится у Валери к простому означающему, под ним подразумевается звуковая организация всего произведения.
В диалоге «Эвпалинос, или Архитектор» Валери говорит о «впечатлении красоты, рождающемся из точности», о «каком-то родстве между красотой и необходимостью», о «чудотворном соответствии между объектом и его функцией». В этом же диалоге Валери говорит и о некоем принципе, следуя которому, отдельные элементы произведения искусства объединяются в необходимую связь, и думает о возможностях выявления и изучения этого принципа. Особенности этого принципа в какой-то степени раскрываются из сравнения, приведенного Валери, между объектами естественного происхождения и объектами искусственными, продуктами человеческой деятельности. Если в объектах естественных, отмечает Валери, есть полное соответствие между субстанцией, формой и функцией и полное подчинение части целому, то человека в его деятельности интересуют только некоторые свойства субстанции. Например, при изготовлении стола его не интересует строение фибровой ткани дерева, и стол как «комбинация» является комбинацией намного менее сложной, нежели строение этой ткани. Подобное происходит и в обращении с языком: для оратора достаточно эффектов языка, для логика важны лишь связи и последовательность: один пренебрегает строгостью, другой — украшением. И только поэта интересует — по Валери — язык как таковой, строение «фибровой ткани» языка и поиск полного соответствия между субстанцией, формой и функцией.
В действительности у Валери, по нашему мнению, речь идет не об «особом» поэтическом языке, но об особо организованном языке, «гармонически обозначающем все свойства языка», который он сравнивает с маятником. (Об идее поэтического «маятника» у Поля Валери). Одна из крайних позиций маятника «соответствует форме — физическим свойствам речи, звуку и ритму, модуляциям, тембру и темпу, — одним словом, Голосу в действии»; другая его позиция — это «все значимые величины, все образы и идеи, возбудители чувств и памяти, зачатки явлений, зародыши понимания, — словом, все то, что составляет сущность, смысл высказывания».
Если Малларме, по суждению В. Н. Козового, «ради «воскрешения слова» в поэзии готов пойти на полное разрушение грамматико-синтаксических связей языка, что в конечном счете приводит к уничтожению знаковой природы слова, Валери ставит целью «актуализацию» всех языковых средств, придание им абсолютной функциональной необходимости».
Валери не предпринимал подробного анализа поэтических фигур, он лишь отмечает, что «фигуры играют роль капитальной значимости» в формировании поэтического языка. «Они расшатывают установившийся словарь, расширяют либо сужают значение слов, оперируют ими путем аналогии или переноса, меняют ежемгновенно достоинство этой монеты и вызывают ту трансформацию языка, которая нечувствительно преображает его до неузнаваемости».
Нужно отметить, что идея поэтического языка развивалась у Валери в границах общего языка и с учетом его природы. Поэт черпает свой строительный материал в обычном языке, подчиняя его «уникальным законам резонанса» и в свою очередь подчиняясь сам тем формам, суггестиям и ассоциациям, которые заложены в данном языке. Валери сравнивает поэта с изобретательными ремесленниками, которые изготовляют из случайно попавшихся под руку и для того не предназначенных материалов удивительные своей находчивостью игрушки по случаю Нового года или Рождества.
Валери нередко представляется его исследователями теоретиком чистой, абсолютной поэзии, размышляющим о создании особого, точно рассчитанного поэтического языка, подобно языкам точных наук. Чистота поэзии и поэтического языка на самом деле понимается Валери как «следствие бесконечной обработки языка», как борьба с языковым автоматизмом, с паразитирующими языковыми ассоциациями и привычками, в поиске «цельной речи», осуществляющей равновесие между «нашими идеями», «нашими образами» и «нашими речевыми средствами».
Главную роль своих «поэтических опытов» Валери видит в том, что благодаря им он «научился пользоваться и управлять словами, сам не будучи управляем ими». Литературе Валери придает главным образом внутреннюю роль, он рассматривает литературное творчество как средство собственного становления. Сравнивая себя с другими поэтами, Валери отмечает, что если они, и в особенности Малларме, придавали поэзии абсолютную ценность, значение конечной цели, то для него она представляет ценность лишь как средство «развития способностей выражения», как средство познания и становления разума и духа. И в этом смысле поэзия для Валери — это упражнение, в том более широком понимании слова exercice, которое оно имеет во французском языке: упорядоченное действие, опыт, применение, изучение, самоусовершенствование.
Л-ра: Известия АН СССР. Сер. Литература и языкознание. – 1982. – Т. 41. – № 2. – С. 136-143.
Произведения
Критика
