К проблеме личности в романе Новалиса «Генрих фон Офтердинген»
К. Г. Ханмурзаев
Проблема личности в романе Новалиса «Генрих фон Офтердинген» является, пожалуй, центральной. Об этом свидетельствует само название произведения. Заинтересовавшись вслед за Тиком и Вакенродером немецким средневековьем, Новалис с увлечением работал в библиотеке своего друга историка К. В. Функа, познакомился с легендой о Вартбургском состязании певцов. Его внимание привлекла фигура миннезингера XIII в., который верил в волшебную силу песнопения. В письме к Ф. Шлегелю от 5 апреля
Насколько герой романа Новалиса соответствует своему прототипу выяснить трудно. В этом, видимо, и нет особой необходимости, ибо, по справедливому замечанию П. Клюкхона, «Новалис стремился в своем романе не к воспроизведению характеров и реальных событий, а к созданию символических образов и к поэтизации реальных процессов». Главным для Новалиса было то, что Офтердинген воплощает в себе дух поэзии, и этот дух должен подчинить себе действительность. Хотя действие произведения отнесено к XIII в., об историчности событий говорить не приходится. Средние века, любимая эпоха романтиков, для Новалиса — «вдумчивая романтическая эпоха, таящая величие под скромным одеянием». Немецкое средневековье служит ему прежде всего фоном для отчуждения современных конфликтов, а Генрих фон Офтердинген под пером Новалиса превращается в носителя романтического сознания.
Интерес романтиков к человеческой личности общеизвестен. Он явился следствием тех грандиозных социальных перемен, которыми европейские страны были охвачены в конце XVIII в. Великая французская революция привела к крушению феодально-крепостнической системы и способствовала развитию буржуазных отношений. Привычные, устойчивые связи человека с окружающей средой были нарушены, а новые еще не сложились. В силу этого человеческая личность рассматривается романтиками как независимая от окружающих обстоятельств. Самоценная, «мирообразующая» личность становится основным объектом изображения в романтической литературе.
Проблема личности у Новалиса тесно связана с характером переходной эпохи. Она решается в романе с философско-эстетических позиций раннего немецкого романтизма. От Канта он воспринял немаловажную для своей концепции личности мысль о том, что стремление к бесконечному есть потребность человеческого разума. В то же время для него совершенно неприемлем дуализм кантовской философии, он отрицает существование непознаваемой «вещи в себе» («Где есть бытие, там должно быть и познание») и объявляет личность ключом к постижению тайн мироздания. Личность, по Новалису, есть тождество субъекта и объекта («Мы поймем мир, когда мы сможем понять себя, потому что мы и он суть интегрантные половины»).
Восприятие субъективно-идеалистических идей Фихте, философию которого Новалис особенно интенсивно изучал с осени 1795 до лета
Изучение Канта и Фихте, как и проявившийся несколько ранее интерес к философии Платона и голландского мыслителя XVIII в. Гемстергейса, предопределило идеалистическое миропонимание Новалиса. Согласно его концепции, получившей отражение во фрагментах и письмах писателя, а также в его романе, человек состоит из тела и духа и посредством каждой из этих составных частей связан с соответствующей стороной мира. В то время как «тело» может существовать лишь на протяжении определенного времени и как часть материального мира подвержено общим законам природы, «дух» есть субстанция, не поддающаяся временному определению; именно он, по Новалису, составляет основу личности. Созерцая свой собственный дух, человек как бы вступает в сверхчувственный мир и обнаруживает свою истинную родину — бесконечность.
Продолжая развивать эту идеалистическую концепцию личности, Новалис приходит к выделению творческого начала в человеке. В центре мироздания не просто личность, а личность художника. Путем постоянного развития и совершенствования заложенных в нем возможностей романтический герой должен в конце концов подчинить материальный мир своей воле, сделать его «управляемым».
В романе возникает «двоемирие», своеобразие которого состоит в том, что мир реальный и мир «духовный» существуют не в отдельности, а тесно взаимосвязаны и предполагают друг друга.
Главный герой романа — своеобразное связующее звено между миром реальным и миром сверхчувственным, «абсолютное средоточие этих разобщенных миров»; одной из главных задач его жизни становится «распространение своего бытия в бесконечности».
Проблема личности у Новалиса решается иначе, чем в романах просветительского типа (в том числе и штюрмерского), ибо у него принципиально иные взгляды на человека, его назначение и возможности. Герои просветительских романов в своем развитии становятся полезными членами общества («Агатон» Виланда), приходят к осознанию необходимости практической деятельности. Их становление завершается в основном в сфере полезного общественного труда («Вильгельм Мейстер» Гёте). Герой же Новалиса может быть правильно понят лишь в его бесконечной устремленности к идеалу, в постоянной незавершенности характера (отсюда отчасти и фрагментарность стиля романа Новалиса). В процессе развития личности у Новалиса наблюдается отчуждение от жизни. Оно имеет двойственный характер: с одной стороны, это отчуждение обусловлено неприятием практицизма буржуазной действительности, а с другой — таит в себе опасность абсолютного отрыва от конкретной реальности и стремления к «мирам иным».
Социально-политическая позиция Новалиса хорошо известна. Отраженная в основных своих чертах в статье «Христианство или Европа» (1799) и в фрагментах «Вера и любовь» (1798), она характеризуется ориентацией на средневековое прошлое европейских народов, мечтой о восстановлении власти Римской церкви, признанием монархического принципа правления естественным и необходимым. Общественно-политические воззрения писателя получили отражение и в романе «Генрих фон Офтердинген». Это сказалось, в частности, в идеализации немецкого средневековья, в стремлении включить ярко индивидуальную, творчески одаренную личность Генриха в иерархическую систему. (В оставшейся незаконченной второй части романа Новалис намеревался изобразить своего героя придворным певцом Фридриха II Гогенштауфена и.)
Иногда социальные взгляды писателя выступают в романе в опосредованной форме, как, например, в рассуждении о «милой бедности», которое имеет двоякий смысл. С одной стороны, это рассуждение вызвано стремлением противопоставить скромность и простоту алчности и корыстолюбию, т. е. «милая бедность» рассматривается как атрибут и предпосылка подлинной духовности и особой нравственности.
С другой стороны, любование «милой бедностью», соотнесенное с конкретно-историческими обстоятельствами, превращалось в любование отсталостью Германии и независимо от намерений Новалиса приобретало смысл апологии «немецкого убожества». Некоторые современники Новалиса были далеки от подобных иллюзий. В частности, Жан Поль в своем романе «Зибенкез» именно бедность считает причиной всех злоключений героя, который изо всех сил старается «удержать чёрта бедности на некотором расстоянии».
Социальные взгляды Новалиса сложны и противоречивы. В его публицистике, наряду с личными симпатиями к прусскому королевскому дому, содержится мысль о том, что революции правомерны и необходимы. По справедливому замечанию критика Ю. Кучинского, «позиция Новалиса постоянно колеблется между монархией и демократией». Рассуждая о будущем государственном устройстве Германии, Новалис приходит к выводу, что оно должно представлять собой компромисс между монархией и республикой. С постоянной симпатией он говорит о республиканском образе правления. «Своеобразная прелесть республики заключается в том, что все в ней получает возможность более свободного выражения». В своих «Фрагментах» Новалис осуждал собственнические отношения зарождающегося буржуазного общества: «Природа — враг вечного обладания. Действуя по твердому закону, она уничтожает все признаки собственности. Земля принадлежит всем, кто живет на ней; каждый имеет право на все».
Идеализируя немецкое средневековье, Новалис тем не менее не мечтает о восстановлении его социальных институтов. В его публицистике, при всей консервативности отдельных мыслей и положений, нет призыва к реставрации католических государств. В лучшем случае здесь в довольно туманных выражениях говорится о необходимости некоей религии, которая должна представлять собой синтез протестантизма и католицизма. Следует отметить также, что статья «Христианство или Европа», как отмечалось критикой, была «скорее гипотезой мыслителя, чем программой».
В нашей критической литературе уже писалось о сложности и противоречивости мировоззрения Новалиса, которое гораздо шире его политических симпатий; обращалось также внимание на то, что «как художник он (Новалис. — К. X.) вовсе не был иллюстратором своих общественных воззрений, отраженных в публицистике».
Решение основной проблемы произведения — становление творческой личности поэта — обусловлено общим характером романтического мировоззрения Новалиса. Генрих являет собой новый тип героя. Его характер создается прежде всего на основе идеализации, которая в этом романе вообще является преобладающей формой обобщения. В полном соответствии с эстетическими задачами автора, который стремился здесь «утолить свою историческую и философскую тоску», индивидуально-конкретная образность целиком подчиняется философско-обобщающему началу. Писателя интересуют в первую очередь внутренний мир Генриха и возможности его развития. Основное внимание он уделяет «акустике души» своего героя, будучи убежденным в том, что «в истинных поэмах нет другого единства, кроме единства душевного настроения». С самого начала Новалис внушает герою «трансцендентальный взгляд на мир», заставляя его мечтать о «голубом цветке», утопическом символе Золотого века, где властвуют любовь и поэзия, идеальные взаимоотношения между людьми.
В романе показан процесс становления личности поэта. (Новалис писал Тику о замысле своего произведения: «Целое должно представлять собой обожествление поэзии. Генрих в первой части созревает в поэта, во второй — прославляется как поэт».)
По своему содержанию процесс этот есть «воспитание», годы учения поэта. Он не является результатом намеренного педагогического воздействия; дидактический элемент здесь почти неощутим. Становление Генриха как творческой личности осуществляется путем сложного взаимодействия различных сил, как процесс роста в вегетативном мире, хотя элементы «воспитания» тщательно подобраны и вся среда носит как бы экспериментальный характер. Развитие Генриха представлено в духе шлегелевского «чистого произрастания», постепенного развертывания «бесконечного в конечном». Оно осуществляется и как самовоспитание и как результат внешнего воздействия.
В развитии Генриха можно выделить несколько этапов. Первый связан с родительским домом в Эйзенахе, где царит атмосфера бюргерской добропорядочности и благочестия, наподобие той, что изображена в «Германе и Доротее» Гёте. Новалис рисует приметы добротного, устоявшегося в своих формах мира сердечных связей между людьми. Развитие Генриха протекает в атмосфере человеколюбия и доброты как жизненных принципов. Однако не все в этой патриархальной среде удовлетворяет юношу, и эта неудовлетворенность проявляется у него в форме смутного беспокойства, предчувствия иной жизни. Дело в том, что в этом узком мирке насущные дела и повседневные заботы вытеснили мечты о прекрасном и необыкновенном, и люди живут, повинуясь привычке, а не мечтам юности. Генрих же предстает перед читателем как незаурядный молодой человек, безразличный к материальным богатствам, неудовлетворенный миром будничных дел, наделенный жаждой познания. Он рожден, чтобы стать поэтом.
И все же окружающая обстановка, при всей ее «благопристойности», не способствует развитию творческого начала в человеке. Примером тому может служить отец Генриха, который в молодости тоже обещал стать поэтом. Теперь он скромный ремесленник. И не случайно сон Генриха «о голубом цветке» противопоставляется сну его отца. То, что снится Генриху, выходит далеко за пределы его реального опыта. Сон же отца отличается обыденностью, это как бы «сон в руку». Отец Генриха добродушно посмеивается над снами и мечтами своего сына. Они кажутся ему бесплодными («Сны подобны пене морской»), пустой тратой времени, которое можно было бы употребить с пользой. Здесь намечается типично романтический конфликт между мечтой и действительностью. Смутная тоска юноши по жизни вне сферы полезного, сугубо практического, остается непонятой. Намечающееся на этом этапе противоречие героя с окружающей средой не принимает характера реального конфликта. И тем не менее ясно, что он уже осознал свое поэтическое призвание и его поведение в дальнейшем будет определяться требованиями, которые, например, в «Принцессе Брамбилле» Гофмана получили лаконичное выражение в формуле «Будь верен своей мечте» (хотя Генрих, в отличие от героев Гофмана, не страдает раздвоенностью, «хроническим дуализмом»).
Подчеркивая с самого начала все необыкновенное, чудесное, Новалис стремится поместить своего героя в мир соответствий, а не контрастов. Эта цель становится в романе предпосылкой идеализирующей тенденции писателя, следствием его убежденности в том, что идеального положения вещей в современной действительности обрести невозможно. В романе постепенно создается «невидимый мир» в «видимом».
Уяснение противоречия между мечтой и действительностью составляет важный момент в становлении Генриха. Внутреннее развитие пока приводит его к большим результатам, чем внешние импульсы. Генрих не может больше оставаться в этой обстановке; остаться — значит погубить в себе творческое начало. Так бесконфликтная на первый взгляд ситуация оказывается преисполненной глубокого смысла. Здесь содержится критика «бездуховности», которая в ту эпоху уже начинала принимать угрожающие размеры: хозяевами положения становились люди, которые, по словам Эйхендорфа, постоянно пребывают где-то «между рынком, где торгуют маслом, и рынком, где торгуют сыром». Новалис показывает истоки того на первый взгляд безвредного начала, коренящегося в житейском благополучии, которое по мере развития буржуазного общества оборачивается тотальной посредственностью, отрицанием всего возвышенного, равнодушием к духовным ценностям. И начало следующего этапа в развитии Генриха — это типично романтический переход от устойчивого к изменчивому и неизвестному, хотя в отличие от романтического мотива ухода здесь нет надрыва и отчаяния. Он осуществляется в жанре романа-путешествия, что дает возможность герою соприкоснуться с различными сторонами действительности («Лучшее воспитание человек получает в пути»).
И все же надо сказать, что Новалис, движимый убеждением в том, что «существует еще и духовная действительность», сталкивает своего героя не только с реальными людьми (историк, поэт, рыцари, купцы, рудокоп), но и с духом того дела, которому они служат. Автор создает для Генриха атмосферу, которая соответствует его внутреннему миру, как бы родственна ему. Здесь мы сталкиваемся с определенным решением проблемы взаимоотношения личности и окружающей среды, которое, как писал Гёте в 7-й главе пятой книги «Годов учения Вильгельма Мейстера», состоит в том, что «все происшествия должны в известной степени оформляться согласно их (героев. — K. X.) внутренним особенностям».
Отправляя своего героя в путешествие, Новалис заставляет его задуматься о двух путях познания мира — интуитивном и эмпирическом, и поначалу кажется, что Генрих склоняется к признанию абсолютной ценности лишь первого из них. В пользу этого свидетельствуют размышления героя о «познавательной» сущности сновидений и предчувствий, а также стремление самого автора создать вокруг Генриха «поэтическую действительность», наделив юношу чувством поэзии, которое «имеет много общего с чувством мистического». В то же время Новалис, убежденный, что «истинный поэт всеведущ» и что «тщательное изучение жизни образует романтика», не может отказаться от эмпирического познания, хотя жизненные явления присутствуют на страницах романа, как правило, не непосредственно, а отраженными в сознании персонажей. До определенного момента, точнее говоря, до встречи с Клингсором в становлении Генриха как поэта преобладают представления о том, что «чувство поэзии в близком родстве с чувством пророческим и религиозным, чувством провидения вообще». Именно в этом направлении «воспитывают» Генриха купцы, которые, как позднее купцы в сказках Гауфа; умеют «заниматься полезным, не пренебрегая приятным», и являются великолепными рассказчиками. Они не только знакомят юношу с духом торговли, но с подлинным знанием дела рассуждают о поэзии. Поэт, по их мнению, существо особое («Речения поэта обладают магической силой»).
Сказки об Арионе и Атлантиде убеждают Генриха в силе поэта и его песнопения, способного побеждать зло и утверждать добро. Образ Ариона был довольно популярен в кругу иенских романтиков. Кроме Новалиса он привлек к себе внимание А. Шлегеля и Тика. Интересно отметить, что купцы с сожалением говорят о том, что науки подчинены церкви: «Очень плохо, что науки находятся в руках сословия, столь далекого от мирской жизни». А в сказке об Атлантиде выражена мечта Новалиса о необходимости выравнивания сословий.
Если встреча с купцами обогащает представления Генриха о поэзии, о торговле, то знакомство с крестоносцами, пирующими в замке, и с восточной пленницей Зулимой вызывает в нем ненависть к войнам и стремление к мирной жизни. Эти чувства приходят к юноше не сразу. Сначала рассказы рыцарей о Святой земле, о гробе господнем, о походах и битвах с сарацинами заинтересовали его; вместе с другими он с воодушевлением рассматривает роскошный меч, добытый хозяином в бою. На какой-то миг война представилась ему поэтическим занятием. Однако опьянение воинственными рассказами проходит очень быстро, как только Генрих остается наедине с собой на лоне природы. Если в рассказах крестоносцев война представлялась юноше делом чести, то пленница Зулима показывает ему ее оборотную сторону. Контрастные сцены упоенных победой рыцарей, с одной стороны, и бледной заплаканной женщины с ребенком на руках — с другой, служат прояснению истинного смысла войны. Генрих, который еще недавно целовал меч в неистовом восторге, теперь подходит к Зулиме «с грустным лицом». В рассказах Зулимы осуждаются крестовые походы, которые «навсегда отдалили Восток от Европы». Она окончательно развенчивает войну в глазах Генриха и говорит о дружбе между людьми разных народов, рас и вероисповеданий. Зулима преподносит юноше урок гуманности, и упоение духом войны сменяется в нем мечтой о правителе, который вместо скипетра держит в руках пальмовую ветвь мира.
Во всех эпизодах первой части романа Генрих еще сохраняет пассивно-созерцательную позицию по отношению ко всему, что видит и слышит. Происходит незримый процесс накопления жизненных впечатлений и духовных ценностей. Каждая встреча обогащает его внутренний мир: «Некоторые слова, некоторые мысли падали как животворящие зерна в его душу и быстро поднимали его из тесного круга юности на высоту мира».
Особенно примечательны в этом отношении встречи Генриха с рудокопом и отшельником, которые раскрывают перед юношей тайны природы и истории, укрепляют в нем жажду познания и творчества. Рудокоп поражает Генриха страстным желанием раскрыть тайны земных недр, убежденностью, что драгоценные камни, минералы и пр. имеют непосредственное отношение к человеческой жизни и тесно связаны с ней. Горное дело, которому рудокоп служит совершенно бескорыстно, вдохновенно, кажется Генриху удивительным искусством, способствующим развитию человеческой личности, сближающим ее с первоосновами бытия, посвящающим в глубинные тайны природы. Рудокоп для Генриха не ремесленник, а посвященный; он обладает ключом к разгадке великих соответствий между жизнью человека и теми процессами, которые происходят в земной коре. Он ведет жизнь, преисполненную труда и вдохновения, — эти понятия для него неразрывны, они определяют его сущность как личности. Вдохновенный творческий труд, возвышающий душу, труд не ради материального поощрения, а во имя незримых свершений. Таков внутренний мир рудокопа, находящийся в постоянном развитии, ибо познание бесконечно, а природа неисчерпаема. «Труд сохраняет свежесть сердца и бодрость духа», — говорит он Генриху.
Природа в рассказах рудокопа не является чем-то чуждым человеку, а вводится в сферу человеческих чувств. Она предстает как бесконечный ряд явлений, тесно связанных друг с другом. Это единый живой организм, «космическое животное» (Риттер). Рудокоп отрицает наличие мертвого бытия, неживой природы. Все в мире, от песчинки до звезды, суть части великой «тайнописи» природы, и ключ к постижению этих тайн находится в человеческой душе.
В рассуждениях горного мастера содержится критика отношения к природе как собственности. Природа вообще не предполагает принцип собственности как таковой, ибо она — «враг вечного обладания». «Природа не хочет быть исключительным достоянием кого бы то ни было». Собственнические отношения зарождающегося буржуазного общества критикуются Новалисом с точки зрения их несоответствия естественному состоянию.
Если рудокоп призван раскрыть юноше величие и «духовность» природы, то отшельник знакомит его с историей, идеалистически понимаемой как преемственность и развитие, повторяемость и несовпадение различных явлений человеческого духа на всем протяжении его развития. Слушая его речи, Генрих как бы погружается в стихию времени, начинает осознавать себя и свою эпоху частью исторического опыта человечества, звеном в бесконечной цепи природы. Поскольку человек как «бесконечное в конечном» (Ф. Шлегель) есть, по Новалису, дух, принявший на определенный срок материальную оболочку, то «сфера поэта есть весь мир, собранный в фокус современности». Чтобы по-настоящему понять себя и мир в «бесконечной» временной протяженности, Генрих должен раздвинуть пределы «личного» времени и ощутить вечность как достойное соответствие тому, что в нем постоянно. Отшельник задуман Новалисом, очевидно, как живой посредник между прошлым и настоящим; не случайно он изображен человеком неопределенного возраста: «Это был человек, чей возраст трудно было определить. Он был не стар и не молод, никаких следов времени на нем не было заметно». В образе отшельника символически воплощена не какая-то часть расколотого временем человеческого сознания, а само человеческое сознание, проходящее сквозь время.
Отшельник говорит Генриху, что человек — прежде всего и превыше всего. Но особую ценность, по его мнению, представляют те люди, в которых «более или менее отражается великая жизнь их современников».
Интересно отметить, что и рудокоп, и отшельник являются поэтами в душе — их деятельность имеет своей предпосылкой поэзию как принцип отношения к жизни. Здесь нашла свое художественное выражение мысль Новалиса о необходимости «поэтизировать науки», ибо и природу, и человеческое общество поэты постигают лучше, чем ученые: «В их сказках больше истины, чем в ученых хрониках».
Тем самым «воспитание» Генриха как бы передается Клингсору, встреча с которым играет большую роль в развитии юноши, поскольку он должен стать поэтом. Примечательно, что знакомство и беседы Генриха с Клингсором происходят в обстановке, в которой весьма ощутимы приметы конкретной действительности. Атмосфера празднества в доме старого Шванинга, где юноша испытывает бьющую через край полноту жизни, отличается ярко выраженными «ренессансными» чертами. Клингсор раскрывает Генриху сущность поэзии, секреты творчества. До его появления в романе поэты фигурировали в рассказах других лиц, в мифах и сказках. Там они выступали как провидцы. Клингсор же олицетворяет совсем другие моменты в поэтическом творчестве. В его «уроках» поэзия предстает не как излияние чувств, не как безудержная фантазия, а как отражение жизненного опыта человечества. Он подчеркивает роль разумного, эмпирического начала в искусстве. Поэт должен обладать «пониманием природы всякого дела».
Характерно, что в уста Клингсора Новалис вкладывает «гётевские» мысли, например: «Не содержание цель искусства, а выполнение» и т. д. Это свидетельствует о том, что при всей трансцендентальной устремленности, характерной для его творчества, Новалис всегда проявлял огромный интерес к конкретному, материальному, земному («Я так любил землю»). Клингсор как бы завершает поэтическое «образование» Генриха, он «показывает законы, по которым из знания чувственного мира возникает поэзия». В беседах с Клингсором юноша обретает совершенно новое отношение к окружающему миру. Он узнает, что «поэзия целиком основывается на опыте», что «воодушевление без рассудка бесполезно и опасно», что «поэзию следует рассматривать как строгое искусство».
Все эти суждения идут вразрез с типично романтическими предоставлениями о художественном творчестве, согласно которым художник, как например у Вакенродера, творит в состоянии крайнего душевного возбуждения, почти бессознательно, по наитию.
Все это отражает «эволюцию» самого Новалиса, который в период создания романа писал: «Я близок к своему полдню, и тени имеют размеры самих предметов». Именно в это время он весьма сдержанно отзывается о «Фантазиях об искусстве» Тика и о «Люцинде» Ф. Шлегеля. «Сны и фантазии пора оставить, — писал Новалис Каролине Шлегель, — нельзя сосредоточивать на них все внимание...». Здесь мы сталкиваемся с тем, что немецкий исследователь К. Май квалифицирует как «выпад против в узком смысле слова «романтического» искусства с его излишествами».
Эта тенденция не становится для Генриха главной, но в ходе своего развития он должен учесть и ее, ибо «все может оказаться поэту на пользу». Как поэта его, очевидно, не будет удовлетворять ни чрезмерная рассудочность, ни безудержная фантастика. В сочетании противоположностей герой Новалиса ищет продолжение своей поэтической сущности. Чувства и разум у поэта должны быть соразмерны. Именно это имеет в виду Клингсор, когда говорит: «Нужно стараться не забыть одно из-за другого».
Встреча с Клингсором носит итоговый характер. Именно здесь проявляется истинный смысл предшествующего опыта Генриха, в том числе и его размышлений о двух путях познания и двух типах людей. В своем развитии Генрих идет по пути совмещения противоположных тенденций, и на последней, нашедшей художественное воплощение стадии — во время встречи и беседы с Сильвестром, — он показан качественно новой личностью, предстающей как синтез чувства и разума.
Поэзия и любовь, по Новалису, неразрывно связаны. Одно предполагает другое. В образной системе романа это подтверждается тем, что Генрих влюблен в Матильду, дочь Клингсора. Любовь к Матильде выступает как выражение скрытой в юноше жажды бесконечного. Причем любовь изображается не как отвлеченно-галантное служение даме сердца, а как земное, чувственное переживание. Она приобретает смысл философской метафоры; любовь есть непременное условие, при котором возможно познание мира, причем возлюбленная представляет собой вселенную в малом преломлении. Генриха и Матильду не может разлучить даже смерть, ибо они исповедуют одну религию, которую Генрих характеризует как «вечное слияние любящих сердец». Сын Генриха и Матильды Астралис призван осуществить связь земной жизни с жизнью вселенной. Он возвещает начало новых времен, Золотого века, о котором говорится в сказке Клингсора. Некоторыми чертами Астралис предвосхищает образ Эвфориона в «Фаусте II» Гёте.
Генрих в романе Новалиса постоянно находится лицом к лицу с «бесконечностью». Автор не ограничивает своего героя каким-то определенным отрезком времени; временные рамки сдвигаются, чтобы показать, чем может стать Генрих. Сущность его характера — в постоянном развитии. В каждом отдельном случае он не равен самому себе и не совпадает с самим собой. На том или ином этапе развития у него остается что-то неиспользованное, ждущее своего часа, какие-то новые, еще не реализованные потенции. Генрих постепенно превращается в символ невозможности окончательного воплощения, законченного оформления человеческой личности, в символ беспрерывности существования. В нем всегда остается неосуществленная избыточность, которая, не найдя себе места в законченном целом, в своем развитии приводит к новым формам контакта с внешним миром. К постижению смысла жизни Генрих приходит через различные испытания. Даже смерть рассматривается в романе как одно из «испытаний», как «откровение» жизни, как вечное превращение, и потому она всякий раз не только конец, но и начало. В этом смысле можно говорить о сходстве с гётевским принципом «Stirb und werde!»
Роман остался незаконченным, и о дальнейших трансформациях главного героя можно судить лишь по отдельным наброскам самого Новалиса и со слов Тика, с которым автор делился своими замыслами. Побывав в царстве мертвых, посетив древнюю Грецию, Восток, умудренный жизненным опытом, Генрих должен был одержать победу в Вартбургском состязании певцов; его «свершение» должно было завершиться решением загадки о смысле мира.
Новалис мечтал о гармонически развитой, творческой личности с богатым внутренним миром, отзывающейся на все прекрасное и светлое в нем. Однако свои представления об этом идеале он не связывал с поступательным движением общества. Не приемля в корне зарождавшееся в Германии буржуазное общество, не видя в нем закономерного этапа общественного развития, Новалис занимался субъективным конструированием будущего, которое предстает у него не как следствие развития объективно существующих сил и тенденций, а как осуществление его собственных субъективных представлений («мир солнца и свободы», противостоящий «царству Парок»). В этом сказались известная ограниченность и противоречивость мировоззрения писателя.
Л-ра: Вестник МГУ. Серия 10. Филология. – 1975. – № 2. – С. 30-40.
Произведения
Критика
