Театральный критик Алексей Киселёв об истории постановок «Ёлки у Ивановых»

Коментарии: Валерий Шубинский

Пьеса о странном убийстве накануне Рождества,предвосхитившая открытие театра абсурда. Текст больше не может обьективно описывать действительность, связи между словами и событиями распадаются, единственной реальностью оказывается смерть.

О чём эта книга?

Накануне Рождества, пока родители находятся в театре, нянька моет детей в ванне; раздражённая выходками одной из девочек, она убивает её топором; няньку арестовывают, подвергают психиатрической экспертизе, затем судят и приговаривают к смерти; тем временем её жених, лесоруб Фёдор, рубит со своими товарищами в лесу ёлку и предвкушает встречу с любимой, не зная о случившемся; наконец, родители возвращаются, ёлка, несмотря ни на что, происходит, но заканчивается внезапной смертью всех присутствующих.

Как очень многие произведения XX века, пьеса Александра Введенского — про преступление и наказание. Преступление может быть фиктивным или загадочным («Процесс» Кафки), свойственным природе подсудимого («Приглашение на казнь» Набокова), результатом, а не причиной обвинения («Елизавета Бам» Хармса) — во всех случаях наказание оказывается реальным. В «Ёлке у Ивановых» преступление действительно происходит, но «реальное» событие здесь становится лишь внутренним толчком к стремительному и немотивированному самораспаду драматургической реальности.

Когда она написана?

Датировка основана на фразе, открывающей четвёртое действие (девятую картину): «Картина девятая, как и все предыдущие, изображает события, которые происходили за шесть лет до моего рождения или за сорок лет до нас. Это самое меньшее». Поскольку Введенский родился 23 ноября (6 декабря) 1904 года, то, если понимать эти слова буквально, пьесу можно датировать тридцать четвёртым или тридцать пятым годом его жизни — временем между декабрём 1937-го и декабрём 1939-го. Другими словами, она писалась во время Большого террора или сразу же после него. Это могло сделать более острой и тему насилия, и другую, для пьесы не менее важную — тему окончательного, рокового разрыва с миром XIX века, с традиционным гуманизмом. Введенский в это время жил в Харькове, куда он по личным причинам переехал из Ленинграда в 1936 году — вскоре после окончательного распада обэриутского круга.

Вбегает мёртвый господин и молча удаляет время
Александр Введенский

Как она написана?

Важнейший элемент обэриутской поэтики — «бессмыслица», то есть неожиданный, немотивированный разрыв причинно-следственной связи, который может открывать новые, загадочные и бесконечные смысловые глубины. В «Ёлке у Ивановых» (в отличие от, например, «Елизаветы Бам») такие разрывы возникают внутри на первый взгляд рационально развивающегося действия. Каждая сцена, если не каждая реплика, опрокидывает житейскую логику. Среди героев нет ни одного Иванова, все члены большой семьи носят разные фамилии; «детям» от 1 до 82 лет; на суде вместо истории убийства Сони Островой нянькой «для отвода глаз» излагается (в стихах) история ссоры неких Козлова и Ослова; городовой, «чтобы отвлечь убийцу от мрачных мыслей», декламирует гекзаметр про появившихся в городе «греческих всадников», пение Пузырёвой-матери состоит сначала из бессмысленного сочетания гласных, потом из такого же сочетания согласных — и так далее. Происходит теоретически мыслимое — но немыслимым образом, и в конечном итоге «бессмыслица» одерживает победу над житейски представимым сюжетом и поглощает его.

Что на неё повлияло?

Непосредственно на обэриутскую эстетику влияли, с одной стороны, французские дадаисты ⁠ (о которых обэриуты имели, впрочем, скорее теоретическое представление), с другой — вся традиция русской литературной и окололитературной «чепухи», апофеозом которой является творчество Козьмы Пруткова. Эти влияния, несомненно, прослеживаются и в «Ёлке у Ивановых». Но непосредственным материалом здесь служит, конечно, русская драматургия конца XIX века. Причём в ход идёт как массовая мещанская мелодрама, так и чеховская трагикомедия, в значительной степени обыгрывающая и пародирующая приёмы первой. У Введенского эти пародийные ходы доведены до «цирковой» грубости, в то же время он пародирует и чеховские дискретные диалоги, нагруженные подтекстом, паузы, недоговорённости.

Далее: Чехов пародирует символистскую драму (пьеса Треплева в «Чайке») — смутный отголосок (но уже вполне серьёзный) этой пародии («львы, орлы и куропатки…») можно различить в таинственной беседе «дивных зверей» в конце второй картины.

Указывают на связь пьесы Введенского с «моралите XX века» Николая Вентцеля «Лицедейство о господине Иванове» (1912), поставленным Николаем Евреиновым. Пьеса Вентцеля, заканчивающаяся, как и «Ёлка у Ивановых», гибелью всех героев, в определённой мере является пародией на символистскую драму и в то же время содержит памфлетные намёки на обстоятельства личной жизни одного из вождей русского символизма — Вячеслава Иванова.

Наконец, непосредственным предшественником обэриутского театра и непосредственным учителем Введенского был Игорь Терентьев, драматург и режиссёр-экспериментатор 1920-х годов. Замечают связь некоторых мотивов «Ёлки у Ивановых» с пьесой Терентьева «Jордано Бруно».

Как она была опубликована?

Введенский с крайним легкомыслием относился к судьбе своих рукописей. В результате сохранилась гораздо меньшая часть его наследия, чем в случае Хармса. К счастью, многие его тексты были у его друга философа Якова Друскина или у Хармса (эти рукописи после смерти Хармса тоже попали к Друскину). В 1960-е Друскин открыл обэриутские архивы для исследователей; ряд текстов попал и в самиздат. Первая публикация «Ёлки у Ивановых», по ущербной самиздатской копии, была осуществлена Михаилом Арндтом в журнале «Грани» (1971, № 81) в составе целого комплекса материалов, посвящённых обэриутам. В глазах редакции политического антисоветского журнала Хармс, Введенский и их друзья были прежде всего жертвами и разоблачителями режима; сама возможность такой публикации — знак исключительной литературоцентричности эпохи. Этот текст был перепечатан в составленном Вольфгангом Казаком «Избранном» (1974). Первая текстологически корректная публикация — в изданном в «Ардисе» собрании сочинений (1980–1984). В СССР «Ёлку у Ивановых» впервые напечатал Егор Радов ⁠ в сборнике «Полярная звезда», вышедшем в 1990 году в Якутске. В том же году — публикация в альманахе «Ново-Басманная 19», на сей раз с предисловием выдающегося обэриутоведа Михаила Мейлаха.

Как её приняли?

«Ёлка у Ивановых» имела в самиздате более широкое распространение, чем большинство других произведений Введенского (более сложных по фактуре) и уже к концу 1980-х вошла в общепринятый свод «классических» обэриутских текстов. Не опубликованная в СССР пьеса упоминается, в частности, в справке о Введенском в «Краткой литературной энциклопедии»). С ней, как и с «Елизаветой Бам» Хармса, связана легенда об «обэриутах, опередивших театр абсурда», что обеспечивало престиж зачастую понаслышке известной обэриутской эстетики в широких кругах интеллигенции.

Что было дальше?

К началу 1990-х, особенно после выхода двухтомника (М.: Гилея, 1993), стало очевидно огромное значение поэзии и драматургии Введенского для русской литературы XX века. Однако соперничество литературоведов, в которое были вовлечены наследники Введенского, привело к тому, что затем в течение пятнадцати лет републикация произведений писателя (в том числе «Ёлки у Ивановых») оказалась почти невозможна. В настоящее время эти обстоятельства позади. Пьеса на русском языке и в переводах идёт в разных театрах. Наиболее яркие постановки — в «Гоголь-центре» (2013), в Омском театре драмы, на Малой сцене МХАТ и пр.

Когда происходит действие «Ёлки у Ивановых»?

Действие пьесы датировано 1890-ми годами и происходит на Рождество. За полных шесть лет до рождения Введенского было Рождество 1897-го, за пять лет и одиннадцать месяцев — Рождество 1898 года. Введенский, как и Хармс, высказывал демонстративное равнодушие к «народам и их судьбам», однако проявлял большую зоркость, когда стремился создать образ известной эпохи. В поэме «Четыре описания» (1934) воссоздаются очень выразительные обобщённые картины мира человека 1858, 1911, 1914 и 1920 годов, местами с прямыми литературными отсылками (например, к некрасовскому «О погоде»). Такой же обобщённый и в то же время гротескно остранённый ⁠ образ России конца XIX века мы видим в «Ёлке». Например, в числе персонажей упомянуты «учителя латинского и греческого языков», хотя по ходу действия упомянут лишь учитель латинского языка — бывший лесоруб Фёдор.

Возможно, одним из толчков к написанию пьесы стал разговор с историком Дмитрием Михайловым, зафиксированный в «Разговорах» (1933–1934) Леонида Липавского:

«Д. Д.: Конечно, лучший век для жизни был XIX. Короткий промежуток в истории, он, может быть, не повторится, когда человека, считалось, надо уважать просто за то, что он человек. Тогда к этому так привыкли, что думали, так будет продолжаться вечно.

А. В.: А наука того времени?

Д. Д.: Она не определяла жизни. Дарвинизм, борьба за существование, а в жизни суд присяжных, последнее слово подсудимому, постепенная отмена смертной казни. Но наука показывала: что-то подгрызает корни этого века».

«Конец XIX века», крушение его видимого благополучия, соскальзывание в непредсказуемый хаос — тоже одна из возможных (и, видимо, предусмотренных автором) трактовок пьесы.

Как идёт время в «Ёлке у Ивановых»?

Автор пунктуально указывает время действия каждой картины. Действие начинается в полночь и заканчивается в шесть вечера. За это время происходит множество событий, которые в действительности не могли уместиться в одну ночь и один день (няньку допрашивают, судят и так далее). В финале Пузырёв-отец говорит жене: «Говорят, что лесоруб Фёдор выучился и стал учителем латинского языка». Это неожиданное сообщение окончательно демонстрирует условность театрального времени (решение «учиться, учиться и учиться» — легко опознаваемая цитата! — поражённый смертью невесты Фёдор принимает в шесть утра того же дня, то есть его впечатляющая карьера состоялась в течение двенадцати часов).

Только тот, кто друг попов,
Ёлку праздновать готов!
Мы с тобой — враги попам,
Рождества не надо нам.

Александр Введенский

Почему именно ёлка?

Рождественская ёлка была одним из атрибутов благополучной «старорежимной» жизни. В первые годы советской власти этот обычай был мягко отделён от Рождества, однако отношение к нему было лояльным: Ленин даже устраивал в Горках ёлки для соседских детей, и это в сусальных тонах описывалось его биографами. Ожесточённая борьба с ёлкой как обычаем началась в 1929 году. К антиёлочной кампании привлекались детские поэты, в том числе и Введенский. См., например, его стихотворение, напечатанное в 12-м номере «Чижа» за 1931 год — как раз накануне его первого ареста:

Не позволим мы рубить
молодую ёлку,
не дадим леса губить,
вырубать без толку.
Только тот, кто друг попов,
Ёлку праздновать готов!
Мы с тобой — враги попам,
Рождества не надо нам.

Однако в 1935 году политика властей в этом вопросе неожиданно изменилась, ёлки стали не только допускаться, но и централизованно устраиваться. Теперь праздник привязывался не к Рождеству, а к Новому году, и персонажами ритуала стали Дед Мороз и Снегурочка (эти фигуры стали вводиться в празднование Рождества ещё в начале XX века, но тогда не были общепринятыми). Возможно, «реабилитация» ёлки (как часть симулятивного возвращения к атрибутам XIX века — разрушенного в своей основе, невозвратного мира) стала толчком к написанию пьесы.

Интересно, что, хотя Введенский несколько раз упоминает слово «Рождество», он полностью игнорирует христианский смысл праздника. Более того, его «рождественская песня» включает слова:

…молитесь колесу,
оно круглее всех

— что, кажется, глубоко враждебно христианской картине мира и истории. Колесо как символ вечного коловращения противостоит идее Рождества как невозвратного преображения мира.

Дети в пьесе — это дети или взрослые?

То, что в пьесе действуют «тридцатидвухлетняя девочка», «семидесятишестилетний мальчик» и так далее, несомненно, демонстрирует условность человеческого возраста, «взрослости». Но это не значит, что возраст персонажей фиктивен. «Семнадцатилетняя девочка» и «двадцатипятилетний мальчик» проявляют явную эротическую заинтересованность, а ставшая жертвой «тридцатидвухлетняя» Соня Острова ведёт себя как сексуально озабоченная молодая женщина. Дуня Шустрова и Миша Пестров проявляют, наоборот, старческую умудрённость. Годовалый Петя Перов отделён от других. Его младенческий статус всё время упоминается, но в то же время Петя наделён особой меланхоличной мудростью, свидетельствующей о его близости к до- и всебытию. Такой же особой, нечеловеческой мудростью обладает собака Вера.

К чему в «Ёлке у Ивановых» урок животных?

«Жирафа — чудный зверь, Волк — бобровый зверь, Лев-государь и Свиной поросёнок» появляются в конце второй картины, после разговора Фёдора с немыми (или говорящими «невпопад») лесорубами. Их поэтичный разговор может поддаваться разным интерпретациям. Животные (как и младенцы) могут восприниматься как носители и хранители таинственного бытия, от которого отпали погружённые в свою суету люди (ср. «Я с завистью гляжу на зверя…» в написанной двумя годами позже «Элегии»). Разговор зверей оказывается «уроком», который ведёт Жирафа. Мотив «школы» для животных присутствует у Николая Заболоцкого — сначала друга, а потом антипода и оппонента Введенского («Школа жуков», 1931; «Безумный волк», 1931; «Читайте, деревья, стихи Гезиода», 1946). У Заболоцкого цель этой школы — рационализация природного бытия, преодоление «младенчества мира». Введенский, наоборот, восхищается тайными знаниями, присущими этому «младенчеству».

Тема разговора животных — время и смерть. Эти две категории для Введенского и близких ему авторов тесно связаны. Вспомним финал поэмы-мистерии «Кругом возможно Бог» (1931):

Вбегает мёртвый господин
и молча удаляет время.

В стихотворении Заболоцкого «Время» (1933) персонаж по имени Фома (главного героя «Кругом возможно Бог» зовут Фомин) предлагает «истребить часы»; в конце стихотворения другой персонаж, «безмолвный Лев», стреляет в часовой циферблат. Один из главных мотивов «Ёлки у Ивановых» — преодоление/разрушение времени.

Молитесь колесу, оно круглее всех
Александр Введенский

В чём особенность сцены в сумасшедшем доме?

Введенский использует расхожие анекдоты про сумасшедший дом, со стандартными сюжетными ходами (врачи сами сошли с ума и так далее), любопытно переосмысляя их. Дом умалишённых оказывается пространством тотального смыслового распада, где ни одна реплика не является уместной и логичной. Но в одном этот мир последователен: в нежелании принять к себе няньку. «Ты здорова. Ты кровь с молоком», — говорит ей врач и отказывается обеспечить ей защиту от судей. Возможно, это реакция на жизненную стратегию Хармса, искавшего защиты от вызовов эпохи именно в симуляции безумия. Фраза врача «Нехорошо убивать детей» может на это указывать. Детоубийство — постоянная тема хармсовских мрачных шуток.

Сколько нянек в пьесе?

В самом деле, сколько? В первой сцене «няньки, няньки, няньки моют детей». Дальше нянька всего одна. Она совершает убийство, её арестовывают. При этом Фёдор подчёркивает, что его невеста — единственная нянька в многодетной семье. Но в третьей картине какая-то нянька (другая?) подносит к родителям Петю Перова. В девятой картине (после того как няньку-убийцу приговорили к смерти) действует уже не нянька, а няня. Едва ли всё это небрежность писателя — скорее констатация условности границ человеческой самости. Фигура няньки заменяема, а потому её вина и трагедия условны.

Что же нам огорчаться и горевать о том, что кого-то убили. Мы никого их не знали, и они всё равно все умерли.
Александр Введенский

Почему няньку так странно зовут?

Аделина Францевна Шметтерлинг — едва ли типичное имя для русской няньки, скорее так могли бы звать немку-гувернантку, а смысл её фамилии («мотылёк») контрастирует с серьёзностью содеянного ею. Обэриуты любили давать персонажам неожиданные и абсурдные имена, исследуя и проблематизируя таким образом сам феномен имени. Например, «тетя Мультатули» и «дядя Тыкавылка» у Заболоцкого, «Фадеев, Халдеев и Пепермалдеев», та же «Елизавета Бам» у Хармса и пр. Интересно, что Мультатули и Тыка Вылка — имена реальных исторических лиц (нидерландского писателя и ненецкого художника-самоучки), а Елизавета Меркурьевна Бём — известная художница, специализировавшаяся в том числе на рождественских открытках. Космополитическое имя няньки может быть, впрочем, иронической отсылкой к «немецкому» духу Петербурга и даже к обстоятельствам жизни и вкусам Хармса (учившегося в немецкой школе Петершуле и не чуждого в быту англо-/германофилии).

Интересно, что в «Joрдано Бруно» Терентьева действует персонаж по имени Шметтерлинк (намёк на классика-символиста?), который произносит такой монолог: «Ушли! Неужели им показалось что я вам отрубил голову? Во всяком случае — при таком халатном отношении человечества к смертной казни — я не буду рубить вашей головы».

В чём особенности языка «Ёлки у Ивановых»?

Введенский постоянно играет с языковыми клише и в то же время разрушает их изнутри. Например, вместо «режут кур и поросят» говорится «режут кур и режут поросят». Характерны тавтологические формулы («свиной поросёнок»). Намеренные неточности словоупотребления («немало выпьем блюд»). Клише используются неуместно («удалённая… от тела лежит на полу кровавая отчаянная голова»). Эпитеты зачастую кажутся абсурдными («шерстяные пузатые балерины»). Характерен для Введенского и вообще для обэриутов синтаксический минимализм, создающий ощущение спонтанности речи.

Какую роль в пьесе играют стихи? На что они похожи?

Поэзия Введенского (в отличие от хармсовской) жёстко делится на «детскую» и «взрослую» части. Поэтика их совершенно различна. В «Ёлке у Ивановых» серьёзные поэтические ходы «взрослого» Введенского несколько схематизируются, травестируются, не утрачивая выразительности:

Деревья на конях
Бесшумные лежат.
И пасынки в санях
По-ангельски визжат.
Знать завтра Рождество,
И мы бесчестный люд
Во здравие его
Немало выпьем блюд.

Наоборот, приёмы детской поэзии Введенского доводятся до выразительного абсурдистского эффекта в балладе про Козлова и Ослова. Она интересно перекликается с «Баранами» Сергея Михалкова (между прочим, приятеля Введенского), в каком-то смысле пародируя их. Кроме функции переключения планов стихи в «Ёлке у Ивановых» способствуют тому эффекту смешения взрослого и детского миров, на котором пьеса в конечном итоге построена.

Чем отличается «Ёлка у Ивановых» от французских пьес абсурда?

Западноевропейский (прежде всего французский) театр абсурда (С. Беккет, Э. Ионеско, Ж. Жене, А. Адамов), зародившийся значительно позже (после Второй мировой войны), основан на рационалистической галльской традиции, хотя и подвергает её сомнению. В основе любой французской пьесы абсурда (взять хотя бы «В ожидании Годо» Беккета, «Урок», «Лысую певицу» или «Носорогов» Ионеско) лежит абсурдный алгоритм, в рамках которого действие развивается последовательно и логично. В обэриутской пьесе абсурда алгоритм может меняться по ходу действия, обнажая всё новые, неожиданные разрывы логической ткани. Такова и «Ёлка у Ивановых». Достаточно сравнить пятую и шестую картины — стилистический контраст налицо, логика движения/недвижения действия совершенно различна.

Лучший век для жизни был XIX. Когда человека, считалось, надо уважать просто за то, что он человек. Но наука показывала: что-то подгрызает корни этого века.
Дмитрий Михайлов

Почему в конце все умирают?

На это намекает автор во вступлении к картине девятой: «…Что же нам огорчаться и горевать о том, что кого-то убили. Мы никого их не знали, и они всё равно все умерли». События сорокалетней давности оказываются так же далеки, как Античность. С точки зрения нормальной продолжительности человеческой жизни, многие из тех, кто жил и действовал в конце XIX века, могли бы в 1938 году здравствовать. Но Введенский смотрит «из вечности». Для него все персонажи пьесы — уже «современники морей», слившиеся с вечным бытием, в сравнении с которым их чувства и события их жизни не имеют никакого значения. Может быть, Дуня Шустрова в самом деле прожила 82 года — какая разница? С другой стороны, смерть героев может означать гибель их эпохи или прекращение существования условной театральной реальности. Конец пьесы равнозначен смерти всех её персонажей.

Список литературы

1. Гейро Р. «Ёлка у Ивановых» А. Введенского: уровень интертекстуальности // Поэт Александр Введенский: сб. матер. конф. «Александр Введенский в контексте мирового авангарда». Белград — М., 2006.

2. Григорьева Н. Соблазн безумия: заметки об антропологии Введенского // Новое литературное обозрение. № 108. 2011. C. 217–221.

3. Жуковский А. Коммуникативная специфика пьесы А. И. Введенского «Ёлка у Ивановых» // Топос. Литературно-художественный журнал.

4. Лощилов И. «Монодрама» Николая Евреинова и пьеса Александра Введенского «Ёлка у Ивановых» // Поэт Александр Введенский: сб. матер. конф. «Александр Введенский в контексте мирового авангарда». Белград — М., 2006.